Жаба

– Как-то летом, – начал свой рассказ мой друг Ордунья, – я жил в Назарете, маленьком рыбачьем поселке неподалеку от Валенсии. Женщины там носили продавать рыбу в город, мужчины ходили в море на истрепанных баркасах с треугольным парусом или выволакивали на берег сети. Мы же, отдыхавшие в этих местах, днем спали, а по вечерам, сидя на пороге своих домов, любовались фосфорическим блеском волн или хлопали себя по щекам, едва заслышав писк комаров, мучивших нас в эти часы.

Тамошний врач, уже старик, грубоватый и насмешливый, приходил посидеть со мной под навесом, увитым виноградными лозами, и мы коротали с ним вечера за кувшином местного вина или арбузом; разговаривая о его клиентуре – моряках или землепашцах, людях простодушных, легковерных, шумных и дерзких в проявлении своих чувств, всю свою жизнь отдавших рыбной ловле и земледелию. Не раз смеялись мы, вспоминая болезнь Висантеты, дочери Хозяйки, старой торговки рыбой, вполне оправдывавшей свое прозвище – такая она была толстая и рослая и так высокомерно обращалась на базаре со своими соседками, навязывая им кулаком свою волю. Лучшей девушкой поселка была эта Висантета! Маленькая, смуглолицая, острая на язык насмешница, она обладала одним только очарованием молодости. Но так манил ее взгляд и так изящно прикидывалась она робкой, слабой и загадочной, что сводила с ума всех парней. Ее женихом был Угрюмый – смелый рыбак, который сумел бы плавать и на бревне. В открытом море он всех поражал своей отвагой, а на берегу отличался какой-то вызывающей молчаливостью и из-за малейшего пустяка готов был выхватить нож. Безобразный, тучный и задиристый, вроде тех огромных чудовищ, что, появляясь временами в назаретских водах, пожирают всю рыбу, шел он в воскресные вечера рядом с невестой, возвращающейся из церкви, и всякий раз, как девушка вскидывала голову, чтобы заговорить с ним, жеманясь и сюсюкая, подобно слабому избалованному ребенку, Угрюмый угрожающе вращал косыми глазами, словно бросал вызов поселку, полям, берегу и морю – всему, что могло отнять у него Висантету.

Однажды по Назарету пронесся невероятный слух: у дочери Хозяйки в теле завелось какое-то животное. Все внутренности ее точно опухли, фигура изменилась так, что это стало уже заметно даже под складками юбок, лицо сделалось бледным, а выматывающая тошнота сопровождалась рвотой, сотрясавшей хижину. Мать разражалась отчаянными воплями, и обе они, испуганные, бежали к соседкам. Многие усмехались, говоря об этом недуге. Пусть об этом расскажут Угрюмому! Но и эти недоверчивые перестали злословить и подозревать, когда увидели, как он опечален болезнью своей невесты, как он молится о ее выздоровлении со всем жаром своей наивной души. Ведь для этого он стал посещать деревенскую церковку, хотя прежде всегда был язычником, хулителем бога и всех святых.

Да, это была странная и ужасная болезнь! Люди, склонные верить во всякого рода невероятные и редкие заболевания, знали уже наверняка, что это было: у Висантеты в животе жаба! Наверно, она попила воды из какой-нибудь лужи подле соседней речки, и вместе с водой эта тварь, маленькая, едва заметная, проскользнула в желудок и теперь растет там не по дням, а по часам. Добрые соседки, дрожа от страха, спешили навестить Хозяйку, чтобы взглянуть на девочку. Все они весьма торжественно ощупывали вздутый живот, стараясь обнаружить под его натянутой поверхностью невидимое животное. Некоторые, постарше и неопытнее, улыбались с победоносным видом. Вот оно, под рукой! Они чувствуют биение его сердца, оно шевелится… Ну да, шевелится! И после тяжкого раздумья соседки припоминали средства, которые могли бы изгнать непрошеного гостя. Давали бедняжке по ложке розмаринового меда, чтобы эта мерзкая тварь, охотница до всяких лакомств, накинулась на него. И когда, позабыв об опасности, жаба станет наслаждаться едой – бац! – огромная порция лукового сока с уксусом заставит чудовище вылететь, как пуля: В то же время, чтобы не давать ему ни минуты покоя и заставить его выскочить от испуга, к животу девушки прикладывали чудодейственные пластыри: паклю, смоченную в водке и пропитанную ладаном, просмоленную пеньку, которою конопатят лодки, горные травы или просто куски бумаги, купленные у городского знахаря, с выведенными на них числами, крестами и соломоновой печатью. Висантета думала, что умрет от всех снадобий, которые ей пришлось проглотить. Она содрогалась от отвращения, корчилась от нестерпимой тошноты, словно собиралась изрыгнуть свои внутренности; а ненавистная жаба не соизволила высунуть даже лапку. Хозяйка кричала диким голосом. Ах, несчастная ее дочь! Ведь такими средствами никогда не выгонишь проклятое животное. Оставить бы его лучше в покое и не мучить бедную девочку! Лучше дать ему побольше еды, чтобы оно не кормилось только соками Висантеты – и так она, бедняжка, с каждым днем становится все бледней и слабее.

И так как Хозяйка была бедна, ее товарки в порыве сострадания и сочувствия, столь обычных среди простых людей, стали самозабвенно защищать Висантету от терзавшего ее животного. Рыбачки, вернувшись с рынка, приносили ей пирожки, купленные, по их словам, в таких заведениях города, куда заходят только сеньоры. На берегу, при дележе улова, для нее оставляли какую-нибудь сочную рыбину, из тех, что идут на ароматную уху. Соседки, хлопотавшие у кипящих горшков, сливали в чашки первый, крепкий навар и медленно, чтобы не расплескать, несли его в хижину Хозяйки. Ну, а чашки шоколада появлялись вечером одна за другой.

Висантета пыталась отказаться от такого количества подношений. Она не может больше! Она сыта! Но мать, повернув к ней лицо, похожее на мохнатую морду зверя, властно приказывала: "Ешь, тебе говорят!" Должна же она подумать о том, что носит в себе… И Хозяйка испытывала смутное и неопределенное чувство к этому таинственному животному, нашедшему приют в чреве ее дочери. Она хотела представить его себе; казалось, она уже видит его; это была ее гордость.

В самом деле, ведь благодаря этому чудовищу глаза людей были прикованы к ее хижине, соседки целыми днями толпились у нее, и Хозяйка не встречала ни одной женщины на дороге, которая не остановила бы ее, чтобы услышать что-нибудь новенькое.