Седой Кавказ

Вайнахи до наивности кичливы в гостеприимстве – просьба гостя, и тем более начальника, – закон. Новенький блестящий «Урал» появился во дворе Цыбулько. Два выходных дня уполномоченный возился возле подарка: мыл, протирал, смазывал, подтягивал болты. На ночь привязывал мотоцикл к дереву цепью, насаживал огромный замок, хотя в те времена в Грозном о краже транспорта, тем более мотоцикла, редко слышали.

Получив регистрационные номера, напялив на головы шлемы, вся семья Цыбулько днями напролет ездит по зимнему городу. В Грозном такая техника не котировалась, да и вообще въезд в центр города на шумном мотоцикле был запрещен. Строгие автоинспекторы останавливали нарушителя, но, увидев серьезное удостоверение, боясь подвоха, отпускали и советовали впредь в центре не появляться. Тогда скромный Цыбулько стал наслаждаться ездой по окраинам.

Улицы в Грозном были широкие, ровные, по зиме с гололедцем – скользкие. Вот и влетел уполномоченный в фонарный столб, да так, что мотоцикл вдребезги, столб на земле, сам еле живой. И надо же такому случиться, именно в тот день он удостоверение не взял с собой.

Прибывшая на место аварии милиция подумала, что Цыбулько – простой обыватель, да к тому же хмельной, наломала ему бока, закинула в каталажку. Только через двое суток разобрались, с кем имеют дело, дали «задний ход» в возбужденном уголовном деле. После этого инцидента Цыбулько висел на волоске, за ним закрепилась кличка «мужик-алкаш», слух дошел до первого секретаря, и все считали, что его увольняют, а вышло все наоборот; и теперь об авторитете и могуществе уполномоченного слагают легенды. Он неприкосновенен, и даже куратор Агропромышленного сектора республики – второй секретарь обкома КПСС Ясуев не вмешивается в епархию уполномоченного.

После этих начальных перетрубаций уполномоченного вызвали в Москву. Приближался Новый год, и Цыбулько взял с собой всю семью, гостил все праздники у свояка. Как-то напился уполномоченный сверх меры и стал рассказывать свояку, какое удовольствие он получал, управляя подаренным мотоциклом.

– Дурак ты, – заключил москвич и, заканчивая ночное застолье, недовольно сказал. – Иди сегодня выспись, а завтра поговорим… Не за тем я тебя в благодатный край посылал, идиот.

На следующий день, во время утренней похмелки, Цыбулько понял, что должен за пару лет обеспечить не только свое будущее и будущее своих детей, но и делиться со свояком.

– Никто тебя пальцем не тронет. Понял? – подытожил политбеседу партийный босс. – А сегодня пойдешь в ГУМ, на третий этаж, в спецотдел и возьмешь себе достойную одежду, а то ходишь, как мужик из захолустья.

С тех пор начал Цыбулько по рекомендациям из Москвы «шерстить» крупные объединения типа «Скотопром», «Консервплодоовощ», «Птицепром», «Сортсемовощ», «Горплодоовощторг». И вот настала очередь самой могущественной организации – «Чеченингушвино».

Теперь Цыбулько не тот, теперь даже от шума мотоцикла, он презрительно морщится, сидя на заднем сиденье служебной «Волги». Теперь у него две квартиры в одном дворе. К тому же, оказывается, у уполномоченного есть справка из Белоруссии, что он участвовал в партизанском движении, то что ему тогда было всего пять лет подчеркивает раннюю зрелость и сознательность. Как ветерану, ему выделяют участок прямо во дворе и он, единственный, возводит огромный гараж посредине двора в центре Грозного.

Как бывший секретарь парткома колхоза, Цыбулько питает особое пристрастие к земле, к домику в пригороде, или хотя бы к даче. Брать голый участок, строиться ему неохота, да и нет времени. Кто-то подсказал, что у гендиректора одного из крупных объединений есть хорошая дача. Цыбулько навязывается в гости, осматривает загородную виллу и рассказывает историю, как простой директор маленького элеватора, ему, как гостю, подарил понравившийся мотоцикл. Это прекрасная традиция вайнахов!

… А дача ему нравится!

Словом, все переменилось в жизни уполномоченного, только все так же он постоянно во хмелю, правда, теперь не от «самогона ведрами», а от рюмочек коньяка, и не простого, а высококлассного – типа «Илли», изредка может снизойти до «Эрзи», в крайнем случае «Вайнах», а на остальные косится, даже раскрывать при себе не позволяет – «воняет, – говорит, – тараканами и бражкой отдает». «А что такое бражка?» – интересуются сотрапезники-южане. «Да есть такая гадость, – машет небрежно рукой Цыбулько, – алкаши пьют».

Как только в республике объявилась новая «гроза» в лице Цыбулько, богатые виноделы быстренько сориентировались и сами стали доставлять подношения. Их мало беспокоило, что размеры податей возрастают, и маршруты от Грозного потянулись в Москву, а потом и в Минск. И уже не бутылками, не литрами и ящиками измеряются воздаяния, а переполненными грузовиками. И кажется, что уполномоченный с виноделами в великой дружбе и родстве, что никогда он не посмеет покуситься на их деятельность, по крайней мере, так он говорит, даже божится на людях. Поэтому рассказывают ему виноделы, как они обворовывают народ, как «копейку» зарабатывают, а порой даже советуются, ищут у него поддержки. Неведомо им, что «мужик» Цыбулько – рано или поздно «сдаст» их и будет счастлив от своего коварства.

«Ведь во благо государства трудимся, слово партии бережем», – скажет он в оправдание, и с чистой совестью, без тени смущения выпьет рюмочку коньяка, как после самогонки или того хуже, бражки, по привычке сморщит лицо, закусит шоколадом, и закрыв глаза в вечном хмелю, мечтает он, как несется по родному полесью, а под ним – мотоцикла рев, в лицо – быстрый ветер, и бросает его из ухаб в ухабы, а ему весело, раздольно, бесшабашно, и плевать ему на всех; в морду даст он любому, и сам получит – не обидится; просто после драки и ругательств выпьют еще по чарочке, поцелуются, все друг другу простят,… но будет возможность – вилы в бок засадят… Но это присказка, а сказка наяву.

В общем, целый год в немереных количествах шло высокосортное спиртное по «разнарядкам» уполномоченного по всем весям страны. И думали виноделы, что они с Цыбулько «споются» или он сам сопьется. Так не тут то было! Как «ни прискорбно» Цыбулько, а полное досье на «жуликов – виноделов» собрано, из Москвы специальная смешанная комиссия вызвана – ЧИвино «под колпаком».

Конечно, Цыбулько «был не в курсе», «сам удивлен», и он «конечно поможет». Из достоверных источников знает он, что пощады виноделам не видать, грозит им срок великий с конфискацией, и это если «отстегнут» как следует, а может и на «вышку» потянут.

Да, грех велик, тяжело его разгребать, но на то он – Цыбулько и друг, чтобы помочь в трудную минуту. Да, у него есть великий блат в столице, и он действует – просто тяжело; время, деньги, нервы надо потратить… Вот и встречаются почти ежедневно Цыбулько и Бабатханов, пытаются урегулировать процесс. Оба прекрасно все понимают – слишком крупная сделка, но маску доброжелательности не снимают, не первую встречу идут сложные переговоры, гнусный торг.

А в это время секретарь и Самбиев в приемной более полутора часов ожидают окончания беседы. По приказу Цыбулько, никого в приемную не впускают. Самбиеву, как своему, – исключение. На телефонные звонки Светлана отвечает: «Идет совещание». Уже обо всем переговорили, по три стакана чая выпили, даже надоели друг другу, а винодел от уполномоченного не выходит, и секретарь «успокаивает» Арзо, что они еще долго сидеть будут.

Раздается звонок внутренней связи, Светлана лениво поднимает трубку и вдруг, как ошпаренная, вскакивает.

– Ой! Я заболталась, второй день забываю в столовой паек взять. Сейчас столовую закроют. Что делать? Арзо посиди, и никого не впускай. Впрочем, я мигом. Если шеф спросит, я в туалете.

Светлана вылетела, через минуту вернулась – запыхавшаяся, встревоженная.

– Представляешь, кошелек забыла, – снова тронулась к двери, и вновь вернулась. – Лучше я трубку сниму, пусть занято будет.

Она поколдовала над многочисленными кнопками и выбежала.

Минуту Арзо сидел в тишине и вдруг услышал странный шум в селекторе, он хотел его отключить, но не знал, на какую из светящихся кнопок нажать, а потом, как в маленькую ремарку из пьесы по радио вслушался и позабыл обо всем.