Избранное

Глаза дровосека под темными щетками бровей вспыхнули от возбуждения. Он напряг последние силы и после долгой и отчаянной борьбы извлек наружу окаменевший тяжелый горшок. Длинные цепкие пальцы легко сбросили крышку, еще скрепленную остатками сургуча и проржавевшей железной лентой…

Первый солнечный луч, скользнувший внутрь, жарко заблестел, отраженный золотом: горшок был доверху наполнен монетами.

Лесоруб боязливо взял одну из них. Это оказался английский нобль. Взял вторую — испанский дукат. Достал сразу три монеты, потом целую пригоршню. Потом зачерпнул две пригоршни и высыпал их за воротник рубашки. Монеты скользнули по голому телу и вылетели из брючин. Так он проделал несколько раз, словно обдавая себя сверкающим золотым душем. Теперь — покрепче затянуть ремень, и тело охватит тугой пояс из чистого золота. С наслаждением ощущая холодок металла, он принялся раскачиваться взад и вперед, а там и вовсе пустился в пляс, отбивая такт о золотой обруч, опоясывающий талию. Монеты, подпрыгивая, ударялись о его грудь. Их тихий звон напоминал звук бубна. В порыве неистовой радости он бросился на землю и начал подскакивать, как игрушечная лошадка, и при каждом движении тело омывал нескончаемый золотой поток, наконец он распластался по земле, с неизведанным дотоле наслаждением ощущая, как золотые струи снова и снова обдают его с ног до головы.

Но и этого ему показалось мало. Он накрепко стянул штанины у щиколоток и снова распустил пояс. Золото полилось вниз. Тяжело ступая в сапогах из золота, он прошелся в медленном церемонном танце. Потом вдруг встал на руки, окатив себя золотыми волнами в обратном направлении. Монеты ласкали его всей своей поверхностью, нежно щекотали краями, и от этого по всему телу бежали мурашки.

Каждая секунда блаженства открывала ему все новые радости. О, как сладко было каждой клеточкой чувствовать медленное скольжение монеты! Или упасть на золотое ложе, покрыть всего себя монетами, а потом, извиваясь, нагонять друг на друга и сталкивать между собой волны золота, катящиеся сверху, от плеч, и снизу, от коленей. Время от времени приходилось черпать новые пригоршни взамен выпадающих сквозь дыры в одежде монет.

Наконец тяжесть драгоценного груза утомила его. Лесоруб выбрал местечко, чтобы передохнуть. Он распустил завязки штанин и, прислонясь к стволу, погрузил руки в золотые холмики, набегающие у ног. Лишь теперь, натешив плоть, он отдался во власть страстей духовных.

Подумать только! Никогда больше ему не придется, обливаясь потом, корчевать лес. А на обед — мясо хоть каждый день. Безудержный смех разобрал его, и лишь смертельная усталость помешала ему еще раз вскочить, гримасничая, с сумасшедшими ужимками. Слезы покатились по заросшему лицу. Он притих. Уставившись в небесную высь, он обнял золотую гору и погрузился в мечты о нежданном богатстве, в мир фантазий и воздушных замков.

Внезапный шорох заставил его судорожно сжаться.

Он испуганно прикрыл золото руками, осторожно и очень медленно повернул лицо, от которого отхлынула вся кровь, и огляделся.

Слава богу, всего-навсего олень. Животное замерло между деревьями, во все глаза рассматривая человека. Позлащенный солнцем чеканный профиль — от изящных ног до точеной шеи, — взгляд, похожий на человеческий, только мягче и добрее, нос, более чуткий, чем у человека, бархатистая рыжина шкуры — все это глаз человека охватил в одно мгновение.

Лесоруб угрожающе взмахнул рукой, олень легко повернулся и косыми прыжками скрылся в лесу. Первый раз в своей жизни лесоруб прогнал оленя.

Он смахнул со лба капельки влаги. За годы работы в лесу ему довелось немало попотеть, но липкий пот ужаса, который только что прошиб его, был ему незнаком.

Впервые он испытал настоящий страх. Этот страх внезапно вспыхнул в самом сердце, опалил горло и затянул дымной пеленой не только вид, открывающийся перед глазами, но и воображаемую картину будущего великолепия. Смертельный страх глянуть в глаза ближнему своему! Изумившись этому новому чувству, он вдруг ощутил поднимающуюся из глубин своего существа бурную, неистовую ярость, отвращение к самому себе, к этому унизительному страху. Ему казалось, что грустно-удивленный взгляд оленя все еще устремлен на него и печальные глаза животного, наблюдающего за тем, что сталось с человеком, подернуты влагой.

И представьте себе, он понял, что есть лишь один путь спастись от этого липкого страха. Он снова сгреб все золото в злополучный горшок. Сначала собрал холмики монет, выкатившихся из штанин, потом поднял те, что рассыпались по земле, и напоследок тщательно ощупал всю одежду, словно искал вошь, а не завалявшуюся монету.

Когда горшок опять наполнился доверху, он вернул его земле. Последний перезвон монет затих под глухими ударами лопаты.

Он обрубил оставшиеся корни, и, когда закончил работу, расщелину было уже не заметить. Драгоценная находка снова обратилась в клад.

Один из главных моих принципов, хотя и не единственный, заключается в том, чтобы не вмешиваться в жизнь природы. Достаточно и того, что людской род черпает из природных кладовых средства к существованию.

А вот сегодня утром я не только отступил от своего принципа, но даже нанес природе ущерб.

День едва занялся. Я медленно брел по лесу, прямо к которому подходили песчаные дюны. То и дело мне попадались на пути зайцы или кролики, да так близко, что я мог разглядеть, как утренний ветер выдувал нежные белые ямки в их пушистой шкурке. Самые озорные устраивали у меня на глазах возню, разбрасывая фонтанчики песка, которые тут же подхватывал ветер.

Свежий ветер всколыхнул и лесные травы. Растения словно вдыхали жизнь с каждым новым его порывом. Мне подумалось: ведь начало человеческой жизни тоже было положено одним дуновением свыше, и это легкое дуновение дало жизнь нескончаемой веренице сменяющих друг друга поколений. Растениям же, чтобы не захиреть, мало одного дуновения, им нужен ветер.

Наблюдая за травами, колышущимися под ветром, я пытался проникнуть в тайну их бытия. И тут мой взгляд упал на листок, который, беспрестанно отклоняясь в одну и ту же сторону, твердил упорное «нет». Когда ветер налетал сильнее, это «нет» произносилось особенно энергично и решительно, но даже самые легкие и нежные его прикосновения встречались настойчивым протестом.

Я посмотрел на другие листья этой травки. Все они покачивались в разные стороны, то словно говоря «да», то переходя на «нет» и наоборот. Часто они лишь слабо кивали в неопределенном направлении, как бы выражая сомнение и неуверенность. Я расширил круг поисков, мне захотелось увидеть такое растение или дерево, вся листва которого в один голос говорила «нет», хотя бы даже ее вынуждал к этому необычный угол, под которым растет дерево, или искривленный стебель травы. Мои поиски не увенчались успехом. Попадались, конечно, отдельные листочки, которые не желали уступать налетающим порывам, даже самым мощным и внезапным. Но эти строптивцы, как правило, были неокрепшими бледно-зелеными недорослями.

Мой же упрямец, единственный из всех, поражал своей сочностью и размерами. Не удивительно, что он сразу привлек мое внимание.

Долго еще наблюдал я за этим листком, проявляя чудеса терпения. А он не переставал твердить свое «нет». И это весной, в чудесную пору, которая одухотворяет и заставляет радоваться все, что живет и дышит на земле.

Я сорвал его.

Случилось это давным-давно в далекой стране, а может быть, и на другой планете, где художники жили в тяжелой нужде. Нищенское существование на грани голодной смерти было уделом тех, кто расцвечивал жизнь яркими красками, распахивая перед людьми неведомые горизонты, кому дано было видеть наяву прекрасные сны, уводившие человечество от беспросветности бытия. И все же вымирание бесшабашного племени художников не входило в планы правительства. Сильные мира сего понимали, сколь необходимо им искусство, и опасались дать ему погибнуть. Правительство решило каждый год закупать произведения искусства на средства, вырученные от налогов. Началось строительство хранилищ. Ежегодно в одну и ту же пору огромные массы картин стекались в эти хранилища. Помещения быстро заполнялись, так что приходилось строить все новые и новые. Содержать такие постройки недешево, им требуется непрерывная вентиляция, поддержание постоянной температуры и влажности. Не говоря уже об усиленной охране. И в конце концов сооружение новых хранилищ прекратили. По новому правительственному указу подвалы, заполненные картинами, каждые двадцать пять лет подлежали очистке.