Демократия (сборник)

— Блестяще! Какой оригинальный ум! Какое впечатление сенатор произвел бы за рубежом!

Воистину так! Ибо, не говоря уже о том впечатлении, какое сенатор произвел на своих сотрапезников, в нем обнаружилось нечто значительное, острый практический ум, дерзкая независимость и широта в суждениях о том, что он знал. Единственный человек за столом, слушавший его с холодной головой и критической враждебностью, был Каррингтон. Однако его отношение к Колоссу Прерий объяснялось, скорее всего, ревностью: целый вечер Каррингтон находился в крайне дурном расположении духа и даже не давал себе труда скрывать раздражение.

— Не внушает этот человек доверия! Нет, не внушает, — ворчливо заявил он сидевшему с ним рядом Френчу.

К несчастью, эта реплика пробудила во Френче желание вывести Рэтклифа на чистую воду, и он тут же в своей фамильярной манере, соединяющей самонадеянность с высокими принципами, набросился на сенатора и стал «подкусывать» по поводу реформы государственной службы — предмета почти столь же опасного в разговоре о политике в Вашингтоне, как вопрос о рабстве в довоенное время. Френч числил себя в реформаторах и не упускал возможности насаждать свои взгляды, но, увы, был борцом в легком весе, и его наскоки выглядели смешно, так что даже миссис Ли, горячо сочувствовавшая реформам, порою, слушая его, склонялась на другую сторону. На этот раз стоило Френчу выпустить по Рэтклифу свои туповатые стрелы, как коварный противник тотчас сообразил, какие возможности тут перед ним открываются, и решил не отказывать себе в удовольствии расправиться с мистером Френчем, тем более что знал, как это потешит всю компанию. И миссис Ли, при всей своей приверженности реформам и некотором смятении, в которое ее повергали грубые приемы Рэтклифа, не могла, хотя ей и следовало, досадовать на Колосса Прерий, когда тот, опрокинув Френча наземь, продолжал валять и валять его в грязи.

— Вы, разумеется, достаточно хорошо разбираетесь в финансах и производстве, мистер Френч, чтобы сказать: каким продуктом славится Коннектикут? Что замечательного дает стране?

Мистер Френч отвечал, что, по его скромному мнению, продуктом, лучше всего отвечающим такому определению, являются государственные деятели.

— Ошибаетесь, сэр! Даже тут попали пальцем в небо. Сейчас я побью вас вашим собственным оружием. Вот так! Даже малые дети в стране знают, чем славится Коннектикут. Это кузница различных штучек-дрючек янки, поделок и подделок, часов, которые не идут. А ваша реформа гражданской службы — еще одна штучка-дрючка янки, фальшивая поделка, часы в парадном корпусе, но без механизма. И вы это знаете. Ведь вы из старой школы коннектикутских коробейников. Сколько лет ходили со своим негодным товаром, пока не попали в конгресс! А теперь тащите эту дрянь из всех ваших карманов, и мало того, что хотите сбыть ее по своей цене, так еще читаете нам мораль и обвиняете во всех грехах, когда мы от нее отказываемся. Ладно, мы не мешаем вам промышлять своим товаром в собственном штате. Морочьте там избирателей, сколько душе угодно. Набирайте себе голоса. Но нас-то не агитируйте: мы ведь знаем вас как облупленных, да и сами умеем играть в такие игрушки.

Сенатор Клинтон и сенатор Кребс хихикали, от души одобряя расправу над беднягой Френчем, которая чинилась вполне на уровне их представлений об остроумии. Они тоже были не чужды упомянутым Рэтклифом штучкам-дрючкам. Его жертва пыталась отбиться, заверяя, что промышляет стоящими вещами, что товар у него с гарантией, а уж тот последний предмет, о котором сенатор вел речь, гарантирован условиями, принятыми обеими политическими партиями.

— В таком случае, мистер Френч, вам не хватает начального школьного образования. Подучите алфавит. Впрочем, если не верите мне, спросите моих коллег, много ли шансов провести ваши реформы, пока американские граждане являют собой то, что они есть.

— Да, уж мой штат навряд ли вас приветит, — прорычал, не скрывая насмешки, сенатор от Пенсильвании, — коли изволите туда сунуться.

— Полно, полно, — вступился за Френча прекраснодушный мистер Клинтон, благожелательно сверкая очками в золотой оправе. — Не будем к нему слишком строги. Наш друг старается из лучших чувств. Пусть не все, что он предлагает, разумно, но ведь все — от доброго сердца. Я больше вас в этом разбираюсь и вовсе не отрицаю, что дела у нас идут из рук вон плохо. Только, как сказал мистер Рэтклиф, вина тут в народе, не в нас. С народом работайте, Френч, с народом, а мы, поверьте, ни при чем.

Френч и сам уже жалел, что выскочил, и потому удовольствовался еле слышной репликой в сторону Каррингтона:

— Свора старых ретроградов, черт бы их побрал.

— В одном они все-таки правы, — отвечал ему Каррингтон, — и дали вам добрый совет. Не лезьте к ним с вашими реформами, иначе сами первым под них попадете.

Обед кончился так же блестяще, как и начался, и Шнейдекупон был наверху блаженства. Он особенно увивался вокруг Сибиллы, посвящая ее во все свои надежды и страхи, связанные с возможными изменениями в финансах и тарифах.

Едва дамы поднялись из-за стола, как Рэтклиф, отказавшись от сигары, заявил, что вынужден поспешить домой, где его ждут посетители; он только простится с дамами и сразу уйдет. Однако когда чуть ли не час спустя джентльмены перешли в гостиную, они застали там Рэтклифа, который все еще прощался с дамами, с удовольствием внимавшими его прибауткам, а когда наконец он и впрямь собрался уйти, то как нечто само собой разумеющееся сказал миссис Ли:

— Завтра вечером вы, полагаю, как всегда, дома.

Маделина улыбнулась, кивнула, и он удалился.

Когда в тот вечер сестры возвращались домой, Маделина против обыкновения всю дорогу молчала, а Сибилла позевывала и как бы в извинение говорила:

— Мистер Шнейдекупон, конечно, милый и добрый, но провести с ним целый вечер — это слишком. А что за ужас сенатор Кребс! Слова из него не вытянешь. И пил он сверх всякой меры. Впрочем, глупее, чем есть, от вина не стал. Нет, господа сенаторы мне ни к чему! — И, выдержав паузу, добавила скучающим голосом: — Ну как, Мод, надеюсь, ты достигла, чего хотела? Насытилась политикой? Проникла в сердце твоей великой американской тайны?

— Думается, я очень близко к ней подошла, — сказала Маделина, отчасти отвечая себе самой.

ГЛАВА IV

В воскресенье к вечеру разбушевалась непогода, и требовалась истинная тяга к общению, чтобы ради него подвергнуть себя ударам ветра и дождя. Тем не менее несколько близких друзей миссис Ли по обыкновению собрались в ее гостиной. Не преминул явиться верный Попов, и мисс Сорви примчалась провести с дорогой Сибиллой часок, но, поскольку провела весь вечер, уединившись с Поповым, обожаемая подруга, надо думать, в чем-то ее разочаровала. Явился и Каррингтон, припожаловал и барон Якоби. Шнейдекупон с сестрой, отобедав у миссис Ли, остался и после обеда, и Сибилла с Юлией принялись обмениваться мнениями о вашингтонском свете. Мистеру Гору тоже пришла на ум счастливая мысль, что, коль скоро от его отеля до дома миссис Ли всего шаг-другой, он может с равным успехом развлечься в ее гостиной, как и вкушать одиночество в своих апартаментах. Наконец в урочный час появился и сенатор Рэтклиф и, усевшись подле Маделины с чашкой чая в руках, вскоре получил возможность наслаждаться беседой с нею наедине — остальные гости, словно по уговору, занялись друг другом. Под гул их разговоров мистер Рэтклиф быстро перешел на доверительный тон.

— Я зашел сказать: если вам угодно послушать острые дебаты, приходите завтра в сенат. Меня предупредили, что Гэррад, сенатор от Луизианы, готовится устроить мне разнос за мою последнюю речь. Если так, я вряд ли останусь в долгу. А в присутствии такого критика, как вы, сумею выступить лучше.

— Разве я такой уж добрый критик? — спросила Маделина.

— Кто сказал, что критика должна быть доброй? — отвечал сенатор. — Справедливость — вот душа подлинной критики, и ничего, кроме справедливости, я от вас не прошу и не жду.