Демократия (сборник)

— А есть ли прок от ваших выступлений? — поинтересовалась она. — Эти речи и впрямь помогают вам приблизиться к цели или разрешить трудности?

— Как вам сказать. Сейчас мы оказались в тупике, хотя долго так продолжаться не может. Впрочем, не побоюсь довериться вам — но, разумеется, вы не станете пересказывать это ни одной душе. Так вот, мы приняли меры, чтобы ускорить события. Несколько джентльменов, и я в том числе, написали письма, предназначенные для президента, хотя и не ему адресованные, цель которых побудить его как-то высказаться, чтобы стало ясно, чего нам ждать.

— О, — рассмеялась Маделина, — я уже неделю об этом знаю.

— Знаете? О чем?

— Да о том, что вы послали письмо Сэму Граймзу из Норт-Бенда.

— И что же вы знаете о письме, которое я послал Сэму Граймзу из Норт-Бенда? — спросил Рэтклиф в почти резком тоне.

— Вы и представить себе не можете, какое у меня превосходное сыскное агентство, — сказала миссис Ли. — Конгрессмен Каттер выудил у некоего сенатского служителя, что получил от вас для отсылки письмо, адресованное мистеру Граймзу из Норт-Бенда.

— И конечно, Каттер тотчас поведал о своем открытии Френчу, а Френч побежал к вам. Все ясно. Знай я об этом вчера, он не так легко от меня бы отделался. Я предпочитаю сам рассказывать вам о своих делах — без его прикрас. Впрочем, я сам виноват. Дернуло меня довериться служителю. Здесь ничего нельзя надолго сохранить в тайне. Однако главное мистеру Каттеру осталось неизвестным: то, что подобные письма и с той же целью написали сразу несколько джентльменов. Среди них ваш друг Клинтон, сенатор Кребс, ну и еще один-два.

— Мне, наверное, лучше не спрашивать, что там написано?

— Почему же? Мы договорились изложить наше мнение в очень мягком и примирительном тоне и тем самым побудить президента приоткрыть нам свои намерения, прежде всего чтобы не действовать ему наперекор. Я в своем письме нарисовал отчаянную картину, показав, каково воздействие нынешнего положения на нашу партию, и дал понять, что лично мне от него ничего не надо.

— И каков, вы полагаете, будет результат?

— Думаю, нам удастся найти выход, — отвечал Рэтклиф. — Беда в том, что у нынешнего президента очень мало опыта, а подозрительности хоть отбавляй. Ему кажется, мы пустимся во все тяжкие, чтобы связать ему руки, и он готовится опередить нас в этом. Я лично с ним не знаком, но те, кто его знает и способен судить о нем здраво, говорят, что, несмотря на некоторую узость взглядов и упрямство, человек он — честный и поладить с ним можно. Я не сомневаюсь, что столковался бы с ним за какой-нибудь час. Но пойти к нему я не могу — об этом не может быть и речи, пока он сам меня не позовет, а позвать меня — значит уже пойти на соглашение.

— В таком случае чего же вы опасаетесь?

— Что он затеет войну с подлинными лидерами партии, чтобы ублажить мнимых, таких сюсюкающих человечков, как ваш приятель Френч, и, ни с кем не советуясь, сделает нелепые назначения. Кстати, вы сегодня виделись с Френчем?

— Нет, — ответила Маделина. — Боюсь, он обиделся на то, как вы обошлись с ним вчера. Вы были с ним чересчур грубы.

— Вот уж ничуть, — сказал Рэтклиф. — Наши реформаторы и не такого заслуживают. Ведь задевая меня, он имел в виду бросить мне вызов. Я это сразу услышал по его тону.

— Но разве реформы и впрямь так уж невозможны, как вы это изображаете? Так уж совершенно неосуществимы?

— Реформы, которых жаждет Френч, не только полностью неосуществимы, но и нежелательны.

— Однако что-то, несомненно, все же можно предпринять, чтобы пресечь коррупцию, — настаивала миссис Ли, и серьезность ее тона подтверждала — для нее это вовсе не светский вопрос. — Неужели мы обречены всегда быть во власти воров и хапуг? Неужели порядочное правительство несовместимо с демократией?

Горячность, с которой она говорила, привлекла внимание Якоби.

— Что вы обсуждаете, миссис Ли? — спросил он через всю гостиную. — Речь, кажется, идет о коррупции?

Все мужчины немедленно навострили уши и поспешили окружить сенатора и миссис Ли.

— Я спросила сенатора Рэтклифа, — пояснила она, — куда мы придем, если по-прежнему не будем бороться с коррупцией.

— Осмелюсь просить разрешения выслушать ответ, который даст вам на это сенатор Рэтклиф, — сказал Якоби.

— Вот мой ответ, — заявил Рэтклиф. — Ни одно представительное правительство не может быть ни намного лучше, ни намного хуже того общества, которое представляет. Очистите от скверны общество, и вы очистите правительство. Но, пытаясь искусственными мерами очистить правительство, вы только усугубляете беду.

— Ответ, достойный государственного деятеля, — сказал барон Якоби, отвешивая сенатору светский поклон, но в тоне его звучала насмешка. Тогда Каррингтон, слушавший этот обмен репликами с потемневшим лицом, вдруг повернулся к барону и спросил, как тот толкует слова сенатора.

— Ах! — воскликнул барон, окинув его убийственно ядовитым взглядом, — чему послужит мое толкование? Вы, американцы, считаете себя неподвластными действию всеобщих законов. Вам нет дела до опыта прошлого. Я живу на свете семьдесят пять лет, и всегда — среди коррупции. Я коррумпирован сам, но имею смелость признаться в этом, а вы, американцы, — нет. Рим, Париж, Вена, Петербург, Лондон — все коррумпированы, только Вашингтон — чист! Так вот позволю себе сказать, что за всю свою жизнь не видел страны, где бы так процветала коррупция, как в Соединенных Штатах. У вас даже дети заражены ею и знают, как обманывать. Все ваши большие города — коррумпированы, и ваши городки, и сельские округа, и законодатели штатов, и судьи. Везде мошенничают, обирая государство и частных лиц, крадут деньги и скрываются, очистив общественную казну. Разве что в сенате не берут деньгами. Вы, господа сенаторы, любите трубить о том, что вашим великим Соединенным Штатам, которые есть вершина цивилизованного мира, нечему учиться на примере коррумпированной Европы. Вы правы, совершенно правы! Великим Соединенным Штатам примеры не нужны. Мне искренне жаль, что я не проживу еще сто лет. Если бы мне тогда вновь приехать в Вашингтон, какое огромное удовольствие я бы получил — несравненно большее, чем сейчас. Я всегда получал тьму удовольствия, живя среди коррупции, а mа parole d'honneur! [14] — горячо вскричал старик, взмахнув рукой, — по части коррупции Соединенные Штаты оставят далеко позади и Рим при Калигуле, и церковь при папе Льве X, и Францию при Регентстве.

На этом барон закончил свою речь, которую произносил стоя, прямо в лицо сенатору Рэтклифу, сидевшему напротив; он с удовлетворением отметил, что все собравшиеся умолкли и слушали его с глубоким вниманием. Барону, видимо, было в удовольствие злить сенатора, и он с удовлетворением отметил, что сенатор откровенно злится. Бросив на барона разгневанный взгляд, Рэтклиф сказал — скорее, буркнул, — что не видит оснований так толковать его слова. Разговор сразу увял, и все, кроме барона, облегченно вздохнули, когда Сибилла по просьбе Шнейдекупона села за фортепиано и исполнила, как она объявила, гимн. Едва она кончила петь, как Рэтклиф, которого филиппика Якоби, видимо, вывела из себя, сославшись на неотложные дела, поспешил удалиться. Несколько погодя и остальные все разом откланялись; в гостиной остались только Каррингтон и Гор, который, перейдя на место подле Маделины, сразу был вовлечен ею в разговор о предмете, всегда ее занимавшем, а в данный момент гвоздем засевшем у нее в голове.

— Ну и разнес наш барон сенатора, — несколько неуверенно начал Гор. — Интересно, почему Рэтклиф позволил ему так топтать себя?

— А как вы это объясняете? — спросила Маделина. — Скажите мне, мистер Гор — вы, мерило нашей цивилизованности и литературного вкуса, — скажите, прошу вас, как понимать то, что сказал барон? Кому и чему верить? Мистер Рэтклиф, по всей видимости, честный и разумный человек. Разве он способствует коррупции? Он верит в народ или говорит, что верит. Так что же — правду он говорит или лжет?