Река

— Комната для гостей. Ее мой муж использовал в качестве кабинета. Дверь в нее всегда закрыта. Никогда не заходи туда.

— Обещаю.

— Никогда! — спокойно повторяет она, подкрепляя свои слова жестом.

— Понял.

Я снова поворачиваюсь и ухожу.

Я и рад и растерян. Мы ни словом не упомянули несчастный случай на море. Говорили мы долго, но я запомнил не все, слишком сильное впечатление произвела на меня встреча с Марианне и посещение того дома. Несмотря ни на что, я понимаю, что принял важное решение, поправил свои денежные дела и, главное, теперь я смогу заниматься каждый день столько, сколько мне нужно. Мне приходится напоминать самому себе, что я должен больше заниматься. Должен играть лучше, гораздо лучше, если хочу и впредь оставаться учеником Сельмы Люнге. Скоро мы первый раз встретимся этой осенью. А потом мне предстоит пройти через то, что Ребекка уже оставила позади: подготовку к дебюту.

Соглашение, думаю я, спускаясь к моему старому тайному убежищу, договор с Сельмой Люнге. Однако соглашение с Марианне Скууг — это такой же договор. Она позволит мне жить в своем доме. Позволит мне быть тем молодым человеком, который будет спать на Аниной кровати, тогда как она сама будет отдавать все силы просвещению людей в области здравоохранения и ратовать за право женщин на аборт. Ну а я должен быть садовником и дворником. Иногда даже другом дома. Кроме того, тем, кто любил Аню. Это немаловажно. Мне нравится Марианне Скууг. С ней всегда так просто общаться. Она обладает авторитетом. Но авторитетом иного свойства, чем Сельма Люнге. Для Сельмы Люнге важны консервативные ценности, культура. Марианне Скууг придерживается радикальных взглядов, разбирается в политике. Она рано почувствовала себя свободной. Рано родила ребенка, а в те времена было не так легко придерживаться социалистических взглядов, как сегодня. Что, интересно, она думает обо мне? Кем я выгляжу в ееглазах? Восемнадцатилетним парнем, занимающимся музыкой, которого легко пожалеть? У которого нет матери, нет дома, который не получил аттестата зрелости и не уверен в себе? Но кто, скажите, уверен в себе? Разве Марианне Скууг была уверена в себе, когда открыла мне дверь и впустила меня в свой дом?

Я снова иду в ольшаник. Это моя тягостная, ставшая со временем грешной, тайна. Что мне там делать? Неужели я никогда не освобожусь от прошлого, от шума реки, водопада, шороха в ветвях деревьев? Здесь, в гуще ольшаника, сердце обновляется, рождаются мечты. Здесь я могу смотреть на отражающуюся в воде луну, которая медленно погружается в реку, и знать, что это мое навсегда. Водопад, где погибла мама, всего в паре сотен метров отсюда. Здесь я могу настроиться на вечер, обрести новые надежды. Я пробираюсь между еще не пожелтевшими деревьями. Сижу и думаю обо всем и ни о чем. Но мое сердце стучит так же, как оно стучало, когда была жива Аня. Неужели я запечатал свою судьбу? Совершил что-то роковое? Правильно ли с моей стороны поселиться в доме Марианне Скууг? Инстинктивно я понимаю, что Сельме Люнге это бы не понравилось. Она живет на другом берегу реки, там светло. Она решила связать со мной все надежды и подготовить меня к дебюту в Ауле. Далеко не каждый может похвастаться тем, что он ученик знаменитой Сельмы Люнге, этой феноменальной пианистки из Германии. Среди преподавателей музыки она занимает первое место рядом с Робертом Рифлингом. Ребекка на своем дебюте запуталась в подоле платья, упала на сцене и все испортила, также и Аня, бриллиант Сельмы Люнге, потерпела крах на пути к славе. Теперь моя очередь. Обстоятельства, связанные со смертью Ани, играют не последнюю роль в моем стремлении к успеху.

Я сижу в ольшанике, погруженный в эти мысли, терзаюсь сомнениями, но успокаиваю себя тем, что жить в квартире Сюннестведта мне в любом случае не по карману. Я зарабатываю недостаточно, чтобы платить за нее. Кроме того, мне не нравится жить в городе. Я оказался мячиком между двумя самоубийствами. Сюннестведт покончил жизнь самоубийством в своей квартире на Соргенфригата, Брур Скууг — в своем доме на Эльвефарет. Одно место не лучше другого. Но меня это не пугает. Мне кажется нормальным, что я буду спать на Аниной кровати. С портретами Баха и Бетховена на стене.

Неожиданно я слышу шаги и вздрагиваю. Солнце только что зашло за деревья на другом берегу реки. Обычно сумерки навевают грусть, но сейчас они не предвещают добра. Кто-то пришел по мою душу, думаю я. И не ошибаюсь. По тропинке спускается Марианне Скууг в зеленой спортивной куртке, старых джинсах и коричневых старомодных резиновых сапогах. Издали ее легко принять за Аню. Марианне Скууг как будто вернулась в собственную юность и осторожно идет ко мне. Но меня не видит. С каждым шагом она становится старше, не теряя своей красоты. Просто яснее проступают некоторые детали. И я уже не знаю, то ли ее околдовали сумерки, то ли мои чувства жаждут заполнить пустоту. У меня колет сердце. Скоро появится луна, и небо изменится. Скоро начнутся тяжелые ночи, думаю я. Но в душе я торжествую. Потому что Марианне Скууг ищет меня. Я глупо себя чувствую, и мне стыдно, что я прячусь от нее, уверенный, что она ни за что меня не найдет, потому что этот ольшаник принадлежит только мне. И, тем не менее, я торжествую, потому что она ищет и высматривает меня на тропинке. Потому что она любопытна и бесстрашна. Однако эта крутая тропинка подходит не всякому. К тому же она никуда не ведет. Если вода в реке низкая, в этом месте можно перейти реку по камням, но в этот вечер у Марианне Скууг другая цель.

— Аксель! — кричит она. — Ты здесь?

Я прячусь в зеленой листве и не отвечаю. В голове вдруг мелькает новая мысль: она передумала! Решила не сдавать комнату. И хочет сказать мне об этом.

— Но ты же пошел сюда! Я знаю,что ты здесь!

Тишина.

Она всего в пяти метрах от меня. Все-таки она очень смелая, снова думаю я. Именно в этом месте я однажды до смерти напугал Аню. В висках у меня стучит. Только бы не стучало слишком громко. Теперь я вижу Марианне Скууг сбоку. Вижу ее возраст. Морщинки на коже. У Ани их не было. Вижу, что она останавливается, шарит в кармане, сворачивает самокрутку. Если ее муж был Человеком с карманным фонариком, то для меня она отныне Женщина с Реки, тонконогая, гибкая. С пожелтевшими от табака пальцами. Кровь ударяет мне в голову. И мне стыдно, стыдно, что в эти скорбные для нас обоих дни я думаю о чем-то, что могло бы с нами случиться, о чем-то неожиданном и свободном. Думаю, что я мог бы позвать ее, и она пришла бы ко мне, что мы могли бы вместе развеять нашу скорбь.

Марианне стоит и смотрит вниз на реку. Глубоко затягивается. Мне нравится ее манера курить. Кажется, что она никогда не выдохнет дым, что он недостаточно для нее крепок. Неожиданно она поворачивается и идет по тропинке назад, медлит, поднимает с земли упавший лист, держит его обеими руками. Словно любовь, которую прячет так глубоко. Или мысль, которая в эту минуту возникла у нее в голове. Я не отрываю от нее глаз. Как же она похожа на Аню, думаю я. И бормочу Ане, пребывающей где-то среди мертвых:

— Аня, дорогая, ты хочешь, чтобы я жил у твоей мамы? Правда, хочешь?

Но так же, как Марианне не получила ответа, я тоже не слышу ответа из Царства Мертвых или из сумерек.

Через полчаса я осторожно выбираюсь на дорогу и на трамвае возвращаюсь в город.

Думаю, что мне надо действовать быстро. Дать в «Афтенпостен» объявление о сдаче моей квартиры. Чтобы Марианне уже не могла передумать.

Хотя в глубине души я знаю, что она этого не сделает. Ведь она показала мне комнату Ани.

Менять что-либо уже поздно.

Шуберт

В ту ночь мне приснился Шуберт. Я играю его сонаты. У Шуберта были друзья. У меня — не знаю. Но у меня есть рояль. И я занимаюсь. Сейчас я играю только Шуберта, он сидит рядом со мной, как обычно сидит Сельма Люнге. Длинные проведения. Хрупкие побочные темы. Настоящее содержание создают второстепенные мотивы. В них чувства. Истина. Играть Шуберта — это знать, что ты любишь. Но ноты расплываются, их невозможно прочесть. На первых страницах я все видел. А теперь даже не понимаю, в какой тональности я играю. Но рядом со мной сидит Шуберт и слушает мое исполнение. Я не могу его разочаровать. У меня с ним много общего. Он тоже потерял мать в ранней юности. Потерял любимую. На молодой Терезе Гроб с изрытым оспой лицом ему жениться не разрешили. Их разделило подлое законодательство. Но он все равно любил ее. Других женщин в его жизни не было. Шуберт и Тереза были созданы друг для друга. Но должен ли я сейчас выразить его чувства к Терезе Гроб? В таком случае, почему я вдруг перестал видеть ноты? Они расплылись у меня перед глазами, вытекли на черные клавиши и исчезли в щелях между ними.