Мене, текел, фарес

          В Питере они пробыли всего два дня: у Стрельбицкого была презентация новой книги, после чего они ранним утром и отправились обратно. Анна, которая безумно любила грибы, мечтала остановиться у ближайших поселян и скупить все: полный багажник и еще корзинку, которую специально приобрела для этого в Питере. Но они проехали двести километров, триста, четыреста, а грибников почему-то нигде не было видно. Это ее расстроило, и она даже позабыла о Стрельбицком, задремавшем на заднем сиденье. Сидела, печальная, думала что-то вроде того, что жизнь кончена и далее не будет уже ни-че-го! И вдруг машину затрясло, кинуло в сторону, она ударила по тормозам и замерла на краю обочины. Вышла. Посмотрела: спустило колесо. Стрельбицкого брать в помощники бесполезно. Помахала рукой мчавшимся автомобилям. Остановилась «нива».

          — Колесо? — переспросил мужик, уже сжимая в руках домкрат и монтировку.

          Машинально заглянула к нему в кабину и обомлела: заднего сиденья в ней не было, зато вместо него были корзины, корзины, корзины грибов.

          — Не продадите? — безнадежно и умоляюще спросила она.

          Мужик удивился:

          — Почему не продам? На рынок и везу. А вам сколько?

          — Все!

          На новеньком колесе, с полным багажником и корзинкой грибов, трогаясь с места, она решила запомнить название места, где было с преизбытком исполнено ее такое маленькое, но горячее желание. Через сто метров начиналась деревня «Сосенки».

          — Сосенки! — закричала она.

          — Ты что? — испугался Стрельбицкий.

          — Сосенки! — повторила она. — Это же деревня, около которой погиб отец Киприан!

          Это привело ее в такой восторг, что, завезя домой Стрельбицкого и разделавшись с грибами, она помчалась к старцу Игнатию, которого, как она знала, почитал отец Киприан, с вестью о том, какой подарок ей сделал ее покойный духовник. Старец схватился за голову и категорически запретил ей принимать какие-либо помыслы о загробных весточках отца Киприана.

          — Какие наваждения лукавый творит! — сказал он ей напоследок. — Запомни, у мертвых с живыми никакого общения нет!

          Это ужасно ее расстроило, но, вернувшись домой, она тут же попала в водоворот Стрельбицкого: корреспондент Би-би-си, телевидение, приглашение во Францию… Снимали Стрельбицкого, как всегда, в его кабинете — за тем столом, на котором стоял когда-то чугунный чертик. Анна навела блеск, привезла Стрельбицкого с дачи, переодела, пошла на кухню готовить тосты. Вот-вот должны были пожаловать телевизионщики.

          Вдруг раздался вопль Стрельбицкого:

          — Анна, Анна, сюда!

          Она вбежала в комнату. Он стоял на стуле с картиной в руках. Той, которая всегда висела над книжным шкафом.

          — Произошло чудо! — лепетал он. — У нас на стене под картиной проступил крест! Чудо! Чудо!

          Она взглянула на стену и увидела большой крест, который нарисовал здесь елеем отец Киприан, когда освещал дом.

          — Стрельбицкий, это — знак!

          — Знак? — испугался он.

          — Это хороший знак, Стрельбицкий. Тебе пора принимать крещенье.

          Но и тогда он не покрестился. А она заподозрила, что старец сведущ, да не во всем:

          — Ведь как только я готова была уже поверить, что у нас с отцом Киприаном нет ничего общего, как утверждает старец Игнатий, он тотчас же прислал о себе новую весть. Ты не представляешь, — возбужденно говорила она мне, — Стрельбицкий никогда в жизни не залезал на стул и не снимал со стены ни одной картины! Это все — отец Киприан! Буду теперь всегда обращаться только к нему, а к старцу больше никогда не поеду!

          Однако весьма в скором времени ей пришлось очень пожалеть о своих зароках. Пришлось ей все-таки слезно припасть к старцу Игнатию…

          Началось с того, что Стрельбицкий, который терпеть не мог сидеть за рулем, да и водить-то толком не умел, разве что права у него были, вдруг забрал у Анны машину, сославшись на то, что иногда не может до нее дозвониться именно в тот момент, когда ему срочно надо ехать «по делам». Поскольку все его «дела», особенно те, по которым надо куда-то ехать, были сосредоточены в ее руках, Анна предположила, что Стрельбицкий просто хочет сделать глоток свободы и потому вырваться из-под ее контроля, однако не только не увидела в этом никакого криминала, но и сочла, что Стрельбицкому с его повсеместной «преисподней» это будет полезно.

          Однако убирая как-то на его спартанской даче, она подошла к телефону и, прежде чем успела произнести в трубку «але», услышала чрезвычайно противный, как ей показалось, жеманный женский голос, который сказал:

          — Мяу, Стрельбицкий, ну где же ты? Сам же вызвался меня подвезти. Твой котик тебя ждет. Кис-кис!

          Анна так растерялась, что потеряла дар речи. Она бросила трубку, дождалась Стрельбицкого, который вернулся чуть не под утро, и устроила ему допрос с пристрастием. Он нехотя ей признался, что помогает одной юной девушке — поистине юному дарованию, но это ненадолго, она такая беспомощная, не может, как и он, ездить на метро, он ей сочувствует, отвез ее стихи в журнал, книгу — в издательство, познакомил с тем-сем, предварил несколькими добрыми словами ее выступление, она чуть не в обмороке перед публикой…

          — А почему она, юное дарование, тебя, уже немолодого человека, называет «котик»?

          — Ах, оставь, — отмахнулся он, — это у них так теперь принято. Тусовка.

          В общем, понятно. Все это кончается известно как. Ждет Анну тоскливая одинокая старость. Она представила на себе монашеский штапель, мысленно примерила клобук. Бессонные ночи в коленопреклоненных молитвах. Как-то даже растрогалась, умилилась. Потом выяснились новые подробности.

          Позвонила ей какая-то незнакомка, представилась дипломированным «белым» экстрасенсом Тамарой. Попросила о встрече. У нее, оказывается, была за несколько месяцев до их разговора «юная девушка», она же и «юное дарование». Попросила приворожить ей Стрельбицкого. Тамара, однако, задав ей несколько вопросов, в частности, узнав, что он женат и посмотрев на фотографии его и Анны, которые ей предъявила посетительница (каким образом они к ней попали, интересно?), отказалась. Та хмыкнула, забрала фотографии и пообещала, что она найдет себе колдунью покруче. Теперь эта Тамара, почуяв, как она выразилась, «на астральном уровне», что та действительно кого-то нашла и задействовала, хочет помочь Анне, у которой, если судить по фотографии, очень хорошая аура, и Стрельбицкому, от книг которого она «в восхищении». Она готова сразиться с обступившей их нечистью, удалить от них навсегда разлучницу и ту колдунью, которая «вступила в игру». Потому что она, Тамара, представляет собой белую магию, а колдунья наверняка — черную, и Тамара готова с ней померяться силами.

          Анна поблагодарила ее за доброе расположение, однако от услуг отказалась.

          — Стрельбицкий и так такой нежизнеспособный, худой. Бледный да и еще и некрещеный, а они устроят на нем поле астральной битвы! — пожаловалась она мне. — Лучше попрошу отца Киприана мне помочь.

          Поставила перед собой фотографию в траурной рамке и стала просить:

          — Отец Киприан, помогите мне!

          Неделю просила, две, три… Стрельбицкий за это время успел свозить свою подопечную к морю, перезнакомил со всеми литературными друзьями. При встрече они смотрят на Анну сочувственно, отводят глаза, а кто-то даже и поглаживает по руке: «Ничего, ничего, все уляжется, успокоится…»

          Бессонница у Анны началась. Ходит по дому из угла в угол — места себе не найдет. Пробует молиться — не получается. Решила Евангелие почитать, успокоиться. Раскрыла наугад. А там как раз то место, где говорится о жадном богаче и нищем Лазаре. И вот этот богач, попав в ад, видит Лазаря на лоне Авраамовом. И просит Авраама, чтоб тот послал к нему Лазаря прохладить ему жаждущий язык его. Но Авраам отвечает: «Между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящии перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят». И хотя это было сказано о непреоборимой черте между узниками ада и праведниками, населяющими некое «лоно Авраамово», Анна вдруг поняла, что напрасно она вопиет к отцу Киприану — сам, бедный, разбился во цвете лет на ночном шоссе, сам — не дожил, не домолился, не вкусил полноты лет, не насытился днями, канул в никуда возле чужих «Сосенок» и теперь сам, возможно, нуждается в ее молитвах об упокоении, а она теребит его дух своими стенаниями, будоражит своей бессонницей… Нехорошо это…