Кто убил Паломино Молеро?

Теперь летчик принялся задирать сутенеров и прочих посетителей, однако те даже не смотрели в его сторону и продолжали разговаривать, танцевать и курить, как будто ничего не слыша. – Эй, вы, – надсаживался он, – вы не мужчины! Зачем ходите в штанах?! Снимите! Покажите, чем наделила вас природа! Что? Стыдно? Нечем хвастать? Может, у вас и совсем ничего нет? Или без лупы не разглядеть? А мне вот нечего стыдиться!

Глядите и учитесь! – гаркнул он. Проворно расстегнул пояс и спустил брюки, обнажив тощие, густоволосатые ноги. Летчик принялся стаскивать брюки, но то ли потому, что он был слишком пьян, то ли с излишним рвением взялся за дело, но совсем запутался в штанинах, потерял равновесие и со всего размаху грохнулся со стойки на пол. Бутылка, которую он так и не выпустил из рук, разбилась. Все захохотали. Лейтенант Сильва поднялся и кивнул Литуме:

– Пошли. Пора.

Полицейские пересекли танцплощадку. Летчик, закрыв глаза, так и лежал на спине, со спущенными до лодыжек штанами, посреди битого стекла и только сопел. «Вот набрался-то», – подумал Литума. Они подхватили летчика под мышки, поставили на ноги. Он качался из стороны в сторону и что-то бормотал заплетающимся языком, пускал слюни. Полицейские привели в порядок его брюки, застегнули ремень и, взяв под руки, потащили к выходу. Проститутки, сутенеры и прочая публика приветствовали их рукоплесканиями.

– Что же нам с ним делать? – спросил Литума, когда они выбрались наружу. Поднялся ветер; стены заведения ходили ходуном; звезд на небе вроде бы прибавилось. Огни Талары тоже казались звездами, удравшими под покровом ночи с неба на землю, к морю.

– Отведем вон туда, – сказал лейтенант.

– Пустите, сволочи, – пролепетал летчик, не предпринимая, однако, попыток высвободиться.

– Сейчас, братец, сейчас, – ласково сказал лейтенант. – Тихо, тихо, не рвись.

Они протащили его еще метров пятьдесят по пустырю, поросшему редкой пересохшей травой, и оказались на берегу. Опустили летчика наземь, а сами уселись рядом, по обе стороны от него. В кромешной тьме прятались какие-то лачуги. Ветер нес в море обрывки мелодии и гвалт посетителей Лао. Пахло солью, рыбой, а шорох травы убаюкивал как колыбельная. Литуме захотелось вытянуться на песке, прикрыть лицо фуражкой и забыть обо всем на свете. Однако на службе не поспишь. Мысль о том, что этот распростертый у их ног человек причастен к ужасной тайне, взволновала его.

– Ну, оклемался? – спросил лейтенант Сильва. Он приподнял летчика и, поддерживая за спину как самого закадычного собутыльника, усадил. – Отрезвел малость, нет?

– А шел бы ты! – огрызнулся летчик, склоняя голову к нему на плечо. Злобный тон его никак не вязался с расслабленной позой, в которой он сидел, раскорячась на песке и привалившись к лейтенанту.

– Ах, как нехорошо друзей посылать, – заворковал тот. – Нет бы поблагодарить, что вытащили тебя от китайца, пока тебе не оторвали то, чем ты так хвастаешься. Подумай, на что бы ты стал годен тогда?

Ему пришлось замолчать, потому что летчика тяжко затошнило. Однако лейтенант успел пригнуть его голову к земле и держал ее так, пока его не перестало рвать.

– Ты, наверно, педераст, – все так же злобно проговорил летчик, – заманил меня сюда, думаешь, я пойду тебе навстречу?..

– Да, братец, – рассмеялся лейтенант, – я приволок тебя сюда, чтобы ты пошел мне навстречу. Только не в том, что ты думаешь.

«Подходы знает, – одобрил лейтенанта Литума, – сейчас все вызнает».

– Тогда какого же… тебе от меня надо? – икнув и подобрав слюни, спросил летчик, доверчиво приникнув к груди лейтенанта, словно кот, греющийся возле кошки.

– А надо мне, чтобы ты мне рассказал про Паломино Молеро, – прошептал лейтенант.

Литума чуть не подскочил на месте, а на летчика эти слова не оказали никакого действия. Он не шевелился, не говорил и даже, как показалось Литуме, не дышал. В таком оцепенении пребывал он довольно долго. Литума поглядел на своего начальника. Не надо ли повторить? Может, тот прослушал или делает вид, что ничего не понял?

– Мать твою спроси, – пробормотал наконец летчик так тихо, что Литуме пришлось вытянуть шею, чтобы услышать.

– Моя бедная мама даже не знает, кто такой Паломино Молеро, – еще ласковей произнес лейтенант. – Зато ты знаешь. Ну, не томи, рассказывай, как было дело.

– Не знаю я никакого Паломино! – завопил летчик, и Литума отпрянул от неожиданности. – Ничего я не знаю! Ничего!

Голос его пресекался, а сам он дрожал с головы до ног.

– Как это так «не знаю»? – поглаживал его лейтенант. – Прекрасно знаешь. Потому ты и надираешься каждый вечер у китайца. Потому и бесишься, и ведешь себя как полоумный. Потому и лезешь в драку с «котами».

– Ничего я не знаю! – снова завыл тот. – Сказал – ничего!

– Расскажи мне про убитого солдатика, и тебе сразу станет легче, – мурлыкающим голосом продолжал уговаривать его лейтенант. Он даже чуть-чуть сюсюкал, как с маленьким. – Поверь мне, я недурной психолог. Излей мне душу. Обещаю, тебе полегчает.

Литума взмок от волнения: почувствовал, как рубашка прилипает к лопаткам, хотя дневной зной давно спал и было даже прохладно. Дул ветерок, вздымая невысокие волны, с неприятным шипением разбивавшиеся о кромку берега. «Чего боишься, Литума, – спросил он себя, – успокойся. – Снова возникло перед глазами изуродованное тело Паломино. – Сейчас узнаю, кто его убил».

– Ну, соберись с духом и выкладывай, – теребил летчика лейтенант. – Легче станет, вот увидишь. Да не плачь.

В эту минуту лейтенант, прильнув к плечу Сильвы, захныкал как грудной.

– Я вовсе не потому плачу… – всхлипывал он, трясясь всем телом и задыхаясь от рыданий. – Я и напиваюсь-то потому, что эта тварь вонзила мне нож в спину. Он запретил нам встречаться, он не пускает ее ко мне, а она тоже не хочет видеть меня. Есть у него такое право? Нет, ты ответь!

– Разумеется, нет, – похлопал его лейтенант по плечу. – А кто эта тварь, которая не дает тебе видеться с ней? Полковник Миндро?

Вот теперь-то летчик поднял голову, отлепился от плеча лейтенанта. В молочном сиянии луны Литума увидел его лицо – все в слезах, соплях и слюнях. Глаза с расширенными зрачками блестели безумной тревогой. Он беззвучно шевелил губами.

– Почему же полковник Миндро запретил тебе встречаться со своей дочкой? – спросил лейтенант так непринужденно, словно осведомлялся, шел ли вчера дождь. – В чем ты провинился? Ребеночка ей сделал?

– Тихо ты! – прошипел летчик. – Не называй его по имени. Под монастырь меня подвести хочешь?

– Нет. Помочь тебе хочу. Грустно смотреть, как ты спиваешься, буянишь. Карьеру себе испортишь, как ты в толк не возьмешь? Ладно, обещаю, имен больше называть не буду.

– Мы собирались обвенчаться на будущий год, как только звание получу, – залепетал летчик, снова склонив голову на грудь Сильвы. – Эта сволочь сказала, что он, мол, согласен. Свадьбу должны были сыграть в День Независимости, понимаешь? А теперь скажи мне: можно быть таким предателем, таким лгуном, гадом таким ползучим? Можно?

– Нельзя, – сконфуженно ответил Литума.

– А этот хмырь откуда взялся? – уставился на него летчик. – Он-то что тут делает? А? Зачем он?

– Да не обращай внимания, это мой помощник, парень надежный и неболтливый, – успокоил его лейтенант. – Забудь о нем. И про полковника Миндро тоже забудь.

– Тсс, чтоб тебя! Не называй имен!

– Ладно, ладно, – похлопал его лейтенант. – Все отцы болезненно переживают замужества своих дочек – им не хочется с ними разлучаться. Пройдет время, полковник размякнет, все устроится, женишься ты на ней. Хочешь добрый совет? Пусть она забеременеет. Тогда старику волей-неволей придется благословить ваш брак. Понял? Ну а теперь расскажи мне про Паломино Молеро.

«Он гений», – подумал Литума.

– Никогда он не размякнет, потому что он вообще не человек. У него души нет, – зарыдал летчик. Его снова затошнило, и Литума представил себе, на что теперь похожа форменная рубаха лейтенанта. – Это чудовище. Он провел меня, в точности как того чоло. Понимаешь теперь, почему я надираюсь каждую ночь?