Небесная подруга

— Ну что, ты достаточно расхрабрился? — Ее голос прервал его мысли, заставил очнуться. — От тебя несет виски. Утопил свои буржуазные предрассудки?

— Немножко выпил, что тут дурного? — с раздражением ответил он, злясь на себя за извиняющийся тон. — А сама-то?

Она рассмеялась.

— Иначе я не вынесу, когда ты до меня дотронешься.

— Какая же ты жестокая стерва.

— Именно это тебе и нужно. — Она потянулась, как кошка. — Любишь, когда тебя наказывают. Знаю я вас, интеллектуалов. Повидала в свое время.

— В свое время!

— Не повышай голос. Помни о портье и соседях.

— Черт с ними! Сколько тебе лет, а? Семнадцать? — Он усмехнулся.

— Я старше, чем выгляжу, — ответила она. — Прожила достаточно, чтобы знать все о таких, как ты. Вы — жертвы, все до одного.

Ее насмешки прикрывали ненависть.

— Замолчи.

— Разумеется. Ты ведь за это мне платишь? Хочешь, закричу ближе к концу?

— Замолчи!

Он схватил ее за руку и сдернул с кресла. Тонкие косточки под кожей сдвинулись, и он понял, что ей больно. Но она все равно улыбалась. Что бы он ни делал, контроль оставался за ней. Он завел ее руки вверх, за голову, грубо толкнул на кровать; собственная жестокость причиняла ему страдание и доставляла наслаждение. Она упала грациозно, как кошка. Вообще-то он никогда не видел ее другой, ее движения всегда были полны природной грации — еще один способ дразнить его.

— О… — Он выдохнул ее имя. — Прости. Я так люблю тебя! Пожалуйста…

Мольба замерла на его губах. Эта девочка могла делать все, что ей угодно, могла уничтожить или возродить его в мгновение ока. Она обладала сказочной властью, ее цыганская чувственность побеждала разум. Бездонные глаза были провалами в дождливую ночь. Луч света обрисовал изгиб шеи, изящную ключицу, белый холм груди. Ее красота была не просто абсолютной, но предвечной, чистой, как луна. Она раскинула руки, и он упал к ней в объятия с долгим глухим криком восторга.

Она двигалась под ним, как в танце, не обращая внимания на его ласки, побуждаемая собственным неожиданным вожделением. Губы скользили по его лицу, по плечам. Холодные руки обвили шею. Она впивалась в него ртом, словно кусала незрелый плод, больно и сладко. Он ощутил ее губы на горле. Она крепко сжала его в объятиях, острые мелкие зубки вонзились в плоть.

— Ай! Хватит!

Он хотел отодвинуться, задрыгал ногами, но она не отпускала. Она смеялась, и ее дыхание овевало кожу. Внезапно она с хрустом вгрызлась в его горло. Он отдернул голову, и хлынула кровь, вымочила его рубашку, залила лицо девушки, закапала с волос. Он попытался закричать, вскочить, но боль, рывок, ее холодные объятия — все это осталось где-то в глубине темного тоннеля чувств, съежилось до искры света и тепла в ледяной тьме. Хотел позвать ее по имени — имя вышло кровью изо рта, кровь растеклась по плечу, но он не ощутил этого. Он был один, он втягивался в тоннель… и нельзя сказать, что против воли, — ведь он жаждал убежать от воспоминаний, уже милосердно таявших, о том последнем хрусте, разломавшем его, как персик, и о захлебывающемся смехе девушки.

Насытившись, она изящно вытерла лицо платком, который взяла у мертвого. Она всегда умывалась после еды.

Два

Когда они пришли, было уже темно, на Гвидир-стрит зажглись фонари. Элис заметила приближавшихся гостей из окна и успела в последний раз окинуть взглядом безукоризненно прибранную комнату, переложить подушку и выровнять картину на стене. Она нервничала, как на первом свидании, и оделась тщательнее, чем обычно. Может быть, хотела затмить соперницу?

Разумеется, нет, подумала Элис. Надеюсь, я не столь примитивна.

И все равно, услышав стук в дверь, она на миг задержалась перед зеркалом, чтобы поправить прическу и вызывающе вздернуть подбородок.

«Мы друзья!» — настойчиво напомнила себе Элис.

Просто друзья, и больше ничего. Она сама решила, что им с Джо лучше разойтись. У нее больше нет никаких прав на него и никакой надежды вернуть былое.

«Вот и радуйся теперь, — сказала она себе, открывая дверь. — Если сможешь, конечно».

На пороге стоял Джо с цветами — белые розы в хрустящей прозрачной обертке.

— Привет, Джо, — улыбнулась Элис.

— Давно не виделись, — отозвался он, широко ухмыляясь в ответ, и поднял кулак к плечу в подобии салюта.

Потом быстро, почти крадучись, оглянулся, и из сумрака выступила его спутница. Рыжие волосы пламенели, свет фонаря за спиной подчеркивал идеальную линию плеч, остальное скрывала тень.

— Элис… — неуверенно, как ребенок, начал Джо. — Элис, это Джинни.

Девушка вышла на свет.

Элис поблагодарила за цветы, пригласила гостей в дом, предложила сесть — обычные ритуалы вежливости. При этом все время исподтишка рассматривала Джинни, так что каждая черта, каждый рыжий завиток отпечатались в памяти, словно вырезанные тонким лезвием.

Ничего нельзя представить заранее, думала Элис. Ведь она воображала, что сможет избежать ревности, и вдруг открыла в себе бездонный источник этого чувства. А еще она с ужасом поняла, что почти ненавидит Джинни. У Элис даже волоски на затылке встали дыбом.

Девушка оказалась хорошенькой. Хрупкая, но не чрезмерно, гибкая как березка, легкая как танцовщица. Она была одета в платье с широкой юбкой, доходящей до лодыжек. Короткие рыжие волосы Джинни безыскусно зачесала назад, открыв лицо и сияющие глаза необычного лилового оттенка. Но ее красота определялась даже не внешностью, а чем-то большим — идеальным, неземным.

Когда Элис училась в университете, у нее в комнате висела плохонькая репродукция акварели Россетти «Первое безумие Офелии». На картине обреченная бледная девушка с темными глазами и распущенными волосами, в цветочном венке, пела песню печали и безумия — безмятежная как дитя, она не обращала внимания на обеспокоенных друзей. Как там говорил Джо — с Джинни случилось несчастье? Она лежала в психиатрической клинике? Элис вполне могла в это поверить. Джинни выглядела точно так же, как Офелия на старой черно-белой репродукции. Ее красота была словно бездна, словно душевная болезнь.

Встретив холодный оценивающий взгляд Джинни, Элис посмотрела на себя глазами этой самодовольной девчонки: длинная, очкастая, черты лица слишком грубые, неизящные. Она готовила кофе для гостей и сама отмечала, что движется без всякой грации. Джо глядел на нее, не говоря ни слова, но Элис не сомневалась — он заметил и лишний вес, набранный за три года, и новые морщинки вокруг глаз. Хуже всего то, что Джо совсем не изменился. Если бы она увидела седину в его волосах, складки у рта, ослабевшие мышцы, она бы спокойнее отнеслась к собственному несовершенству; но ничего подобного не было. Та же улыбка, тот же подкупающий прищур за очками, то же худощавое тело и слегка сутулые плечи. Внезапно Элис осознала, что ее по-прежнему тянет к Джо.

Остаток вечера она пребывала в смятении. Городские пейзажи и лица проплывали мимо сознания. В парке они втроем зашли в пиццерию (Элис ела без аппетита, с той же упорной сосредоточенностью, какую видела у матери), прогулялись вдоль берега, у моста. Молодой месяц отбрасывал серебристые тени на траву и воду. Плотина отражалась в черной реке с отблесками неоновых огней. Элис пила, ела, разговаривала легко и бездумно. Джо сиял. Джинни смотрела на него со смущенной улыбкой. Они пошли в кино на вечерний сеанс — Элис не запомнила фильм.

Официанты. Билетеры. Студент раздает рекламные буклеты. В глазах Джинни отражается свет экрана. Джо покупает шоколад, его глаза горят. Он счастлив, он обнимает подругу за плечи, близоруко вглядывается в ее лицо. Джинни мягко улыбается, говорит еле слышно. Прежде чем сказать что-то, она бросает взор на Джо, будто не смеет открыть рот без его разрешения… Это беззвучные картинки: губы бессмысленно шевелятся, краски беспорядочно меняются, как в калейдоскопе, и все кажется игрой теней на плоском экране.

Выделяется только Джинни. Она наблюдает за Элис так, словно отделена круглым аквариумом, и ее черты слегка искажаются — один глаз вдруг увеличивается, губы кривятся. Начинается наваждение.