Небесная подруга

Я счел себя больным и обратился к врачу. Доктор сказал, что чрезмерная работа и излишние тревоги доводят до анемии, рекомендовал усиленное питание и вино, а также отдохнуть неделю-другую. Я втайне поставил себе другой диагноз, воспринял совет насчет вина слишком буквально, подхватил пневмонию и чуть не умер.

Пару месяцев спустя я вновь обрел интерес к жизни (квартирная хозяйка ухаживала за мной во время болезни, ограждая от проблем и волнений), но опоздал на две недели. Роберт был уже мертв и похоронен на том же самом кладбище. Пока я спал, метался и стонал, не думая ни о ком, кроме себя, мой друг нуждался во мне как никогда. Его смерть не слишком меня удивила — вспомнив Роберта у гроба Розмари, я сразу догадался: она ждала такого исхода. Я же видел ее улыбку — собственническую, покровительственную, снисходительную, преисполненную ужасающего знания! Тень такой же снисходительной улыбки играет на губах «небесной подруги» с картины Россетти, молча взирающей на своего поверженного и страдающего возлюбленного. Я не мог смотреть на это полотно без содрогания. Изображенная там женщина не имела ни малейшего сходства с Розмари, но болезненно напоминала ее — выражением лица или попросту тем, что казалась огромной по сравнению с обреченным любовником. Пятнадцать лет спустя я переработал свою диссертацию о прерафаэлитах и издал книгу, в которой исследовал тяготение Россетти к прекрасным демоническим женщинам. Она посвящена моему университетскому преподавателю истории искусств, но я написал ее для Розмари и о Розмари. Книга называется «Небесная подруга». Думаю, тираж еще не распродан.

Вина и отвращение к себе мучили меня пять дней, прежде чем я решился прийти на могилу Роберта. Венки и ленты уже убрали, остался лишь холмик земли и какие-то растения, высаженные в каменном желобе, в изножье могилы. Низкие зеленые кустики, без цветов. На одном из тонких стеблей болталась подвеска — такие цепляют на призовые розы во время садовых выставок. Я наклонился и прочитал, что там написано.

«Розмари. На память».

В первый момент я запаниковал, но тут же взял себя в руки. Я видел слишком много и уже знал, что она была здесь. Такими дешевыми трюками меня не напугать, придется изобрести что-нибудь посерьезнее. Честно говоря, по глупости я думал, будто после смерти Роберта мне больше нечего бояться. Она мертва, сказал я себе, погребена и позабыта. Положил на могилу букет из омелы и остролиста и собрался уходить.

Бедный Роберт.

И вдруг я ощутил ее присутствие, почувствовал ее ненависть и изумление. От кустов, согретых зимним солнцем, повеяло розмарином — сладкий запах, вызывающий странную ностальгию, дух деревенской кухни и сундуков с чистым белым полотном, аромат сельских девушек, смазывающих длинные волосы розмариновым маслом. Я не сомневался: стоит поднять глаза, и она появится передо мной, глянет из-под тяжелых век, я увижу бледное лицо и губы, изогнутые в отдаленном подобии улыбки… Я был так уверен в этом, что действительно увидел Розмари в тени боярышника, но потом понял — это лишь игра света и тени в том месте, где увядшие и побитые морозом растения склонялись к надгробию, которого я прежде не замечал.

Я тупо уставился на него. Идея была проста: плоский камень в траве, над ним чугунное изваяние фута в два высотой — рама, а внутри что-то вроде двери или калитки на шарнирах. Пока я разглядывал надгробие, налетел ветер, воротца с тонким скрипом распахнулись и захлопнулись. В головах могилы качали стеблями и перешептывались низкие зеленые кусты.

Да, именно такой и должна быть ее могила — напоминание, о котором говорил Роберт. Его замысел. Не знаю, зачем я подошел, ведь мог догадаться: ничего хорошего из этого не выйдет. Возможно, я хотел узнать, о чем думал Роберт перед самоубийством, словно мое покаяние над гробом Розмари помогло бы его измученной душе обрести покой. Или дело было в чувстве вины? Ведь я убил ее, понимаете? По крайней мере, приложил все усилия. А может быть, мной двигало то же самое, что приводило жен Синей Бороды в тайную комнату, подталкивало детей к пряничному домику и побуждало рыбака выпустить из бутылки джинна.

Разумеется, я прочитал надпись.

«То, что во мне, помнит и никогда не забудет. Розмари Вирджиния Эшли. Август 1948».

То, что во мне, помнит… Потом я часто приходил сюда, не в силах противиться влечению, — это место зачаровывало, одновременно внушая отвращение и ужас. То, что во мне, помнит… Только я понимал значение этих слов. Остальные принимали их за послание от Роберта, за выражение его любви к умершей жене.

Но я знал Роберта гораздо лучше. Он, возможно, был слаб, но не сентиментален. Он мог умереть вскоре после похорон Розмари, но не стал бы выворачивать душу ради того, чтобы погост в Гранчестере выбрали для прогулок романтические влюбленные. Он был практичным человеком, а практичные люди сильнее страдают от любви. Вопреки свидетельствам, я уверен, что он не убил себя. Надпись на надгробии — ее послание мне. Дерзкий окрик из могилы. Она не мертва, и она хочет, чтобы я не забывал об этом. У нее много времени. И она все помнит.

Но я не боюсь. Я в безопасности. У меня есть в запасе один трюк, последняя карта, залог спасения. Знаете, что это за карта? Это вы, дорогой друг. Не верите? Воля ваша. Прочтите мой дневник — вы возненавидите меня, станете презирать, но поверите. Не беспокойтесь, не торопитесь. Отложите эти записи, забудьте на время — на годы, если хотите. Все равно вы вернетесь к ним. Я уверен, что вернетесь. Рано или поздно — потому что она здесь. Она ждет вас. Точно так же, как ждала меня. Берегитесь.

Когда придет время, многое будет зависеть от того, на какой путь я вас направлю.

Два

Весь день Элис не находила себе места. Она съела пачку печенья. Включила телевизор: черно-белое кино, разговорное шоу, русский мультфильм… Выключила.

Заварила чай, присела, дождалась, пока чай остыл, вылила его в раковину. Поставила музыку, прокрутила пластинку дважды, не слушая, остановила.

Потом достала письмо из «Красной розы» и попыталась увлечься предложенной работой — шесть графических иллюстраций и обложка для подросткового романчика под названием «Школа разбитых сердец». Это легко, подумала Элис и полдня заполняла корзину для бумаг неудачными набросками, пока не признала: все валится из рук оттого, что она увидела девушку рядом с Джо. Оттого, что неожиданно услышала его голос.

Разумеется, теперь это не имеет значения. Все давно кончено. Тема закрыта.

Но сегодня ей было так одиноко. Хоть бы кто-нибудь позвонил… В памяти всплыли слова: «то, что во мне, помнит». А кто будет помнить об Элис, если она завтра исчезнет? Мать, живущая в двух сотнях миль отсюда? Заказчик из «Красной розы»? Она дружила только с приятелями Джо — и потеряла их вместе с ним. Пока все шло хорошо, никто другой не был нужен. Черт! Элис вдруг разозлилась на себя. Почему она опять думает о Джо? Из-за надписи на том надгробии. Завидует мертвой девушке, которую никогда не забудет ее возлюбленный.

Элис решила позвонить в Лидс матери — единственному человеку, с кем можно поговорить не о работе, — потом пожала плечами и отказалась от этой мысли. Нет. Поболтать было бы приятно, но звонок откроет дорогу обычному потоку критических замечаний, упреков и вопросов. «Когда собираешься приехать к нам? Ты еще не нашла работу? — (Как будто то, чем Элис зарабатывала на жизнь, — развлечение, подготовка к „настоящей работе“.) — Ты уверена, что справишься сама?»

Бедная мама, подумала Элис.

С тех пор как папа умер от рака, мать обращается с ней жестче и резче. Она располнела после пятидесяти, ее миловидность погребена под лишним весом. Вечно говорит осторожными намеками, ничего не скажет прямо. Наверное, не находит нужных слов…

Когда-то она была хороша собой. На черно-белых фотографиях — темноволосая стройная девушка с милой улыбкой, рука об руку с красивым юношей — таким был отец до того, как преждевременно облысел. Маме хватило романтизма, чтобы выбрать дочери имя в честь кэрролловской Алисы: «Потому что у тебя точно такие же большие удивленные глаза». А потом она превратилась в разочарованную толстуху, огрубевшую и увядшую не от горя, а от безрадостной жизни. Больше всего Элис боялась увидеть однажды в зеркале материнское лицо.