Небесная подруга

Остаток дня прошел как в тумане. Я не решился выйти из дома — вдруг что-то случится, вдруг девушка исчезнет. Я представлял себе ее лицо. При воспоминании о том, как она тихо плыла в воде, меня переполняли поэтические образы. Я провел несколько долгих волшебных часов в своей комнате: лежал на постели, снова и снова переживая события, похожие на сон, и прислушивался к каждому шороху из таинственной тихой комнаты, где спала Розмари. В моем сердце звучала музыка. Миссис Браун заходила к ней время от времени — сначала в спальне появилась ваза с цветущей веткой вишни, потом несколько лоскутных подушек, затем, примерно в половине четвертого — поднос с чаем и бисквитами. В пять миссис Браун объявила, что юная леди может, если хочет, встать и поесть горячего супу, а в шесть я сидел за обеденным столом, дрожа от предвкушения и поглядывая на дополнительный прибор. В лихорадочном нетерпении я крепко сжимал руки под столом, чтобы справиться с волнением.

Я был несчастлив в любви; да и кто в юности избежал этого? Розмари вышла ко мне из сказки — белая Офелия, приплывшая неизвестно откуда на мутной волне в шепоте утра. Я совершенно не думал об угрозе скандала, о том, какая буря сплетен и пересудов поднимется в обществе, к которому я принадлежал. Для меня Розмари не имела прошлого, она родилась только что, как Венера из пены морской. В таком настроении я ждал ее появления, но все же боялся взглянуть ей в лицо, словно мог вдруг увидеть какой-то изъян в ее совершенстве. Но я зря волновался. Быстрые легкие шаги по лестнице, стук каблуков — и она вошла. Ее черты, плохо различимые в полуосвещенном коридоре, приобрели завершенность, когда она остановилась у окна: волосы сияют в солнечных лучах, как огненный нимб, фигура тонкая и стройная. Лицо оставалось бледным, взгляд блуждал, и все равно она была самой прекрасной женщиной, какую я видел в жизни. И в тот миг, и сейчас.

Розмари некоторое время молча смотрела на меня, потом отвернулась от света — я заметил волнение в ее глазах. Рыжие волосы были такими яркими, что отбрасывали медный отблеск на скулы и изгиб шеи.

— Жить, — вновь оборачиваясь ко мне, тихо сказала Розмари голосом мелодичным и чуть хриплым, как поцарапанное серебро. — Между «жить» и «не жить» разница такая небольшая. Вы не думали об этом?

Я смотрел на нее, не зная, что ответить, без единой мысли в голове.

— Жить, — повторила она. — Слишком краткое таинство, чтобы его понять. Нужна лишь власть. Власть — это главное, и она пребудет вовеки.

Так я услышал кредо Розмари Эшли, но, как дурак, пропустил его мимо ушей. В порыве никому не нужного сочувствия я протянул к девушке руку и произнес:

— Не говорите ничего. Попробуйте что-нибудь съесть. Вы среди друзей.

Ее блуждающий взор на мгновение остановился на мне.

— Друзей… — безучастно отозвалась она.

— Я вытащил вас из реки, — сказал я, постаравшись, чтобы это не прозвучало самодовольно. — Послушайте меня, мисс. Теперь я ваш друг, если вы того захотите, если поверите мне. Утонуть — не выход, что бы ни случилось.

Наверное, я мог подумать о чем-то пошлом и вульгарном — например, что девушку соблазнили и бросили; но одного взгляда в ее глаза хватило, чтобы эта мысль исчезла. Розмари была невинна. Я мог поклясться в этом, поручиться собственной жизнью — как я в некотором роде и сделал.

Она просто излучала невинность. Мне так показалось.

Потом я узнал Розмари лучше. То, что пронизывало все ее существо и сияло в лиловых глазах, не было невинностью. Я полагаю, это было ощущение власти.

Три

Он закрыл книгу и опять шагнул к окну. Шел дождь, свет с улицы пробивался сквозь пелену воды и толстые стекла, отражаясь от подоконника под шрапнельный стук капель.

Уже половина третьего, а ее все нет.

Он подошел к бару и налил виски. Мерзейшее пойло; но он преодолевал отвращение и никогда бы в этом не признался. Его подруга предпочитала именно виски, без льда, а он был слишком влюблен и подчинялся ее вкусу, словно напиток мог их сблизить. Он сделал глоток, поневоле скривился, допил до дна и поставил стакан на стол. Такой жест мог бы ей понравиться, подумал он. Если бы она была здесь.

Но ее не было. Где она? Он уловил какое-то движение внизу во дворике и пригляделся: что там за фигура под фонарем, в блестящем макинтоше? Повозился с защелкой и открыл окно, не обращая внимания на струи дождя.

— Сюда! — прокричал он сквозь грохот переполненного водостока.

Человек под фонарем остановился и посмотрел вверх.

Он различил ее лицо, увидел кивок и ощутил знакомый трепет. Возбуждение рождалось где-то в животе и острыми тонкими лучами пронизывало все тело с головы до пят, до кончиков пальцев: смесь похоти, благоговения и ужасающего ощущения собственной ничтожности. Они занимались любовью, но это не могло ее запятнать. Каждый раз она заново становилась невинной и сияла чистотой, как луна. Грязным был только он.

На лестнице послышались ее шаги. Он налил еще виски и быстро выпил половину, чтобы она не заметила, как у него дрожат руки. Его госпожа не отличалась милосердием, она знала его слабости и смеялась над ними. Иногда, в минуты просветления, он сам не понимал, почему так нуждается в ней. Из всех наслаждений она предлагала лишь страх, унижение да мрачное опьянение, приправленное звериным запахом пота — а зверем был он сам. Она не любила его. У них не было ничего общего, они никогда не вели дружеских бесед. И все же, едва на площадке звучали ее шаги, быстрые и по-кошачьи легкие, его сердце пускалось вскачь, голова кружилась, и он с нетерпением, словно школьник, бежал открывать дверь.

Такая тонкая, такая стройная! Даже теперь он удивлялся: как в этом хрупком белом сосуде помещается столько порочности? Она стояла перед ним в полутьме и понимала все его чувства, насмехаясь над ним. На ней был черный дождевик, туго перетянутый поясом. Она откинула капюшон, и по плечам рассыпались вьющиеся светло-рыжие волосы. При взгляде на ее ярко-красный рот у него закружилась голова, будто он падал туда и видел, как медленно раскрываются губы, чтобы поглотить его.

Она развязала пояс и, улыбаясь, скинула плащ прямо в лужу перед дверью. Под плащом она была нагая, тело мерцало отраженным светом уличных фонарей, волосы струились водопадом. Глаза, губы, соски, темный треугольник волос казались черными дырами в этом бледном теле, откуда тянулись волны таинственной ночи, которые влекли его к себе, все ближе и ближе. Он был беспомощен перед ее неотразимым очарованием.

— Не здесь, — пробормотал он. — Мало ли что… Портье… соседи…

Он нагнулся, чтобы поднять плащ, вдохнул аромат ее тела, запах дождя и шипра, увидел блеск дождевых капель на стройных бедрах и пошатнулся.

— О мой кавалер, — прошептала она. — Такой заботливый…

Сбросив туфли у двери, она вошла в комнату непринужденно и грациозно, будто была полностью одета. Он торопливо захлопнул дверь — даже вожделение не могло ослепить его настолько, чтобы он забыл о предосторожностях. А если кто-то увидит? При его положении в обществе нужно быть осмотрительным.

Она уже сидела в кресле, скрестив ноги, запустив руки в волосы, и улыбалась. Он невольно затрепетал и отвернулся, чтобы это скрыть.

— Выпьешь? — Во рту у него пересохло, пока он наливал себе.

— Виски без льда, — сказала она.

Он вдруг понял: она смеется над ним. Она знала, за какую нитку дернуть, чтобы заставить его плясать. Рядом с ней шлюхой становился он.

— Вот. — Он протянул стакан.

Хорошо, что руки не дрожали.

Она пила мерзкую маслянистую жидкость как воду — маленькими быстрыми глотками, вытягивая тонкую шею, словно лебедь. Еще один трюк, подумал он. Неужели я до сих пор не знаю всех ее фокусов?

Она всего лишь женщина — совсем юная, почти ребенок. Я вытащил ее из грязи и нищеты, полумертвую от голода, накачанную дешевым джином и наркотиками. Поселил в уютной квартирке, где никто не задает вопросов, потратил больше половины своего академического гранта на одежду и жилье, таблетки и порошки, врачей и психоаналитиков… и не просил ничего, кроме маленького утешения. Черт побери, думал он, ведь я люблю ее. Она должна принадлежать мне телом и душой.