Сила трупа

Вот почему, когда бирманский капитан пересказал мой английский своим морячкам, я взглянул на этих людей — и понял, что на сей раз японская статистика, увы, «отдыхает».

В комнате повисла нелепая пауза. Девица тут же засомневалась, правильно ли я ее перевел. Я же невольно задумался о лингвистических способностях капитана.

— Э-э… Миста-а? — обратилась девица напрямик к капитану и указательным пальцем левой руки указала на палочки в своей же правой. — Смотрите внимательно и повторяйте за мной!

— Look at her. Do the same, — перевел я как можно тупей и отчетливее. Капитан кивнул, буркнул что-то команде. Морячки уставились на женские пальчики и, точно крабы клешнями, задвигали деревяшками в заскорузлых руках.

Девица наклонилась над противнем, ловко подцепила большой белый палец левой ноги и с легким хрустом, почти без усилий отделила его от скелета. Повисший в воздухе меж палочек для еды, он смахивал на плохо вылепленный пельмень, который только что вынули из холодильника. Девица занесла его над урной, разжала палочки — и тот звонко клацнул о каменное дно.

— Вот и все! — подытожила девица. — Пожалуйста, попробуйте сами.

Двигаясь как сомнамбула, капитан подошел к скелету и вцепился палочками в очередной большой палец — теперь уже правой ноги. Тот не поддавался. Он потянул сильнее. Одна палочка выскользнула из капитанской руки и со звоном покатилась по полу. Вся команда вздрогнула и сбилась в кучку еще плотнее.

— Секундочку! — Тонкой кистью в белой перчатке девица ухватилась покрепче за всю правую стопу скелета и резко рванула вниз. Стопа хрястнула и рассыпалась на кучку пальцев и прочих мелких костей. — Так вам будет удобнее.

Точно так же она разделалась с левой стопой. Затем — с обоими запястьями. И решительным жестом пригласила всех «родных и близких» к выполнению последнего долга.

— Прошу вас!

Следующие полчаса протекли как в бреду. Девица дробила большие кости миниатюрным резиновым молоточком. Бирманцы — и немного мы с шефом — собирали осколки и укладывали в урну с грехом пополам. В среднем каждая третья косточка «вырывалась» и падала на пол, окончательно разлетаясь в труху. Время от времени девица откладывала молоточек и подметала пол, собирая всë, что упало. Соломенным веничком — на серебристый совочек. И с невозмутимым видом ссыпáла куда полагается.

Особенно мелко крошились ребра. С каждым новым ударом в воздух подымалось облачко белесой пыли. Самые низенькие из бирманцев начали нервно покашливать. У меня тоже запершило в горле, но я сдержался.

Наконец на противне остался лишь череп. Элегантно, почти не замахиваясь молоточком, девица пару раз тюкнула по черепу в область виска — и тот развалился аккурат на четыре части: нижнюю челюсь, пару глазниц с «носом», лобную кость и затылок.

Всë это, как предметы особо тяжелые, девица, уже не надеясь на нас, уложила в урну сама. Сверху, точно шапочкой Папы Римского, накрыла затылочной костью. И нахлобучила на урну увесистую каменную крышку.

Да не тут-то было. То ли костей оказалось не по-японски много, то ли укладывали мы их абы как, то ли еще почему.

Проклятая крышка не закрывалась.

— Черт-те что! — сплюнул Иосич в сердцах по дороге к микроавтобусу. — Любимую лапшу спокойно поесть не дают!

— Не говори… Особенно маму жалко. Я слыхал, у нее недавно мужа разбил паралич. Вот теперь с двумя поварятами на себе все и тащит.

— Что, правда? — поднял брови Иосич, садясь за руль.

— Да вроде. Старуха-гадалка с их же улочки нашептала.

— Во засада! А где же мы «орочон» будем жрать, если они в трубу вылетят?

— Хороший вопрос… А может, ещë обойдется как-нибудь?

Иосич задумался секунд на пять. Потом взялся-таки за руль и скользнул взглядом по часам на руке:

— Ладно, Митрий. Полдевятого… Заедем еще кой-куда?

— Не, дорогой! С меня на сегодня хватит. Трупы, крематории, якудза… Считай, день за три прошел. Давай домой, а?

— Да мы быстро! Ты выпьешь чего-нибудь, а я с человеком поразговариваю.

— Это не там, где пиво по три тыщи за кружку? — с подозрением уточнил я. Прецеденты имели место.

— Не дрейфь, Митрий. Я сегодня спонсирую!

Иосич достал мобильник и набрал чей-то номер.

— Алло! Морита-сан?.. Да, это я… Нет-нет, все в порядке. Просто хотел вам кое-что показать… По-моему, вам это интереснее, чем мне. Да, довольно срочно… Ну, минут через тридцать могу подъехать… Хорошо, Морита-сан. До встречи.

Он газанул назад, обернулся всем телом и, крутя баранку, плавно выписал микроавтобус с парковки. За окнами заплясали неоновые иероглифы: в Старом городе разгорался очередной уикенд.

— Так что? Рассказать, как я сегодня от «сикрет сервиса» убегал?

Известие о том, что за Иосичем в очередной раз шпионят японские гэбэшники, меня вовсе не удивило. Чего ожидать от человека, который годами кормился с перепродажи подержанных железяк богатеньким русским? И, заметим, неплохо кормился! Нашим-то буратинам все равно, что он уже синяк-синяком. Какая кому разница, какого он цвета, если у этого синяка — еврейско-хохлацкий изобретательный ум плюс отменный японский язык. Если он давно вжился в местную среду, прекрасно владеет хитростями торговли списанной техникой, а также знает, как скинуть цену у дилера, как обойти налоги, как договориться с таможней, портом, капитанами…

В общем, клиентов у Иосича в свое время хватало. Самых разных — русских, японцев, канадцев-американцев, иранцев-пакистанцев и даже австралийцев с новозеландцами. Что говорить — не все из них были кристально чисты перед местной фемидой. А потому неусыпный «хоан» то и дело пытался выследить, куда Иосич ездит и с кем общается. И хотя виза у него была безупречная (уж японские-то дилеры постарались: официальный сотрудник фирмы, комар носа не подточит) — раз в пару месяцев в жизни Иосича появлялся Новый Японский Друг. Доброжелательный, обаятельный и очень-очень одинокий. Закамуфлированный под кого угодно. Под нового участкового, который ходит по домам и знакомится с жителями вверенной ему улицы. Под газового инспектора, звонящего в дверь с контрольной проверкой. Под случайного собутыльника в якитории по соседству. Но непременно влюбленный во все славянское («вот, даже парусски немножика учир, харащë?») — и жаждущий во чтобы то ни стало поговорить с Иосичем по душам.

И вот тут, как мы понимаем, без русской водки не разобраться просто никак. Но это мы понимаем. С нашими сорока градусами. И, может, наполовину затем и пьем. Уж очень разобраться охота — ну почему? Почему, брат, так странно всë в жизни получается, а?

Но японцу-то этого не объяснить! У них же сакэ всего пятнадцать градусов, и по способу изготовления ближе к пиву будет. Они ж его ва-аб-ще ничем не закусывают, сырая рыба не в счет! И вот ты уже сам ему рад все «секреты Зорге» разболтать — хиппонский городовой, да съешьте вы наконец хотя бы вон тот кусок масла целиком, а потом уж выведывайте у меня все что сможете, только сперва закусите горяченьким или жирным, я вас умоляю, на вас уже сейчас смотреть больно, а что с вами будет через двадцать минут?!

Увы! Не внемлет опыту Зорге его островной коллега, не хочет учиться искусству континентального пития. И очень скоро наклюкивается до синих чертей.

И ведь главное тут даже не в национальной привычке. А в том, что на свете существует особая ветвь монголоидов. В судьбоносных беседах эти люди именуют себя «потомками Чингисхана». Поскольку именно этой ветви принадлежали кочевники, набегавшие на Древнюю Русь. А в быту они зовут себя, пардон, «синежопыми». Ибо у младенцев после рождения где-нибудь вокруг копчика отчетливо проступает голубое пятно — сгусток крови величиной с большую монету. А то и с ладонь. Такая вот, понимаешь, сочная азиатская кровь.

Дело, конечно, не в пятнышке. Пятнышко-то через пару недель исчезает. Но ещë одно свойство остается с ними до самой смерти. Об этой странной штуке мне очень замысловато рассказывала русская барышня-биохимик, работавшая на японском синхрофазотроне. Все, что я запомнил, звучало так: