Сила трупа

Все, кто был в комнате, застыли в оцепенении. Кроме девицы. Интересно, мелькнуло в голове, а ведет ли эта женщина какой-то учет покойников, которых она проводила на тот свет? И если ведет — разделяет ли она их в мозгу на мужчин и женщин? А если да, то который это по счету? С месяц назад я, помню, пытался подсчитать количество женщин, с которыми я спал. Но что такое сексуальные партнеры по сравнению с теми, чей прах ты кремировал?

Между тем девица извлекла из шкафчика под конвейером круглую шкатулку сантиметров тридцать в диаметре. Из шероховатого светло-зеленого камня. И водрузила ее в изголовье скелета («Да что у них тут, бзик на светло-зеленом? — пронеслось в голове. — Тоже мне, похоронный цвет… Хотя — почему бы и нет?»). Открыла крышку, положила рядом со шкатулкой — очень гладкой и белой внутри. Из того же шкафчика достала футляр прозрачного черного пластика, набитый палочками для еды. Обычными палочками «варибаси», которыми едят рис, лапшу и прочие суси-сасими. Один раз. А потом выкидывают в мусор.

К чести девицы, на этом месте она «включилась». В легком замешательстве глянула на бирманцев, потом на шефа — единственного японца в помещении — и, наклонившись, прошептала что-то ему на ухо. Шеф немного подумал и кивнул, указывая на меня.

— Господа! — обратилась девица ко мне, глядя при этом в пол. — Сейчас вы все вместе должны собрать вот этими палочками вот этот скелет в эту каменную баночку. Начиная с ног и кончая головой. Порядок именно такой, это важно. Иначе душе будет неутно в своем последнем пристанище, и ей захочется его покинуть. Если будут какие-то вопросы, пожалуйста, не стесняйтесь…

Продолжая свою речь, девушка принялась обеспечивать команду палочками. Зависая над каждым в книксене, как стюардесса «Всеяпонских авиалиний». Отступать было некуда. Бирманские матросы брали то, что им всучивали, покорные, как овечки. Пользуются ли в Бирме палочками, вилкой, или же просто едят руками — уточнять было некогда и не к месту.

— From the feet, — переводил я как заведенный, подняв глаза к потолку. — And up to the head… Or the soul would feel uncomfortable upside down, and try to run away.

Выданные мне палочки я привычно потер одну о другую, очищая от заусенцев.

Дверь лапшевни отворилась пинком, да так и осталась открытой.

— Коноярррро!! — разнеслось на весь ресторанчик. — Жррать неси, быстрра!

Мирный японский лапшеед инстинктивно вжал голову в плечи. Все, кто был в заведении — человек десять — вмиг обернулись к выходу.

Дверной просвет застила огромная туша в черном.

Живого весу в ней было килограмм сто двадцать, не считая золотой цепи на шее, болванки «ролекса» на татуированном запястье и огромных, в полморды, темных очков. Длинные волосы, уложенные лаком куда-то за спину, черный костюм — big size из дорогого универмага, черная же водолазка и блестящие туфли без единого пятнышка.

C грохотом подвинув ногой табуретку, Туша взгромоздилась за ближайший столик, скрестила руки на пузе и начала демонстративно разглядывать потолок. Впрочем, на что именно она пялилась — за очками было не разобрать.

В воздухе повисла пронзительная тишина. Не гремел кастрюлями повар на кухне, не звякали о тарелки деревянные палочки, не хлюпали горячей лапшой голодные посетители. Мама-сан задвинула перепуганную девчонку-официантку поглубже на кухню и вышла к «клиенту» сама.

— Ты глянь, Митрий, — негромко и очень медленно произнес Иосич. — Как живой, с-сука, честное слово…

Хозяйка скромного китайского ресторанчика с каменным лицом стояла перед якудзой низшего эшелона, медленно вытирая руки о передник. По возрасту ублюдок годился ей в сыновья, если не во внуки. Я вдруг подумал, что черные очки нужны ему для того, чтобы не смотреть своим жертвам в глаза. Тяжелая работа, что и говорить…

— Что будем заказывать? — спросила мама-сан бесцветно-вежливым голосом.

Морда перекосилась.

— Э-э? Ты чë, мать, дура?! Или глухая?! Я тебе сказал «жрать неси» или нет?!

— Саттян! — не меняясь в лице, мама-сан обернулась в сторону кухни. — Обычный «мисо» со свининой, гëдза и пиво! Да поживей, ага?

— Ха-ай… — донесся из кухни перепуганный девичий голосок.

Я посмотрел на Иосича.

— Слушай… А может, сдать его? Вон, эсмээску пошлем Сергачеву, а он ментов вызовет. А?

Не сводя глаз с якудзы, словно наблюдая по телевизору футбольный матч, Иосич покачал головой:

— Не, Митрий. Полиция тут не поможет, только хуже будет. Это же что? Это же «черная метка». Помнишь «Остров сокровищ»? То же самое. Погоди, сиди смирно. Давай поглядим, это должно быть красиво как жанр! Потом книжку напишешь…

— Блин, а если он маму трогать начнет?

— Не начнет, Митрий, не волнуйся. У меня на стоянку такие не раз заявлялись. Это ж не трагедия. Это цирк! Людей не трогают, иначе полиция по-большому наедет. Только мессидж передают. Почтальоны печкины, мать их в душу…

Вняв совету, я попробовал настроиться на спортивный лад. И правда, поведение этого придурка больше смахивало на сцену из дурного спектакля, чем на реальную жизнь.

Ведь что, собственно, происходит? Маленький ресторанчик понравился людям. В него стали больше ходить. И мафия, которая держит контроль над этой улочкой — в самом гуляльном квартале города! — решила повысить ставки. Кто придумал эту игру и когда? Уж по-любому, не полиция, не государство, и даже не нынешние мафиози этого города. Этой игре сотни лет. Хочешь в нее играть — соблюдай правила. Нет — наймись клерком на почту или в госструктуру. Значит, мама-сан знала, на что шла? Судя по глазам — похоже, что знала.

Малáя (как я ее окрестил) принесла и расставила перед ублюдком «заказ»: миску лапши, тарелку пельменей, бутылку пива, чистый стакан. Все было разыграно как по нотам. Все знали, чего ожидать.

Молодая пара из-за столика слева от нас не выдержала, бросила на стол десятитысячную банкноту и, пробубнив «спасибо за угощение», вылетела вон из лапшевни. У остальных… не хватило пороху? Вот тут я не знаю. Не знаю, зачем — но остальные сидели, как завороженные, и наблюдали, что будет дальше.

«The Show must go o-о-on…» — пробасил Роджер Уотерс в моей голове.

— Дерьмо!! — заорал тренированным голосом Ублюдок в Черном, едва притронувшись губами к ложке супа. От удара тарелка отъехала к самому краю стола и чудом не сверзилась на цементный пол. Брызги горячего супа ошпарили хозяйкины руки, но она застыла, точно каменный Будда, и даже не шевельнулась.

— Ты что людям скармливаешь, тварь?!

— Извините… Простите… — повторяла на полном автомате маман, уставясь в неведомую точку над дверью.

— Это что — пиво?! А?! Это же моча, тварь! Коровья моча!! — надсадно вопила туша на весь зал, призывая всех присутствующих немедленно с ней согласиться.

— Простите…

Хрясь! Тарелка с пельменями полетела-таки на пол и разбилась.

— Чем народ кормишь, дрянь?! Тебя, с-сука, за что здесь терпят?!

— Извините…

На этом представление закончилось. Ублюдок встал, с треском опрокинув табурет. Вынул из кармана мобильник, набрал номер. Сказал одно слово:

— Сделано.

И растворился в дверном проеме.

Внутри каждого из нас — более двухсот различных костей. Когда мы рождаемся, их еще больше — около трех сотен. Но постепенно почти сотня куда-то девается. Какие-то срастаются с другими, какие-то исчезают за невостребованностью. Одним словом, с возрастом мы становимся по крайней мере на треть скуднее, монолитней и однообразнее, чем родились.

Чуть ли не половина наших костей расположена в ладонях и стопах. Все-таки именно этими частями тела мы шевелим куда чаще и изобретательнее остальных.

А еще наш скелет процентов на тридцать пять состоит из органики. И после сожжения теряет треть своего веса. Тогда он делается хрупким, как пенопласт, и абсолютно сухим.

По японским расчетам, для того, чтобы двадцать три взрослых человека собрали скелет двадцать четвертого в одну ëмкость при помощи палочек для еды, достаточно минут десяти. При одном условии: эти люди должны уметь пользоваться палочками почти так же естественно, как акула зубами или буйвол копытами.