Новые крылья

Провожал его до самой парадной. На прощание крепко обнялись, оба посмотрели, не наблюдает ли кто, и разом рассмеялись. Милый, дорогой мой Миша! Вся моя жизнь теперь связана с ним так тесно, что невозможно представить силу, способную разорвать эту связь.

22 марта 1910 года (понедельник)

Ездили с Аполлоном выбирать помещение для выставки. На Мойке нашли вполне подходящую квартиру, в первом этаже, с выходом на улицу, никто в ней давно не жил. Тут же сговорились с хозяином, он в том же доме занимает другую половину. Дали задаток. Дел теперь невпроворот. Нужно нанять людей штукатурить и красить стены, белить потолки, натирать пол, в общем, приводить помещение в порядок. Нужно обегать всех художников, со всеми договориться, кто что даст, и чтобы вовремя. Устроить перевозку картин. Нужно поместить объявления в газеты, заказать афиши в типографии. И много еще других дел. С завтрашнего дня начну хлопотать.

Забегал к М.А., которого не застал. Где он ходит?

Возле дома встретил Таню с ее лохматеньким кавалером, позвал их к нам, но они не пошли.

Дома сел заниматься. И хорошо, усердно проработал два часа, так что сам собой был доволен. Конечно, я теперь могу заниматься лучше, потому что не устаю, как в театре. Но что-то еще будет, поглядим. У Вольтера я еще толком ничего и не делал.

23 марта 1910 года (вторник)

С утра ездил по делам. Нанимал рабочих и маляров. Заходил в типографию. Заезжал к художнику Краснову. Обедал дома. После обеда поехал к Вольтеру, но он меня скоро отпустил. Что за прелесть эта работа на Ап.Григ.! Бог мне его послал. Нет. Это бог мне послал М.А., а вместе с ним и все хорошее, что есть теперь в моей жизни.

Написал Мише нежную записку. И некоторое время просидел, составляя стихотворение, но ничего не вышло. Ох уж эти друзья! Они преувеличивают мои таланты, захваливают и заставляют меня самого временами думать о себе лучше, чем я есть на самом деле. И тут же разочаровываться.

24 марта 1910 года (среда)

Езжу везде. Хлопочу о выставке. Познакомился кое-с кем из художников «ВВ». Ольгу Ильиничну еще не видел, но к ней тоже надо будет. Свободного времени, все же, остается достаточно, чтобы заниматься. Миша будет мною доволен. Только нехорошо, что он ревнует к Вольт.

На улице еще холодно, но в воздухе, все же, чувствуется приближение весны. Скорее бы!

Может ли кто-то сравниться с Вами!

История с литературой таких не знают.

Хвалю Вас самыми нежными словами,

А ругаю тех, кто Вас не любит и ругает.

Истинное счастье такого друга встретить.

Лучше Вас нет никого на этом свете!

25 марта 1910 года (четверг)

С Вольтером разбирали его переписку и приводили в порядок бумаги. Я увидел папку с рисунками О.И. и попросил для Тани. Тут же мне пришла в голову мысль, что когда поеду на квартиру к О.И., можно будет взять Таню с собой, может быть, она покажет нам мастерскую. А еще нужно бы съездить к Супунову, пока он не уехал. Вот удивится он, когда узнает, куда я перешел из театра. Нет, я определенно всем доволен. Вольтер просто душка. И Лошаков совсем не надменный, как мне вначале показалось. Все ко мне добры и приветливы. А дела мои нетрудные и очень весело их исполнять.

После обеда, проведав рабочих, заехал за М.А., и мы вместе отправились к С. в мастерскую. Ехали на извозчике, хохотали и дурачились.

У С. пили чай с баранками. М.А. с некоторым сарказмом рассказал ему о моем новом месте. С. улыбался и дразнил М.А. Я урезонивал их обоих. Смотрели картины. Вместе выбирали, какие лучше дать на выставку. Я уверил С., что если он, все же, от нас уедет, то может не беспокоиться, я сам за всем прослежу и о его работах позабочусь особо. Мы с М.А. дружно уговаривали его остаться. Но он настаивает на том, что ему непременно нужно в Москву. Что там у него? Нам не говорит, секретничает.

С. спросил, у кого из возрожденцев я успел побывать. Я сказал, что видел только Краснова. – «А у Правосудова еще не были?» – «Еще не успел». – «Но, вероятно, побываете?» – «Думаю, всех придется объехать, Аполлон Григорьевич мне поручил художников, и вообще выставку». – «Жаль, что меня здесь не будет». М.А. сказал С.: «Коля, перестань». Не знаю, что ему не понравилось, но С. «перестал», и мы снова занялись его картинами.

По дороге домой я расхваливал картины С., которые мне, и вправду, очень понравились. Особенно похожие на сказочные пейзажи и натюрморты в синих, как у Вольтера, комнатах. М.А. улыбался и рассказывал мне о живописи. Сколько всего он знает!

26 марта 1910 года (пятница)

Хорошо выспавшись, проснулся довольно поздно. Да еще валялся с книжкой. Встал не торопясь. Зашел постричься. Потом в лавочку за сахаром и чаем. Напившись дома чаю, отправился на Выборгскую к Правосудову. Вот уж никак не думал, что ждет меня такой удар. Сам Правосудов впустил меня. Глядя на него, я так растерялся, что не сразу смог объясниться, кто я и зачем к нему. Как болван стоял и смотрел. Он-то меня, конечно, не узнал, да и не мог узнать. Но я не ошибся. Правосудов оказался тем самым высоким господином, с которым я видел М.А. тогда на лестнице, и о котором меня предупреждал С. Кое-как от его расспросов я пришел в себя и изложил суть дела. Он провел меня в мастерскую. Первое, что я увидел – неестественно большие глаза, глядящие с портрета на стене. Полуоткрытый рот и смешные немного кудряшки, прикрывающие лысеющий лоб. М.А. на портрете выглядел слегка карикатурно. Но как точно было выражено то, что Вольтер называл внутренним содержанием! Этими полуоткрытыми губами и глазами, увеличенными до абсурда, и тем, как кудряшки расположены на голове. Правосудов за моей спиной сказал, мне показалось, как-то печально: «Это Демианов, поэт». Когда я отвечал, что знаю его, горло у меня перехватило, и я поперхнулся.

Занялись делом. Я записал, какие Правосудов хочет дать картины на выставку, их названия и размеры. Рассказал ему о планах А.Г., благо этот рассказ у меня уже заучен, я ведь ему не первому говорил. Все это как во сне. Сам не заметил, как оказался уже далеко от дома Правосудова, забрел в незнакомые переулки. Что мне думать? Как мне все понимать? Я не хочу думать о том, что их связывает, для меня это слишком тяжело. Но не видеть эту связь и не замечать теперь уже невозможно. Взял извозчика, поехал к Вольтеру. Дорóгой все время думал, думал, думал.

А.Г. заметил во мне перемену и проявил участие. Но что я могу ему рассказать? Между прочим, он близкий товарищ М.А. и, уж наверное, знает много больше меня о Правосудове. Но мне и не нужны подробности. Сердце мое само все чувствует, и потому, ему тесно в груди.

Вольт. отпустил меня до завтра. Я собирался вечером поехать к О.И. и взять с собой Таню, но что-то не было настроения, решил отложить. Скажу В., что не застал ее. Весь вечер лежал на кровати. Таня меня жалеет, принесла мне чаю, и, ничего не говоря, погладила по руке и посмотрела так, как будто все знает. Милая, добрая девочка. Ведь ей тоже тяжело. И за мамой и за мной приходится ухаживать, а гимназию, притом, не бросает. Успевает все. По духу она гораздо взрослее, чем ее подруги, может быть, даже взрослее, чем ее старший брат.

Написать М.А., объясниться? О чем? Разве у меня есть право ревновать?

Всю нежность из огромных глаз,

Из губ раскрытых поцелуи,

Все то, что есть в душе у Вас,

И что так преданно люблю я

Повесят на стене одной

С селедкой, штофом и капустой.

Так образ милый и родной

Принадлежит теперь искусству.

27 марта 1910 года (суббота)

Спал мало и тревожно, преследуемый одним странным видением. Я маленький, лет семи, и рядом со мной кучерявая девочка меньше меня с лицом М.А. и так же, как у него уложенными на лбу волосами. На какой-то неизвестной даче, но во сне это дача наша. Мы с малышкой спрятались среди малиновых кустов возле забора и демонстрировали друг другу свои неприличные места. Несколько раз я просыпался, и каждый раз, засыпая, видел это снова.