Мир, который рядом

  Благодаря итогам следственной работы я превратился из неформала-музыканта в страшного вождя скинхедов, кидающего железобетонные плиты на прохожих с кавказской внешностью. Там же было написано, что я боролся за «изгнание всех иногородцев из России вплоть до их физического уничтожения». Короче, выглядел я в этом объебоне Змеем Горынычем, охотившимся на горбоносых кавказцев. Но самое интересное было то, что фамилия потерпевшего была Солдатов. А я и не знал раньше, что Солдатов – кавказская фамилия. Вот ведь как бывает.

  - Ну ты, Юрок, прямо монстр какой-то. А в хате-то сидит тихий такой, спокойный, платочки разрисовывает. И в правду говорят, в тихом омуте черти водятся, - поддразнивал меня Федор. – Тут минимум двадцаткой полосатого пахнет. Ты давай на суде откусывайся до последнего, а то поедешь на Мордву вату катать.

VI

Спустя неделю меня заказали на этап.

  Мы как раз сидели со Славиком, я делал ему наколку. Машинку мы все-таки затянули к тому времени. Славик научил меня многому в тату-искусстве. Так вот, делаю я ему партак, совсем чуть-чуть добить осталось, и мусор за дверями кричит, чтобы я собирал вещи, так как меня увозят в Москву.

  - Не ссы, Юрок. В Москве тоже нормально. Как раз наколки будешь практиковать. Там народу много, отбоя не будет, - наставлял Славка, - ты парень отличный, не пропадешь. Сразу не лезь там никуда, присмотрись. Да че я тебе рассказывать буду? Сам все знаешь. Приедешь – увидишь, короче. Давай лучше собирать тебя будем. Сигареты, чай есть?

  - Да, есть немного.

  - На Москве, брат, голодно. Народу много, поэтому передачи принимают не все. Там потяжелее, чем у нас. Поэтому бери больше Примы и чая.

  - Да ладно, мне хватит. Что я, жид какой-то, полный сидор курева везти?

  - Бери-бери, там поделишься, - мне напихали полный баул сигарет, чаю, бульонов и прочих необходимых в неволе вещиц.

  - Ну, от души вам, бродяги!

  - Иди, чифирнем на дорожку, - пацаны заварили трехлитровку чифира, и мы всей хатой пустили по кругу несколько кружек с обжигающим губы бодрящим напитком.

  - Жалко с тобой расставаться, Юрок. Но не ссы, на Мордве пересечемся, - шутил Славка.

  Я обменивался адресами с сокамерниками, когда меня позвал Боб:

  - Юра, ты очень хороший человек, ты не скинхед. Вот скинхед, - он показал мне свой затылок, на котором сквозь мочалку нигерийских волос проглядывали несколько шрамов. – Я, если меня освободят, обязательно приеду к тебе на суд со своими темнокожими друзьями. Мы скажем, что ты не скинхед, а наш друг.

  - Спасибо тебе, Боб. Даст Бог, увидимся еще. Спасибо тебе за то, что ты помог мне во многом разобраться. Освобождайся скорее. Тебя дома ждут жена и ребенок.

  Нашу беседу прервал грохот тормозов: за мной пришли. Все пацаны жали мне руку и говорили теплые слова. Я чуть было не расплакался, а Боб, вопреки запретам, вышел со мной на продол:

  - Не ругайся, старшой, я друга провожаю!

  Уже идя по продолу, я вспомнил, что забыл свои тапки в камере. Да и черт с ними! Пусть Бобу на память останутся.

  Прошмонав, меня закинули в этапку, хату, похожую на «грязную» - такую же голую, сырую и неуютную. Ну что ж, будем ждать этапа.

  В этапке пришлось сидеть часов двадцать. Тут в основном ждали этапа на зону. Нас раза три выводили на шмон, причем мусора всегда были разные. Обыскав, возвращали обратно в камеру. Розеток не было, поэтому чифир приходилось варить на факелах. Для этого сворачивали в трубочку кусок полотенца и поджигали. Вся камера была в едком дыму. Находиться там было практически невозможно, а нас все не вывозили. Казалось, что упрятали нас сюда на века.

Часа в четыре утра нас вывели на очередной шмон. Доскональный. Всем процессом руководил ОМОН. Заставляли все делать быстро. На нас орали и за малейшее неповиновение били. Потом посадили на корточки, приказав положить руки за голову. Началась проверка по карточкам: фамилия, имя, отчество, статья, срок и так далее. Потом каждого из нас пинками препроводили в промерзший автозак, в котором задница моя чуть не примерзла к скамейке. Так начался этап.

Везли нас около часа. Внутри меня все тряслось. Наверное, от страха. Страха перед неизвестностью.

  Автозак остановился, нам приказали спрыгивать по одному на снег. Там нас заковывали в наручники, которые были пристегнуты к тросу. В итоге из нас сделали живую цепь, которая могла двигаться лишь в том направлении, куда натянут трос.

  Со всех сторон  нас окружал вооруженный ОМОН с собаками. Нам было приказано смотреть только в землю и идти друг за другом след в след. За малейшее отклонение от курса били прикладом автомата в голову. Под пристальным наблюдением ОМОНа я еле передвигал поршнями, проваливаясь по колено в снег. Играть роль гусят на привязи пришлось недолго – нас стали грузить в вагон. Откуда взялся поезд, я не заметил, так как кроме своих ног ничего не видел. Отстегивая наручники, нас буквально забрасывали в «столыпин» друг за дружкой и сразу заталкивали в камеру-купе. Когда я влетел в эту камеру, меня сразу за руки подняли на второй ярус, так как в битком набитое помещение все еще запихивали арестантов. Приперев тормозами последнего зека, мусора на время куда-то исчезли. Нам, вплотную прижатым друг к другу, было трудно дышать.

  - Хуйня, - скрипел кто-то рядом, - бывает и хуже. Скоро шмон, а потом посвободней будет.

  Вскоре появились мусора и стали выводить по одному на обыск. Те, кто выходил, больше не возвращались. Я дождался, когда вызовут меня, и прошел вслед за конвоем в другое купе. Оно было пустым. Менты стали рыться в моей сумке. Один из них попросил сигарет, и я дал ему две пачки Дуката. На этом шмон прекратился, и меня закинули в другое купе, где сидело всего два человека. «Заебись! Неужели я поеду с комфортом?»

  Столыпинский  вагон напоминает обычный купейный, только окон в нем нет и вместо дверей металлические решетки, а спальные полки деревянные. Правда, есть небольшие оконца с другой стороны коридора, но они обычно закрыты. Мне, можно сказать, повезло – окно напротив меня было закрыто не до конца, и сквозь образовавшуюся щель я мог наблюдать вольные просторы.

Везли нас по направлению Серпухов-Москва. Железнодорожная ветка проходила через мой город. После холодной этапной камеры сильно клонило в сон. Но какой тут спать, когда проезжаешь родные места! Смотрел я на суетливо кишащих людей на платформах. У каждого из них свои дела, свои заботы. И никто из них не подозревает, что на них с завистью смотрит парень, которого лишили свободы, бессовестно и лживо объявив преступником. Какое, оказывается, счастье быть свободным! Идешь, куда хочешь, делаешь, что хочешь. Живешь, как сам того пожелаешь. Никаких тебе приказов, тычек, конвоев. Лепота!

  Выгружали нас в тупике на Курском вокзале. Толстый дядька в камуфляже и вязаной маске орал в мегафон инструкцию:

  - Вас приветствует московский ОМОН. Вы должны  беспрекословно, четко и без малейшего замешательства выполнять наши команды. Вы не имеете права ни на что. Передвижение строго на корточках, смотрим друг другу на пятки. Голову вверх не поднимать. В стороны не смотреть. Шаг в сторону от направления движения колонны будет признан попыткой к бегству. При попытке к бегству стреляем без предупреждения. Всем понятно?!

  - Да.

  - Встали! Сели! Встали! Сели! Пошли! Быстрей! Еще быстрей!

  Я проклинал себя за то, что взял такой тяжелый сидор. Еле передвигаясь по сугробам, я хотел его выбросить. В первых рядах кто-то уже скинул с себя лишнюю ношу.

  «Сколько же еще ползти? Ебаный в рот, за что эти мучения? Когда же автозак?»

  В автозаке было не лучше. Нас набили туда, как селедок в бочку. Я висел, прижатый толпой, не касаясь ногами пола. Было ужасно душно. Кто-то попытался закурить. ОМОН въебал в нашу клетку баллон огнетушителя. Пиздец, все мокрое, руки-ноги затекли.