Сказки Золотого века

- Где он? Ушел из дома? - Шан-Гирей понял, что прежняя страсть не исчезла, а лишь затаилась было, чтобы вновь вспыхнуть, когда непреодолимая преграда встала между прошлым и будущим, что он всегда лелеял и вопрошал.

Лермонтов задумался. Мог ли он предотвратить этот еще более нелепый брак, чем Алексиса и m-lle Сушковой? Если бы он был в Москве... Теперь все поздно. Но просто забыть он не мог, и впервые острая неприязнь к Вареньке Лопухиной охватила его душу: она поступила так же непоследовательно, как поступает всякая женщина. Нет, он не мог сказать ей, как Пушкин:

Но ведь это всего лишь пожелание того, что невозможно, того, чего уже не будет. От великого до смешного - один шаг. Что такое Бахметев?! Лермонтов расхохотался и собрался в Царское Село. Предстоял отъезд в лагеря, ученья, грязь, дожди, либо изнурительная жара и оводы, что, правда, он переносил легче и веселее кого-либо, даже таких баловней природы, как Монго-Столыпин, - но ныне все потеряло смысл, словно он лишился цели жизни.

Но лагеря сделали свое дело. Окрепший, отдохнувший, когда все вымотались, Лермонтов в августе по возвращении в Петербург завершил работу над драмой "Маскарад" и в нетерпении видеть ее на сцене с началом нового сезона отдал в цензурный комитет, то есть в канцелярию III отделения. И тут случилось самое неожиданное: запрет на постановку на сцене из-за слишком резко очерченных характеров и страстей, а поругание добродетели не приводит в конце к ее торжеству. Первая попытка обнародовать свое произведение закончилось запретом. Впервые он по-настоящему понял, что же его давило с первых проблесков его самосознания: несвобода, какую ощущает осужденный на казнь, несвобода человека, обреченного на грех и покаянье, несвобода бытия.

Лермонтов попросился в отпуск, мол, необходимо навестить бабушку в деревне, и его отпустили, и он помчался посреди зимы в Москву.

3

Лермонтов въехал в родную Москву, узнавая и не узнавая ее, - это он изменился, а с первопрестольной, запорошенной, как деревня, девственным снегом, ничего не случилось, - с раной в сердце и в душе. Он встрепенулся, ему хотелось воскликнуть слова приветствия, и на ум пришли строки из романа Пушкина "Евгений Онегин":

Остановившись в гостинице, чтобы не стеснять родственников и себя, ради свободы, - он ею упивался, выехавший впервые в отпуск, пусть краткосрочный, - Лермонтов прежде всего посетил Лопухиных, провел почти весь день то с Алексисом, то с Марией Александровной, вместо визитов к многочисленным тетушкам и кузинам, до которых однако дошли слухи о его приезде, и на ужин многие из них съехались.

Лермонтов был весел и говорлив, но болтал вздор, с точки зрения Марии Александровны, что было так на него не похоже.

- Хорошо, хорошо, - останавливала она его, возвращаясь к вопросу о стихах, которыми он баловал ее редко, и она ожидала, что он обрушит на нее целый ворох, как сноп душистых цветов.

- Стихов нет, - наконец Лермонтов заявил прямо.

- Как нет? За три года?

- За целых три года. Я же писал вам. Пьяница, распевающий на улице, стихов не пишет, разве кроме скабрезных.

- Да, полноте, Мишель, не пугайте меня.

Лермонтов расхохотался:

- Вот закончил драму в стихах "Маскарад"!

- Чудесно! Что-нибудь веселое? Хотя нет, разве вы способны думать о веселом...

- Цензура запретила за слишком резко очерченные характеры и страсти, а еще за то, что добродетель не торжествует в конце. Что делать? Что писать?

- Вы нам прочтете вашу драму?

- Как-нибудь.

Подъехала Сашенька Верещагина. В самом деле, она похорошела; пряча ум и мальчишеские повадки, она сделалась женственней и обаятельней.

- Вы выходите замуж? - спросил Лермонтов. - Вы помолвлены?

Она, весело рассмеявшись, покачала головой.

- Разве? Ну это все равно, вы очень скоро выйдете замуж, как m-lle Barbe.

- Это плохо?

- Для меня плохо. Ну, что за радость кузина, вышедшая замуж? Добро бы, уродина она была, - расхохотался Лермонтов. - Вы меня забудете, а мои письма уничтожите, чтобы они не попались на глаза вашему мужу. Ведь он ни за что не поверит, что между нами была возвышенная, небесная дружба.

Все вокруг рассмеялись - и Мария Александровна, и Лопухин, вошедший в гостиную. Лермонтов обвел всех взором, никто, кажется, не вспомнил о Вареньке, впрочем, она лишь отдаленно присутствовала в их взаимоотношениях, как испанская монахиня, создание его фантазии, как ее портрет, писанный им, как небесное создание, вдруг сошедшее на землю не его спасти от страстей и заблуждений, а выйти замуж за господина Бахметева. Сколько ни шумел и ни веселился среди старых друзей, он был настороже: вот она выйдет из своей комнаты, нет, подъедет на четверке цугом.

- Ему идет гусарский мундир, не правда ли? - проговорила Мария Александровна. - Мне уже трудно представить его в штатском.

- Главное, он в нем весел! - сказал Лопухин.

- О, да! - воскликнул Лермонтов. -

- Это гусарская песня? - Сашенька Верещагина улыбнулась не без усмешки, а поэт продолжал:

Все вокруг рассмеялись, испытывая несказанное удовольствие.

Вокруг переглянулись, продолжая улыбаться.