Сказки Золотого века

Екатерина Александровна не хотела верить своим глазам и подумала, что он просто проглядел ее. Кончив танцевать, она села на самое видное место и стала пожирать его глазами. Вдруг глаза их встретились, она улыбнулась, - он отворотился. Это уже было слишком. Точно аноним оклеветал не его, а ее. Стараясь сохранить беспечно-равнодушный вид, Екатерина Александровна направилась в уборную, за нею тотчас последовали ее бальные приятельницы. Лермонтов все это заметил, задумался, хотел уйти и остался.

В мазурке приятельницы Екатерины Александровны беспрестанно подводили к ней Лермонтова.

- Вы несправедливы и жестоки, - сказала она ему.

- Я теперь такой же, как был всегда, - холодно отвечал Лермонтов.

- Неужели вы сомневаетесь в моей любви?

- Благодарю за такую любовь!

Он довел ее до места и, кланяясь, шепнул ей: "Но лишний пленник вам дороже!"

Прошло несколько вечеров, Екатерина Александровна всюду являлась, где могла повстречать Лермонтова, танцевала нехотя, с нетерпением и страхом ожидая его увидеть. Ей казалось, она готова встать на колени перед ним, лишь бы он ласково взглянул на нее. Наконец выпал удобный случай. И роковой.

- Ради бога, разрешите мое сомнение, скажите, за что вы сердитесь? - заговорила с беспечным видом, но дрожащим голосом. - Я готова просить у вас прощения, но выносить эту пытку и не знать за что - это невыносимо. Отвечайте, успокойте меня!

- Я ничего не имею против вас; что прошло, - серьезно и грустно отвечал Лермонтов, - того не воротишь, да я ничего уж и не требую, словом, я вас больше не люблю, да, кажется, и никогда не любил, - он отвернулся, она выбежала вон, чтобы не расплакаться.

Он не торжествовал, ему было ее жалко и грустно. У него скверная привычка или свойство: всех выводить на чистую воду.

Он собрался уходить, как увидел одну знакомую даму из Москвы; она, не ожидая от него расспросов, сказала, что Сашенька Верещагина, его кузина, очень похорошела, будто он влюблен в нее, и вдруг у него сжалось сердце, зазвучала издалека невыразивая мелодия, будто он услышал весть о болезни или смерти близкого человека. Тем не менее он, расхохотавшись, поскакал вниз по лестнице, гремя шпорами. И на санях, и дома, не ложась спать, Лермонтов не смел отдать отчет в словах госпожи Углицкой, а ведь она сообщила новость, которая поразила его в самое сердце, - да правда ли это?! "Вы слышали, - сказала она после кучи новостей, - m-lle Barbe выходит замуж за г. Бахметева?"

2

Лермонтов по биению сердца почувствовал, что слова Углицкой не из тех слухов о замужестве Вареньки, какие и прежде доходили до него, - даже монахиня, если она столь особенное существо, от света спрятаться не может, - женихи вокруг нее так и вились, пусть она бесприданница, поскольку большое семейное богатство досталось лишь сыну, а не его сестрам, - на этот раз все исходит, вероятно, от нее самой, то есть она решилась?! Но почему сейчас, именно в то время, когда он, произведенный в офицеры, пустился в свет и мог, добившись отпуска, пусть самого краткосрочного, приехать в Москву?

Он забегал по комнате, роняя кресла и книги. Да, именно поэтому! История его с Сушковой дошла до Вареньки, разумеется, всячески перевранная, может быть, от нее же самой, в самый разгар интриги, когда она торжествовала победу и с легкой душой рассталась с Лопухиным? С Сашенькой Верещагиной, его кузиной, Сушкова переписывалась; Алексис вернулся в Москву, в любом случае, в досаде и на старую кокетку, и на друга, который его спас от крыльев летучей мыши. Что могла подумать Варенька? Что он при встрече с нею поступит также? Лишь посмеется над всеми былыми увлечениями. И будет права.

Как оправдаться? И в чем? Он написал предлинное письмо кузине: "Алексис мог рассказать вам кое-что о моем житье-бытье, но ничего интересного, если не считать таковым начало моих приключений с m-lle Сушковою, конец коих несравненно интереснее и смешнее..." и т.д. "Итак, вы видите, я хорошо отомстил за слезы, которые проливал из-за кокетства m-lle S. 5 лет тому назад. Но мы еще не расквитались! Она терзала сердце ребенка, а я только помучал самолюбие старой кокетки... Надо вам признаться, любезная кузина, причиной того, что не писал к вам и к m-lle Marie, был страх, что вы по письмам моим заметите, что я почти недостоин более вашей дружбы... ибо от вас обеих я не могу скрывать истину; от вас, наперсниц юношеских моих мечтаний, таких чудных, особенно в воспоминании.

Но довольно говорить о моей скучной особе, побеседуем о вас и о Москве. Мне передавали, что вы очень похорошели, и сказала это г-жа Углицкая; только в этом случае уверен я, что она не солгала: она слишком женщина для этого... Она мне также сообщила, что m-lle Barbe выходит замуж за г. Бахметева. Не знаю, верить ли ей, но, во всяком случае, я желаю m-lle Barbe жить в супружеском согласии до серебряной свадьбы и даже долее, если до тех пор она не разочаруется!.."

Но такое письмо, покажи его Сашенька Верещагина Вареньке, вряд ли могло расстроить предстоящий брак Николая Федоровича Бахметева, который еще не подозревал, в какую странную историю он впутывается, добиваясь руки девушки не от мира сего.

Между тем Елизавета Алексеевна собралась в деревню, объявив, что Мишеньке, молодому офицеру и светскому человеку, нужны деньги, много больше того, что ей присылал управляющий имением. Чтобы внук не остался один, она предложила Раевскому поселиться с ним. В праздники и выходные дни приходил домой и Шан-Гирей, поступивший в Артилерийское училище.

Раевский Святослав Афанасьевич, окончивший юридический факультет Московского университета в ту пору, когда Лермонтов учился в Университетском пансионе, крестник Елизаветы Алексеевны, стало быть, опекаемый ею, будучи на шесть лет старше ее внука, подружился с мальчиком, выказывающим склонность к музыке, живописи и поэзии. В Петербурге, где служил Раевский, они вновь встретились, и именно он, человек разносторонних интересов, хотя и чиновник Департамента военных поселений, сделался товарищем поэта, с которым он мог делиться своими замыслами, показывать первому свои стихи, обсуждать отдельные сцены и акты драмы "Маскарад", над которой он работал в это время, словно по окончании Школы гвардейских подпрапорщиков,  вновь вступил на прежний путь интенсивного поэтического творчества, чему не очень мешали ни служба, не очень обременительная для офицеров привилегированных полков, ни рассеянье в свете, что отвечало его неугомонному характеру. "Маскарад" был задуман в духе комедии Грибоедова "Горе от ума", в свободных рифмованных стихах, но с страстями, как в драмах Шекспира или Шиллера.

Вошел Андрей, дядька и камердинер Лермонтова, ведший все его дела, распоряжавшийся его деньгами как бог на душу положит, разумеется, вне сферы Елизаветы Алексеевны, а теперь в ее отсутствие в доме, принес он письмо от бабушки из Москвы по пути в Тарханы. Лермонтов вскрыл письмо и вдруг изменился в лице, он побледнел и поднялся на ноги, Шан-Гирей испугался, - если бы письмо не от самой бабушки, можно было бы подумать о несчастье с нею.

- Мишель! - весь вскинулся Шан-Гирей.

Лермонтов, подавая ему письмо, сказал:

- Вот новость - прочти, - и вышел из комнаты.

Шан-Гирей уставился на бумагу.

- Ну, что там такое страшное? - спросил Андрей, снижая с беспокойством голос.

- Бабушка сообщает о предстоящей свадьбе Вареньки, то есть Варвары Александровны Лопухиной, и Николая Федоровича Бахметева.

- Это тот Бахметев, который богат?

- Да. Но он же старый! - Шан-Гирей оскорбился и за Лермонтова, и за Вареньку, что это она выкинула? Самое поэтическое создание на свете выходит замуж за господина Бахметева!

- Не такой уж старый, степенный барин.

- Свадьба назначена на 27 мая.

- А сегодня какое число? То же самое - 27, - с удивлением произнес Андрей Иванович.