Мое тело – Босфор

Направо и налево, сколько хватает взгляда – стада овец и коров, черты лица аграрной державы. Не могу вообразить конечного пункта нашего пути. Что это будет? Дом? Квартира? Пещера в горе? Пустят ли меня в дом или выгонят ночевать на коврике за дверью как «неверную»? Нравы местных жителей мне более менее ясны, фотографии мамы в платке и не очень приветливого папы отпечатались в моем мозгу, так же, как и последняя реплика Рамазана «ты едешь в Мараш? с ума сошла, там русским отрезают головы!» Я, конечно, посмеялась шутке, и почти забыла ее, зато не забыла полного недоумения на лице Рамазана. Начинаю ерзать на сиденье, Маугли молча берет мою руку в свою и держит, не глядя на меня. Да наплевать, отрежут так отрежут, значит, поделом мне.

Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною – любовь.

Слова

Не успевает пройти и получаса, как я оказываюсь втянутой во все семейные неурядицы. Выясняется, что папа, бывший на работах почему-то в Израиле, завел себе там любовницу, которая не переставая звонит. Мама еле сдерживает бешенство, мне тоже дают пообщаться с девушкой из Израиля, так как я знаю английский и, может быть, пойму,что она в конце концов хочет. Мне, правда, показалось, что она намекала на какие-то деньги, выданные папе в долг. Кажется, она выкупила папу из тюрьмы, или что-то в этом роде. Объяснить этого ни Маугли, ни его маме я не могу, потому что на этот момент моей турецкой жизни по-турецки я умею только здороваться и считать до десяти.

Мама не выразила особой радости, увидев меня, но, закрыв за нами калитку, поцеловала меня и усадила на стул у забора, на котором я просидела добрый час (как же они любят с и д е т ь), пока не пришли сестры Юсуфа с кучей детишек, полная спокойная Амсал и тощая Айсель побойчее, с которой мы сразу установили негласный сговор.

Папа появляется позже, я вдавливаюсь поглубже в диван, но спустя минут десять уже чувствую себя спокойно. Родители настолько поглощены выяснением личных отношений, и слава богу, что им не совсем до меня. Живут они более чем бедно. Недостроенный второй этаж, убогий домик с внутренним двором, все в асфальте, половина дворика застелена тряпками и ковриками, на которых весь день тусуется женский состав семьи, принимаются гости и накрывается на несуществующий стол. Солнце на эти тряпки в течение дня не попадает, потому что двор обнесен высоким железным забором. Туалет и банный метр на метр на улице, точнее, на этом же дворике прямо перед тряпками. Тут же раковина, у которой, чтобы почистить зубы, надо стоять задом к тем, кто, возможно, уже пьет утренний чай.

Может быть, эта бедность и спасает меня от родительского гнева, им, по-моему, все равно, кого приволок сын, тем более, что доехали мы на мои деньги, впрочем, они могут этого и не знать. По крайней мере эту семью бедность сделала на редкость демократичной. Мамуля то показывает мне фотки сына, вытянув крепкие босые ноги на голом полу, то шутит, что бросит всех и вся и уедет со мной в Москву прочь от изменника-мужа. Чуть не в обнимку мы лузгаем семечки с той самой стареющей мусульманкой в платке, которая с фотографии навевала на меня панический страх! Не знаю как, но я что-то уже понимаю, скорее не слова, а чувства и настроения. Маугли доволен, что семья отнеслась ко мне тепло, а я быстро привязалась ко всем и целый день сижу на этих тряпках и развлекаю многочисленную сопливую детвору. Я рисую и леплю из какой-то подозрительной массы, а дети с восторгом отгадывают, что это за очередной шедевр. Благодаря им я выучиваю, как будут по-турецки «кошка», «собака», «змея», «чашка», «цветок» и т.д.

Гости, их все больше, с недоумением глазеют на меня, без недоверия или вражды. Они не могут определить ни моей национальности, ни возраста, ни намерений. Это пробуждает у моей семейки страсть к розыгрышу. Для каждого гостя они придумывают очередную сагу, а потом ржут, наслаждаясь произведенным эффектом. Но слухи распространяются мгновенно и скоро местное население, в основном бабье в длинных юбках и платках, валит толпами поглазеть на русскую. Меня это вроде не тяготит, я вежливо здороваюсь со всеми и продолжаю жить своей жизнью: играю с детьми, завариваю чай или полулежу на этих злосчастных тряпках, которые мне уже порядком поднадоели. Когда я пытаюсь выскользнуть на улицу, Айсель с Амсал мигом вылетают за мной и мягко хватают под локоток: выходить одной - нельзя. Маугли забавляется, наблюдая за мной, особенно когда я строю ему гримасы, обозначающие отборную ругань. Кстати, сестрички тут же по моей просьбе обучают меня грубым турецким словечкам, так что наш любовный лексикон заметно обогащается. Услышав, как четко и правильно я ругаюсь, Маугли хохочет, он счастлив, и это искупляет мою подлую порочность и авантюризм.

Уже ясно, что местные чумазые дети не читают сказок, не листают книжек с картинками, да и взрослые, похоже, давно не держали в руках ничего со словами и буквами, судя по тому, с каким удивлением каждый гость и родственник перелистывает мой словарь с цветной обложкой. Дети живут в реальности взрослых, может, им не так тяжело терять свое детство, как нам. Они растут как трава, и спят на полу, на ночь матери переодевают их в чистое. В раскрытое окно сквозь мерцающий от жары воздух я гляжу на марсианский пейзаж с рыжим небом и сотней минаретов. В этот момент мне не жалко умереть. Все портит решетка, через которую открывается весь этот вид. Чего здесь нет, так это свободы.

Экземплярчик

Утром Маугли рано встает и жестами показывает, что должен идти с отцом на молитву. Мы прощаемся нежно, словно молодожены наутро после свадьбы, и я остаюсь в доме одна. Как выяснится позже, почти до вечера, потому что потом Маугли встретит своих друзей, и рассказов о своей жизни в курортной зоне у него хватит не на один час. Наше прощание перед молитвой умиляет меня настолько, что пару часов я, как зачарованная, сижу, погрузившись в свои мысли, пока мама не вызволяет меня из одиночества. Она отдает меня в руки Айсель, которая несказанно рада: наконец-то нам никто не помешает общаться.

Мы долго завтракаем на тряпках во дворе, потом к нам заглядывают подружки. Одна из них, красивая девушка (кажется, женская красота здесь –редкость), приходит с нарядно одетой ради такого случая дочкой месяцев десяти, над дочуркой все долго потешаются, то и дело повторяя «чиркин» - по нашему, страшилка. Юная мама проявляет незаурядный юмор и напористость, и начинает лепить из найденной мной глины огромный член. Она гордо показывает всем свое произведение искусства. Девки помирают от хохота, пока я обалдело оцениваю экземплярчик. Ничего себе, скромные турчанки. Теперь я знаю, какие мысли они прячут под платочками. Разговор плавно переводится на тему «все мужики – козлы» и вот уже мужья и братья бурно разбираются по косточкам. Впадаю в кому, узнав, что всем ангельским созданиям по 18-19 лет. Изрядно привираю о себе (со словарем). Я то сначала решила, что все они старше меня, ну, разве что, кроме красотки.

Делаю глупость, выразив беспокойство, где же Юсуф. Они поднимают меня на смех, обижаются, что мне скучно с ними, зачем мне этот дурак, передразнивают его, и хватают меня за руки. Они же лучше! Мне это в голову не приходило, но, может, они и в самом деле правы. Когда еще попадешь в такую компанию!

На третий день мы торжественно идем в парикмахерскую, Маугли собирается состричь свои длинные локоны, я выказываю сомнение и недовольство, боюсь, что он утратит свой шарм. Но он уверен, что все будет хорошо. По его просьбе мы фотографируемся до и после стрижки. Мой Юсуф превращается в ди Каприо из «Титаника», такой же смазливый и улыбчивый, и правда, похож, только слегка на восточный манер, ну вот, теперь мы один в один – герои «Титаника»: я, взбалмошная кобыла, и он, до потери пульса влюбленный мальчишка.