Второй шанс (ЛП)

Беатрис лежит в шезлонге; смеется над тем, какой горячий идет дождь; вскрикивает от удовольствия, когда судно наклоняется слишком резко; часами плавает, когда мы останавливаемся посреди моря; танцует голышом в тот единственный раз, когда мы встретили другое судно – вот что я помню о Беатрис, эти моменты радостной уверенности в себе. Всего через несколько дней к ней вернулись здоровье и яркость, а ее глаза продолжали сиять.

Ученый американский доктор убедил нас, что он все поправил, и теперь нужно было просто начать заново. Мы поймали его на слове. Годом позже мы потеряли еще одного ребенка на сроке в семь месяцев.

Мы решили усыновить ребенка, раз ничего не получается. Мы начали процесс: письмо о намерениях, соглашение перед усыновлением, продвижение вперед и все стадии, которые могли привести к усыновлению... через пять лет. Мы написали, возможно, самое трогательное обращение, которое когда-либо получал Институт Семейного Благосостояния Боготы[37]. Мы отправились к доктору на осмотр. Он нашел отклонение в анализе крови Беатрис. Он срочно отправил его в госпиталь округа Кук для дальнейшего исследования. Его диагноз подтвердился. У болезни было непроизносимое название, которое я так и не смог запомнить, но она была общеизвестна как болезнь Вакеза, рак костного мозга. Обычно она случается у пожилых людей, как правило, мужчин. Насколько было известно главному врачу, во всех Соединенных Штатах было зафиксировано меньше сотни случаев этой болезни у таких молодых женщин, как Беатрис. Так что теперь они получили свою подопытную крысу. С этого момента врачи в разных больницах приветствовали ее с одинаковым неослабевающим интересом, одинаковыми комментариями о том, что это было смертельно для старых людей, но все равно удавалось продлить им жизнь примерно лет на десять. «Это уже что-то», – говорили они. Это был рак красных кровяных клеток. Гемоглобин повышался так быстро и интенсивно, что кровь сворачивалась. Самой частой причиной смерти становилась легочная или церебральная эмболия. Нужно было проводить химиотерапию, чтобы разрушать эритроциты.

Я был ошеломлен. Они сказали «рак».

Беа была очень истощена после своего последнего выкидыша.

Когда мне сказали, что у нее рак, я сбился с пути. Все погрузилось во тьму, тьму ночей, когда я пытался убежать от самого себя с женщинами, всеми женщинам, любыми женщинами.

Ангелок!

Посреди всего этого безумия и боли прозвучал телефонный звонок, уведомивший нас о том, что в Боготе нас ждет ребенок, маленькая девочка. Беатрис потеряла самообладание и разрыдалась прямо посреди битком набитого французского ресторана в Чикаго. Ей пришлось выйти и побыть одной, чтобы справиться с потрясением и собраться.

Я ничего не помню из этих недель, кроме позорной попытки сбежать. Потом настал день в Боготе, когда Беатрис положила мне на руки Летицию. Она была чудесным трехмесячным младенцем, взиравшим на меня широко открытыми глазами с удивлением и, может быть, волнением. Мое дыхание медленно подстроилось под ее; все трое, мы дышали синхронно. Беатрис выглядывала из-за моего плеча, разглядывая ребенка, и вот уже мы почти бежим оттуда. Это должно было случиться. Летиция была чудом. Беатрис снова начала находить удовольствие в наших занятиях любовью. Я заново открывал тепло ее израненного тела.

Меня назначили финансовым директором французского подразделения крупной американской фармацевтической компании. Мы возвращались домой, сперва с трепетом, потом с триумфом от обретения нашего долгожданного ребенка. Пять лет прошло с тех пор, как мы покинули Францию. Мы переехали в городской фамильный дом. Беатрис возвращалась к жизни; Летиция становилась все прекраснее и прекраснее. Я без устали работал со своим молодым начальником, Андре, который стал моим другом. Я получал вполовину меньше, чем в Америке, но работа была такой захватывающей! Андре всегда приносил подарки для Летиции, когда мы работали дома по выходным.

Беа было тридцать три. Она сияла.

Операция на сердце

Мы возвращались из Сен-Жерве-ле-Бен[38]. Беатрис устала и вытянулась на сиденье. Я услышал, как она ловит воздух, и оглянулся. Глаза у нее ввалились, ей было трудно дышать. Потом все прошло, и она заснула. На каждом изгибе дороги ее голова безвольно моталась из стороны в сторону.

Я доехал до Парижа без остановок. Когда мы приехали домой, я разбудил Беа. Ее глаза все еще оставались запавшими, она смотрела на меня пустым взглядом. Она с трудом поднялась по лестнице и упала в кровать. Ночь тянулась без конца. Я следил за ее беспокойным сном. На следующее утро мы решили проконсультироваться с ее кардиологом. Он диагностировал легочную эмболию и настоял на немедленной госпитализации.

Для нее было выделено место в отделении кардиологии. Главным врачом оказался племянник нашего доктора. Хоть какое-то везение. У нас не было времени вернуться домой, чтобы поцеловать Летицию. Госпиталь Сент-Антуан[39]... Там мы раньше не были.

Как всегда, мы пытались шутить. Каждый из нас играл свою роль. Не плачь, хотя бы явно. Поддерживай хорошие манеры. Мы поблагодарили медсестру. Она была очень милой. Все это было так нам знакомо.

Появился племянник нашего доктора и устроил Беатрис. Она была дважды пленницей – своего тела и больничных правил. Ее одели в форму, род смирительной рубашки, которую надевают без нижнего белья. Все было на месте: капельницы, замки на окнах для предотвращения суицидов, ни телефона, ни телевизора, ни ярких красок, ограниченное время посещений.

Мне с этим сталкиваться не пришлось. Медперсонал научился идти на компромисс с моим упрямством. Через некоторое время мое упорное присутствие уже ни у кого не вызывало вопросов. В первый вечер, когда мне нужно было уходить, я взял список вещей, которые разрешалось приносить, и уверил Беатрис в том, что расскажу обо всем ее и моим родителям и поцелую нашу маленькую двухлетнюю дочку.

Врачи сделали необходимые анализы и подтвердили тромбоэмболию легочной артерии. Они положили Беатрис в постоянно освещенную стеклянную комнату и подключили к кардиомонитору с красным мигающим огоньком и линией на экране, указывающей ее пульс. Еду и лекарства ей вводили внутривенно. Она лежала под неоновым светом, бледная и неподвижная, слезы катились по ее лицу.

Беатрис перенесла шесть приступов легочной эмболии и провела целый год в больнице. Я видел ее каждый день, но это были безрадостные посещения. Я не понимал ее одиночества и не знал, что сказать. Я приходил туда по утрам, около одиннадцати. Все было размыто у меня перед глазами, я сильно волновался. Она была счастлива видеть меня, хотя я ничего не говорил. К полудню я уже должен был выбраться, вырваться оттуда. Я шел вниз по улице Сент-Антуан.

Я нашел старомодное, традиционное местное бистро. Им владела супружеская пара. Жена, внушительных размеров женщина, стряпала, а муж, изможденный пристрастием к алкоголю, общался исключительно со своими локтями и плечами, как курица. Я всегда садился за один и тот же столик. Жена готовила для меня особую закуску и восхитительное блюдо дня. Жара нагоняла на меня дремоту. Мое сознание словно отключалось.

После обеда я возвращался к Беатрис под неоновые лампы. Я описывал улицы, закусочную с ее запахами и меню. Это стало нашим ежедневным ритуалом на весь год. Она плакала, когда ее сосуды лопались, и врачам приходилось бинтовать ей руки в пропитанные спиртом повязки. Хоть я и чувствовал себя разбитым, мое присутствие, казалось, доставляло ей удовольствие, она продолжала смотреть на меня. Иногда я оставался на ночь, чтобы успокоить ее. В единственный раз, когда она смогла встать после месяцев, проведенных в постели, она накрасилась, чтобы скрыть желтизну лица, насколько возможно, и заставила себя дойти до моей закусочной. Она вела себя, как девочка, была очень оживлена, надо всем смеялась. А когда мы уходили, ее вырвало прямо на тротуар.

Я непрерывно работал в офисе, всегда отрабатывая свои десять часов, часто оставался допоздна, даже в выходные.