Живущие в ночи. Чрезвычайное положение

— А ты придешь на митинг?

— Когда он состоится?

— В воскресенье на Грэнд-Парейд.

— Может быть, приду, а может быть, нет.

Площадь была заполнена народом, и Эндрю с трудом пробирался к трибуне. Хор, прибывший из Ланги, пел песни свободы. Снова и снова звучали бодрые мелодий. «Asikhathali noba siyabatshwa, sizimisel inkululeko». — «Мы не боимся ареста, мы будем бороться за свободу». Не боимся ареста, мы будем бороться за свободу. Голоса звучали слаженно. «Unzima lo mthwele, unfunamanita». — «Время тяжело, бремя тяжело». Эндрю, взволнованный, занял свое место. Он надеялся, что, может быть, увидит в толпе Эйба. Если, конечно, он придет. Хорошо бы пришел! «Zibetshiwe, zibetshiwe, inkokeli Zethu, zibetshiwe». — «Наши вожди арестованы, наши вожди арестованы». Джастин арестован. Джастин арестован. Эндрю заметил Браама де Вриса; он стоял с непреклонным видом, держа в руках плакат: «Мы с нашими вождями». Черт побери, он рискует должностью учителя. Отчаянно рискует. Но разве он может поступить иначе? Разве может? Что сказал Мартин Лютер? «На этом я стою и не могу иначе». Что-то в этом роде. На этом я стою. Море голов, и где-то в толпе наверняка агенты особого отделения. Записывают каждое сказанное слово. Потом несут все это своим боссам. С вашего позволения, сэр, в стеенбергской школе есть гадкий учителишка, который хулит правительство. Я думаю, сэр, его следует наказать — пусть переписывает латинские стихи. Эндрю понимал, что надо собраться с мыслями. Взять себя в руки. Государственная измена — тяжкое преступление. Перепиши сто строк. Я не должен выступать против правительства. Переписанные стихи принесешь мне в учительскую на второй перемене. Как было бы хорошо, если бы Эйб был рядом, на трибуне, готовый разделить опасность.

В начале выступления Эндрю очень нервничал, но потом разошелся. Собравшиеся слушали его внимательно, несмотря на палящее солнце.

— Те, кто хочет нас разъединить, на деле только сплачивают теснее. Мы должны принести торжественную клятву — бороться против всего, что разобщает отдельных людей, разобщает группы, разобщает народы.

Хор вполголоса отвечал ему: «Asukhathali noba siy-abatshwa, sizimisel inkululeko». — «Мы не боимся ареста, мы будем бороться за свободу. Мы не боимся ареста».

— Леди и джентльмены, государственной изменой я считаю подстрекательство к расизму, дискриминацию и господство одних над другими. Люди, повинные в этих преступлениях, должны предстать перед судом всего мира. «Weee — е Strljdom, uthint abafozi wayithint imbokodwe uzukufa». «Эй, Стрейдом, ты наскочил на скалу, ты наскочил на скалу».

— Я искренне верю, что страдания арестованных, страдания их жен и детей будут воодушевлять и побуждать к более решительным действиям всех, кто стремится к ликвидации расовой дискриминации в Южной Африке.

Эх, если бы только Эйб был рядом! Несмотря на огромное число участников митинга, Эндрю чувствовал себя одиноким. Перед его мысленным взором всплыл Джастин — слегка улыбающийся, с поднятым вверх большим пальцем.

— Я привожу цитату из Всеобщей декларации Объединенных Наций о правах человека…

Если бы только он не чувствовал себя так безнадежно одиноким.

— Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства.

Может быть, Эйб все-таки где-нибудь здесь?

— Слушайте же: «Пусть все, кто любит свой народ и свою страну, скажут теперь, как мы говорим здесь: мы будем бороться бок о бок в течение всей нашей жизни до тех нор, пока не завоюем своего освобождения».

Он закончил выступление под бурные, долго не смолкавшие аплодисменты. Когда он сошел с трибуны, его окружили участники митинга, они пожимали ему руку, похлопывали по плечу, выражая свою симпатию. У него было такое чувство, словно он очутился в каком-то новом мире, далеком от того, в котором жил прежде. Он с трудом различал лица людей. Глаза застилали слезы отчаяния.

— Вы помните меня?

Он старался сосредоточить внимание на человеке, энергично трясшем ему руку. Чернорабочий в грязном коричневом, пропахшем потом комбинезоне.

— Да, — машинально сказал Эндрю.

— Вы должны меня помнить. Я — Амааи. С Каледон-стрит.

— Ну еще бы, еще бы. Я вас помню.

Эндрю проталкивался сквозь толпу, внимательно вглядываясь в лица. Сам того не сознавая, он кого-то искал. Ну, конечно же, он ищет Эйба, дошло до него наконец. Да, он ищет Эйба. Если бы только ему удалось найти его! Он добрался до остановки усталый и угрюмый. И сел в автобус, чтобы ехать домой, хотя митинг еще не закончился.

На следующий день, за ужином, Кеннет ехидничал больше, чем обычно. На первой странице газеты, которую он читал, была помещена подробная информация о митинге, и он то и дело зло комментировал прочитанное. Эндрю испытывал такую апатию и подавленность, что даже не потрудился просмотреть заголовки. У него было ощущение, что Эйб страшно подвел его.

— Ты, оказывается, выступал на кафрском митинге, — сказал Кеннет, не отрывая глаз от газеты.

— Простите, я не расслышал.

— Здесь написано, что ты выступал на кафрском митинге.

Эндрю почувствовал, как у него напряглись нервы.

— Чего ты рассчитываешь добиться вместе с этими дикарями?

Эндрю понимал, что не должен выходить из себя. Он глубоко вздохнул.

— Если ты будешь продолжать выступать на митингах, сюда опять притащатся эти проклятые фараоны.

— Не нападай на Эндрю, — вмешалась Мириам.

— Я не допущу, чтобы эти поганые полицейские являлись в мой дом.

Эндрю стало надоедать ворчание Кеннета.

— Если я правильно понял, вы хотите, чтобы я покинул ваш дом? — спросил он спокойным голосом.

— Мне нет дела до тебя. Я хочу сказать, что хозяин здесь я и я не собираюсь держать у себя в доме этих проклятых коммунистов.

— Я не коммунист!

— Если ты так будешь вести себя, все подумают, что ты коммунист.

— Пожалуйста, Кеннет, оставь Эндрю с покое! — взмолилась Мириам.

— Никто не имеет права указывать, что я должен делать в своем доме.

— Но ты так несправедлив к нему, — не унималась она.

— Могу я выйти из-за стола? — спросил Эндрю, вставая.

— По мне, так можешь катиться ко всем чертям.

У Эндрю чесались руки: так и хотелось заехать кулаком в морду Кеннету. Но лучше не давать волю гневу. Надо подумать о Мириам. Ее глаза молили не затевать скандала. Он спокойно поднялся из-за стола, ничем не выдавая своих чувств, и пошел к себе в комнату. Делать ничего не хотелось. Пойти прогуляться или навестить Эйба? Нет смысла. Еще поцапается с другом. Лучше лечь спать, как всегда, остаться наедине с собою.

Глава десятая

В 1958 году белое население страны направилось на избирательные участки, чтобы выбрать двенадцатый по счету парламент Южноафриканского Союза. Националистическая партия снова увеличила количество своих мест в парламенте, теперь уже до ста трех, а число мест находившейся в оппозиции к ней Объединенной партии соответственно сократилось до пятидесяти трех. Стрейдом умер, и путем подтасовки голосов премьер-министром был избран д-р Фервурд. Шумиха в Претории вокруг судебных процессов по делам обвиненных в государственной измене стихала. Некоторые из подсудимых неожиданно вернулись домой, так как судебный процесс отложили. Джастин Бейли мог, хотя и изредка, встречаться с женой и друзьями в Кейптауне. Перед самым началом всеобщих выборов цветным было предоставлено право проголосовать за четверых кандидатов из числа европейцев, которые будут защищать их интересы в парламенте. Вокруг этого предложения властей разгорелась горячая дискуссия. Все конгрессы были за выдвижение кандидата, однако значительная и влиятельная часть общественности выступила против и призвала к полному бойкоту выборов.

Джастин, Эйб и Эндрю сидели у Хайяма. Они пришли сюда после фильма «Порода будьдогов» с Норманом Уиздомом [38] в главной роли. В зале горел тусклый свет, и Эйб заподозрил, что это неспроста, наверно, для того, чтобы посетители не могли разглядеть, что им подано. После ужина они пили кофе и курили, обсуждая предстоящие выборы.