Юность Бабы-Яги

Основным лицом заведения, в котором они начали работать, был бармен по имени Бард. «Бармен Бард» – этот восхитительный звукоряд пленил новых русских хостесс с порога. К тому же слово «бард» на русском пространстве непременно ассоциируется с фамилиями Высоцкого, Окуджавы и других авторов-исполнителей. Поэтому Виолетту иногда подмывало попросить бармена достать гитару и чего-нибудь спеть. И вряд ли бы он отказал в просьбе, так как был влюблен в Виолетту с первого же ее появления, влюблен так, что, совершенно не умея ни играть на гитаре, ни петь, он бы постарался научиться. Шансов у него не было никаких, потому что Вета полагала себя охотником на куда более крупную дичь, чем какой-то бармен, но Бард этого не знал. Он-то думал, что есть шансы, тем более что Вета виртуозно владела искусством держать объект в известном напряжении, то есть ничего не давать, обещая. В условиях обещания райского блаженства можно было держать мужчину долго, очень долго – то подпуская чуть ближе, то отдаляясь тогда, когда он слишком уж рвался пересечь нейтральную полосу.

Свое мастерство Вета пыталась передать подруге Лене, но Лена, как бездарная ученица, выдержала недолго, и уже в тот самый вечер, после инструктажа по приему на работу, отдалась страждущему Генриху в его загородном доме с неполезной в ее положении пылкостью и вредоносной жаждой многократного повторения любви от обессиленного к тому времени бизнесмена. Она заставила вначале бедного Генриха надеть продукт своего кропотливого труда – ярко-голубые плавки с вышитым золотом его именем. Генрих был так измучен долгим ожиданием Лениной ласки и так возбужден, что вышитое спереди слово «Херик» выглядело по отношению к нему большой несправедливостью и незаслуженным оскорблением, но он, по счастью, этого не знал, и, самозабвенно овладевая (наконец-то!) Леной, все же скоро устал; его желание, оказалось, намного превышало его возможности.

Лена же, истомившаяся от долгого, по ее мнению, воздержания, требовала все большего, и, похоже, она начала Генриху надоедать уже в самый первый вечер их близости. Лена ничего этого не понимала. Не понимала, что всего показывать нельзя, это может испугать некоторых мужчин, а уж тем более респектабельного немца, живущего размеренной и, подчеркнем это слово – умеренной жизнью. Стихия никак не входила в его программу, ничего подобного не надо, только тихое и приятное плаванье на весельной шлюпке по тихой глади Женевского озера, так, три-четыре гребка в минуту и отдыхать, потом опять немного – и отдыха-ать. Лена не вняла советам более умной и искушенной подруги, поэтому их роман с Генрихом II просто обязан был скоро закончиться. Но она пока об этом не подозревала, да и Генрих, хоть и был несколько испуган ее ненасытностью и разочарован (и, между нами говоря, особенно мерзкими голубыми плавками, которые никак не отвечали его представлениям о вкусе или о все том же чувстве меры) – тем не менее еще не созрел для немедленного расставания. Напротив, он собирался еще какое-то время понаслаждаться этим юным телом, так долго вызывавшим в нем мечты и утреннюю эрекцию. Если уж дорвался наконец, так что же, сразу бросать, что ли? Но предложить Лене руку и сердце – это уж дудки, такой вариант отпал после первого же вечера. А ведь мог бы и состояться, мог бы, если бы глупая Лена слушала умных людей! Если бы послушалась Гамлета – не проворонила бы деньги, если бы послушалась Виолетту – минимум через полгода была бы бельгийской гражданкой и женой богатого дядьки, ну во всяком случае состоятельного.

А что касается Барда, то он на первых порах мог быть очень полезен, поэтому Виолетте нужно было вести себя с ним по возможности осторожно. Она старалась, но любую улыбку, адресованную ему, бармен понимал слишком буквально и уже говорил всем, что Вета – его невеста, не спрашивая, как относится к этой воображаемой помолвке другая сторона. От этого Вета только теряла клиентов, и само заведение проигрывало в деньгах, но Барду было плевать на потери, он, видите ли, полюбил и, ревнуя к своим посетителям, строил из себя этакого Хосе, хотя Кармен исправно и дисциплинированно работала в его же баре.

Много повидавший за стойкой своего заведения, Бард таких девушек тем не менее за всю свою многоопытную жизнь не видывал. Он правильно вычислил Виолетту, приняв с самого начала за аксиому то, что такие принцессы в хостессах не ходят. Тут что-то было не то, какая-то тайна скрывалась за Виолеттой, то ли в неординарном прошлом, то ли в будущем. То ли она в его баре спрятаться хочет от кого-то или от чего-то, то ли у нее какие-то планы, связанные с этим баром, но не с ним, потому что лучшим продолжением службы в баре для любой хостессы был бы как раз выход замуж за хозяина. Но нет же! Она никак не обнаруживала готовность стать его женой, несмотря на все его намеки. Нет, далеко не проста-ая хостесса обслуживала клиентов в его баре, он был в этом совершенно уверен.

Во второй части своих размышлений Хосе-Бард был отчасти прав: планы, связанные с баром, как мы уже знаем, у Виолетты действительно были, и Бард в эти планы не вписывался никак, но он об этом еще не догадывался. И, не догадываясь, стал рьяно пытаться повязать Вету брачными узами. Когда Бард своими более чем прозрачными намеками и огненными взглядами уже отчаялся пробить непонятное безразличие Веты к серьезности своих намерений, он решил действовать конкретнее и прямее. Срок её визы истекал. Продление впрямую зависело от карточки, дающей право на работу. И то, и другое Бард мог сделать запросто, но не делал, чтобы загнать Вету в угол окончательно. В последнее время Бард говорил уже прямо:

– Теперь у тебя только один выход – выйти замуж за бельгийца… Например, за меня.

И когда он в первый раз так сказал, Вета отозвалась в том смысле, что подумает. Разговор происходил вечером, в ее рабочее время, но поскольку Бард всеми силами изолировал ее от клиентов, то клиентов у нее и не было. Приходящие мужчины бросали на нее заинтересованные взгляды, пытались ее заказать на вечер, предлагали большие деньги, но администратор или кто-нибудь еще при входе советовал этой леди пока не интересоваться, она, мол, занята, а если те продолжали упорствовать, им говорили просто и с сожалением: она скоро выходит замуж за нашего любимца Барда, поэтому сейчас она работает только в исключительных случаях и только по своему желанию, но сегодня, мол, она как раз не в настроении и желания у нее нет. Они все беззастенчиво врали, отнимая у Виолетты заработок, но это и понятно: Бард им был намного дороже, они зависели от него, и хотя кому-то из персонала и жалко было Виолетту, и видели они, что ее загоняют в угол, но ничего поделать не могли и сами в этой травле участвовали.

А в тот вечер ей была гарантирована полная пустота в клиентуре еще и потому, что у них с Бардом шло решающее объяснение по поводу его любви, а также целесообразности их дальнейшего сотрудничества, если она его любовь не примет с подобающей ее положению благодарностью. Другими словами, то был этакий лирический шантаж, на который Бард пошел, будучи доведенным до крайности своей упрямой страстью, удивительной для него самого. Даже работа и доход, деньги, которые Вета могла бы приносить бару, отступили на второй план и стали как бы неважны. У Барда сместились приоритеты, была разрушена вся его система ценностей, и от этого он очень страдал. Он, в сущности, был совсем неплохим человеком, но ведь далеко не первым, кто при встрече или контакте с нашей героиней терял рассудок и поступался своими принципами. Виолетта покоряла мужчин и пользовалась ими с поразительной беспечностью, что уж тут поделаешь… Но вот сейчас ее прижали, и она это понимала.

– Я подумаю, – сказала она, прибегнув опять к типичной отговорке, но не тут-то было.

– Только быстро, – сказал Бард с неожиданной резкостью.

– Сколько? – спросила она.

– Час, – ответил Бард.

– Что ж так недолго? – усмехнулась Вета.

– А я и так долго ждал, – сказал Бард.

– Ладно, только я пойду на улицу думать, о’кей? – предложила Вета.