Наследство Карны

И Карна вдруг подумала, что не всегда тот, кого побивают каменьями, бывает плохой. Как он держал Ханну! Отстранив от себя, словно боялся, что она может об него уколоться, но так крепко, что ее ноги едва касались пола.

Это видел и Олаисен. Он расстегнул воротничок и манжеты. Несколько раз, прикрыв один глаз, смотрел в рюмку с коньяком, как будто обнаружил в ней дырку.

Потом Аксель пригласил на танец Карну. Но Карна наотрез отказалась. И он продолжал танцевать с Ханной, больше уже не спрашивая разрешения у Олаисена.

Анна и бабушка заиграли что-то незнакомое и быстрое. Аксель приподнял Ханну и закружил ее. Когда танец кончился, папа зааплодировал. Ханна уже не была такой бледной, как вначале.

— Олаисен, благодарю вас за ваше великодушие! Ваша жена изумительно танцует! — Аксель поцеловал Ханне руку и отвел ее к Олаисену.

— Карна! Спой нам, пожалуйста! «Ты — мой покой» Шуберта, — попросила вдруг бабушка.

Карна уже думала, что о ней все забыли и что бабушка так и не попросит ее спеть. Но она не забыла! И Анна успела приготовить ноты, покуда Карна шла к роялю.

Карна была счастлива. Она постаралась стать поустойчивее, и в то же время она не чувствовала под собой пола. Стала невесомой. Сейчас она могла бы даже летать. И она сама, и мир обрели необыкновенную легкость. Как дуновение ветра.

Анна взяла первые аккорды, и все, кроме музыки, перестало существовать. Радость Карны была необъятна, как горе. Они захотели послушать, как она поет! Наконец захотели!

Она открыла рот и протянула первые слова сквозь музыку. Бережно. Осторожно. И все присутствующие исчезли, хотя она знала, что они сидят там. Слова звучали тихо-тихо. Только для нее.

Когда она спела гётевского «Короля в Фуле», Аксель, не переставая аплодировать, подошел к ней. К удивлению Карны, на глазах у этого датского великана блестели слезы. Неужели это и в самом деле так грустно?

Ближе к ночи, когда Карне уже полагалось спать, Аксель опять стал таким, каким был на пристани.

Он заговорил о том, что называл «бедой медицинской науки».

— От женщин отрезают кусок за куском. Словно это говядина.

— Перестань! — воскликнула бабушка.

— По-моему, хорошо, что врачи своими операциями возвращают людям здоровье, — сказала Анна.

— Здоровье! Айзек Бейкер Браун из страха перед так называемой женской истерией, эпилепсией и душевными заболеваниями искалечил сотни женщин, прежде чем его остановили.

— Но ведь он был англичанин? Истории известны случаи, когда некоторые из них делали людям полостные операции только затем, чтобы узнать, какой пудинг те ели, — сказала Анна.

Папа с удивлением посмотрел на нее.

— Вениамин! Мы с тобой должны заняться гинекологией. Вместе! Женщин нужно спасать.

— Почему же вы этого не делаете?

— Вот именно, к чему все эти разговоры? Почему бы не заняться делом?

— Аксель, ты считаешь, что оперировать женщин становится манией?

— А ты? Неужели тебе не известен этот вид безумия? Некоторые врачи — настоящие мракобесы и фанатики. Они оперируют, чтобы приобрести известность и набить руку. А в результате изуродованные, несчастные женщины даже не знают, что лишились некоторых жизненно важных функций и органов.

— Но это же преступление! — воскликнула Анна, — И это происходит до сих пор?

— Да. Правда, не в таких размерах, как в шестидесятые годы. Теперь пострадавшие стали протестовать. Ведь нанесенный им ущерб нельзя исправить. Часто такие операции проводятся без согласия мужей.

— При чем тут согласие мужей? Разве режут их плоть? — спокойно спросила бабушка.

— А что врачи оперируют? — Карна не могла удержаться от вопроса. Она видела, что взрослые совершенно забыли о ее присутствии.

— При сальпинготомии у женщин из полости живота удаляют важные органы даже в тех случаях, когда с медицинской точки зрения в этом нет необходимости, — сказал Аксель. — Это преступление. Некоторым хирургам место не в больнице, а в мясной лавке.

Карна хотела спросить, что такое сальпинготомия, но вдруг почувствовала усталость. Папа взглянул на нее, словно хотел сказать: «Не обращай внимания на Акселя. Он всегда такой».

— Но ведь какие-то болезни лечатся только так? — спросила Анна.

— Нервные расстройства. Женская истерия, эпилепсия. Возможно, и душевные заболевания…

— Эпилепсия не является ни женской истерией, ни душевным заболеванием, — ледяным голосом сказал папа, глядя в глаза Акселю.

— Я знаю, знаю. Но попробуй убеди этих мясников! Более молодые доктора понимают, что это чистое операционное безумие. Или операционная истерия, если угодно. Ведь даже Дарвин доказал…

— Аксель, дорогой, сейчас не время для длинных лекций! — строго сказала бабушка, словно выговаривала человеку, который недостаточно хорошо выполнил свою работу. Аксель согласился с ней, кивнув как будто всем телом.

Олаисен сидел с открытым ртом, он молчал уже давно.

Ханна не спускала глаз с Акселя, словно не верила, что он настоящий. Анна же, напротив, была сердита.

— Разве эпилепсия сидит в животе? — шепотом спросила Карна.

— Нет! — Папа бросил на Акселя сердитый взгляд.

Аксель как будто опомнился. Он страшно покраснел, подошел к Карне и взял ее руки в свои.

— Прости глупого, невоспитанного старика!

Карна одновременно почувствовала прикосновение его кожи и тошноту. Она оттолкнула его и хотела встать. Но лица и предметы уже завертелись вокруг нее. Сперва медленно, потом быстрее, быстрее. Запах тела затянул ее в свою воронку. Упав на что-то, она ощутила острую боль, но где, так и не поняла.

Вилочка для торта оставила красную царапину у нее на щеке. Закатившиеся глаза не заметили королевского датского фарфора. От удара детской головы тарелочка раскололась пополам.

Аксель, стоявший ближе всех, подхватил Карну на руки. Но Вениамин бросился к нему и унес ее из комнаты.

— Меня надо повесить! — сказал Аксель, беспомощно оглядываясь по сторонам.

Ему никто не ответил.

Карна почувствовала на себе папины руки. Узнала слабый запах сигары, когда он, нагнувшись, вытирал ей лицо. И все время он, как обычно, звал ее по имени. В этом мире не было никого, кроме них.

Потом Анна принесла ей чистую одежду и села рядом с ней, а папа спросил, хочет ли она поехать домой. И тогда наконец Карна сказала то, что все время вертелось у нее в голове:

— Ни на какое обследование в Копенгаген я не поеду. Когда они меня увидят, они захотят меня оперировать.

— Никто не будет тебя оперировать! И вообще не заставит делать то, чего ты не хочешь. Будь спокойна. Ты только разбила голову… и фарфоровую тарелку. — Папа улыбнулся, но это была ненастоящая улыбка.

— Почему ни у кого больше не бывает припадков? Только у меня?

— Потому что ты особенная. Многие выдающиеся люди страдали падучей.

— Выдающиеся?

— Да, люди, которые кое-чего добились в жизни.

— Я сейчас только злюсь на него, — бессильно сказала она.

— Это пройдет.

— Папа, прочти мне Евангелие от Матфея, глава семнадцатая, стих пятнадцатый и дальше. Иначе я не смогу дойти до дому, — прошептала она.

Папа пошел за сумочкой, в которой лежала Библия. Она сама раскрылась на нужном месте. И он прочел тихо, но внятно:

— «…сказал: Господи! помилуй сына моего; он в новолуния беснуется и тяжко страдает, ибо часто бросается в огонь и часто в воду; Я приводил его к ученикам Твоим, и они не могли исцелить его. Иисус же отвечая сказал: о, род неверный и развращенный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас? приведите его ко Мне сюда. И запретил ему Иисус; и бес вышел из него; и отрок исцелился в тот час».

Карна вздохнула и закрыла глаза:

— Дело не в голове и не в животе. Дело в вере! Правда, папа?

Глава 9

Биргит рассказала Карне, что люди не верят, будто высокий датчанин — обычный приезжий. Он занял в «Гранде» мансарду, но никогда ничего не заказывает. Еще на пристани люди поняли, что фру Дина и он — добрые знакомые.