Земная оболочка

Мистер Хатчинс обдумал эту возможность. — У нее были школьные приятели. Молодые люди заходили к ней, возили ее на пикники в горы, всегда большой компанией. Но насчет любви — это нет, это я б первый заметил. Для своей матери она, может, и загадка, но я-то ее насквозь вижу. Мы ведь с ней точно одной крови.

— Значит, она знала, что скоро появлюсь я, — сказал Роб с улыбкой.

— Может, и знала, — сказал мистер Хатчинс. — Я-то, во всяком случае, знал, это уж как бог свят! — Он остановился, словно пожалев о своих словах, а затем, чуть нагнувшись вперед, пояснил: — Вы только приехали, а я уже понял, что она в вас влюбится.

— Но она ж в то время еще была в Линчбурге.

— Была. А я все-таки понял.

— Каким же образом?

— Я ведь говорю вам — мы с ней одной крови. Я, кроме нее, никого не любил, а мне уж пятьдесят два. Моя мать обожала меня, а кончилось тем, что я ее убил… но чтоб у меня была к ней большая любовь, нет, этого не скажу. Слишком много страданий я ей причинил. Жена? Ну вы ее знаете, все, что от нее требуется, она выполняет спокойно и хорошо. Но Рейчел — дочь! Насчет других вы понимаете: на свет вы родились и женщин, как я понимаю, имели, но вот дочери у вас никогда не было, так что этого пока вам знать не дано. На сотворение ее вы не затрачиваете никакого труда, ничего она вам не стоит, кроме удовольствия, а появляется на свет, и наполовину это вы, а бывает, что и больше чем наполовину. Обращайтесь с ней ласково, по-хорошему, и она потянется к вам, как листья к свету, еще не начав говорить, не умея рассказать о своих печалях. А превратится в девочку — лет семи-восьми, — и вы увидите, если вам повезет (хотя, кто знает — везение это или, наоборот, добавочный гнет), что она превратилась в вас, что вы с ней — нечто единое. Вот поэтому, когда в апреле я увидел вас с Грейнджером в воротах, я понял, что вы ей судьбой предназначены.

Роб спросил: — И мы разрешаете ей взять меня?

— Когда?

— Скажем, в конце лета.

Мистер Хатчинс встал и закрыл крышкой источник. — Что ж, можно, — сказал он. Повернулся и пошел было к выходу, но вдруг остановился и сказал, не оборачиваясь: — Но если вы ее убьете, я найду вас, где бы вы ни были, и тогда берегитесь — бога о смерти молить будете.

— Понятно, — сказал Роб.

15

23 августа 1925 г.

Дорогой Отец!

Да, мы с мистером Брэдли проходили эту часть Энеиды. Я мог бы рассказать тебе о встрече Энея с Венерой, но — как ты и предполагал — я не воспользовался ее советом, а возможно, и не расслышал его толком (надо было видеть, как нам пихали в глотку Вергилия, а мы барахтались, брыкались — господи, здесь кто угодно мог оглохнуть). «Только иди, все по этой дороге шаги направляя»! — Можно считать, что я это делаю, поскольку строю дорогу, которая, по всей видимости, поведет в Ричмонд или, во всяком случае, на восток.

Но задумал это не я. Задумано это было администрацией штата Виргиния. Оглядываясь на свои прожитые двадцать один год, не вижу, чтобы мне доводилось самому задумать что-либо достойное внимания. Я надеялся, что что-то произойдет само собой — ну там жизнь устроится счастливая, — но до самого того момента, когда прошлой весной мне пришлось смотать удочки и уехать из Фонтейна, вряд ли я сделал хоть что-либо для осуществления своих желаний, разве что нет-нет протяну руку и сцапаю кого-то (никого, с моей точки зрения, стоящего). Даже из дома я смотался под маминым давлением — как я уже пытался тебе объяснить — и потому, что очень уж подл Кеннерли Кендал. Даже мою поездку к вам с Полли задумал Грейнджер, а подстегнул меня ты — я вовсе не хочу этим сказать, что не получил от нее удовольствия. (Получил и чрезвычайно благодарен вам, передай это, пожалуйста, Полли.)

Однако теперь, промаявшись месячишек пять — три из них положив на сокрушение гор, которые, по замыслу творца, должны были бы достоять до дня Страшного суда — работа немногим лучше той, на которую мог бы рассчитывать любой тупоголовый, черный как сажа, нищий батрак (и справиться успешней моего), я все же предпринял нечто по своему собственному почину — знайте Роба Мейфилда! Я надумал жениться. Без посторонней помощи, если не считать главной героини. Первым додумался, хотя и в ее голове эта мысль раз-другой мелькала.

Это о ней я сказал тебе в прошлую субботу, после того как мы с тобой вернулись домой из кино и ты спросил меня: «Но кто ж тогда, скажи на милость, будет рядом с тобой?» Помнишь, я назвал тетю Рину и Сильви и, возможно, Грейнджера… Я еще улыбался, наверное, желая дать понять, что шучу, но ты не понял этого. Ты сказал: «Подумай хорошенько, Робинсон. Все они много старше тебя — умрут, и останешься ты в одиночестве». А я сказал: «Ну и пусть!» Но раз уж ты спросил, кто будет рядом со мной, на ум мне пришло одно имя — Рейчел Хатчинс, помнишь? Мы знакомы три месяца, и меня привлекает к ней то, что я нужен ей; я даже надавал ей каких-то туманных обещаний. Так что, называя тебе это имя, я взял его отнюдь не с потолка. Вернулся я сюда в воскресенье вечером уже с окончательным решением, в понедельник утром сделал ей предложение, а во вторник вечером переговорил с ее отцом.

Мы хотим пожениться в ноябре, в День благодарения. До тех пор я работаю, да и Рейчел нужно время (она была немного больна, но сейчас ей уже гораздо лучше, надеемся, что через три месяца все будет в полном порядке). Итак, я приглашаю тебя на свадьбу. Собираюсь пригласить также маму и Рину. Надеюсь, что ты приедешь.

После этого я мечтаю устроиться в Ричмонде, на работу, о которой ты пишешь. По твоим словам, это конторская работа. Думаю, что я легко справлюсь с ней, во всяком случае, быстро научусь всему, что нужно. Я, по-моему, тебе говорил, что достаточно силен в арифметике. Пожалуйста, объясни мне, какое письмо я доложен написать — кому и о чем? И постарайся разузнать — можно мне рассчитывать на эту работу или нет?

А если не мне — то, может быть, Грейнджеру? Оттенок кожи у него как раз подходящий, и в арифметике он, без сомнения, не слабее меня. Кстати, я сказал сегодня Грейнджеру обо всем этом — о предполагаемой в ноябре свадьбе и о работе в Ричмонде. Выслушав, он сперва пожелал мне счастья, но позднее, когда я уснул (воскресный послеобеденный сон), пришел ко мне в комнату — несмотря на то что я не отозвался на его стук, — разбудил меня и спросил, будет ли он мне нужен ввиду всех этих перемен? Как я уже говорил тебе, он, не раздумывая, поехал сюда со мной в апреле, когда мне было худо и я нуждался в помощи — просто взял, запер свой дом и поехал (уже устроившись здесь на работу, он съездил домой дня на два и привез кое-какие пожитки — главным образом книги, которые ты когда-то подарил ему, — а в свой дом вселил какую-то старуху, дальнюю родственницу, стеречь очаг на случай, если он когда-нибудь вернется). Короче говоря, я сказал, что будет. Будет нужен, я хочу сказать. Тогда он сказал: «Значит, ты зовешь меня с собой?» Я ответил, что да — если, конечно, сам поеду, а он спросил: «А мистер Форрест знает об этом?» Я сказал, нет, но что я собираюсь писать тебе сегодня вечером. «Тогда спроси его, — сказал он, — спроси, разрешает он мне приехать или нет?» Я быстренько успел сообразить, как мы сможем использовать его — я имею в виду себя и Рейчел. Для дома он клад, а ей без помощи не обойтись. Тогда я сказал ему, что хоть ты и пригласил меня весьма любезно поселиться в мейфилдовском доме, но поскольку я успел втихаря утроить свои ряды за это время, мне придется подыскать для себя небольшую квартиру, где найдется место и ему. Он подумал, но затем снова сказал: «Ты все-таки спроси мистера Форреста, хочет ли он, чтобы я приехал? И покажи мне его ответ». Я пообещал и, как видишь, написал, так что, пожалуйста, ответь. Мне показалось, что Полли отнеслась сдержанно к моим рассказам о Грейнджере, если она имеет что-нибудь против него, напиши мне. И, пожалуйста, ответь поскорее.

Я пытаюсь — видишь ты это? — довольствоваться малым. Все вышесказанное задумано мной самим. И если другие моих намерений не благословят, обойдусь и так — вернее, мы с Рейчел обойдемся. Но я всей душой надеюсь, что ты-то благословишь и одобришь намерения последнего Мейфилда, который только начал постигать то, что — по твоим словам — было известно его предкам.