Леденцовые туфельки

Ру по-прежнему смотрел на меня с тем же выражением вечного терпения — лицо у него было в точности как у церковных изваяний.

— Расскажи мне немного о Зози, — попросил он. — Похоже, вы с ней дружите.

И я рассказала ему о похоронах, и о леденцовых туфельках, и о Хэллоуине, и о том, как внезапно Зози вошла в нашу жизнь и, словно волшебница из сказки, все сразу изменила к лучшему, и дела у нас пошли просто замечательно...

— Но мама твоя выглядит усталой.

А я подумала: «Кто бы говорил об усталости!» У него-то вид был совершенно изможденный, лицо совсем побледнело, волосы явно давно не мытые. Похоже, он и недоедает к тому же; надо было, наверное, прихватить с собой что-нибудь из еды.

— Но сейчас время такое — перед Рождеством всегда хлопот очень много. И потом...

«Помолчи хоть минуту!» — сердито велела я себе.

— А ты что, шпионил за нами? — усмехнулась я.

Ру пожал плечами.

— Так, мимо проходил.

— А что тебе там понадобилось?

Он снова пожал плечами.

— Можешь назвать это любопытством.

— Так ты поэтому в Париже задержался? Из любопытства?

— Да. А еще мне показалось, что твоя мать попала в беду.

Я так и подскочила.

— Но это правда! — воскликнула я. — Нам всем грозит беда.

И я снова принялась рассказывать ему о Тьерри, о его намерениях, о том, что теперь у нас в семье все не так, как прежде, и о том, как я скучаю по старым добрым временам, когда все было легко и просто...

Ру улыбнулся.

— Вот уж просто никогда не было!

— Зато мы, по крайней мере, знали, кто мы такие, — заявила я сердито.

Ру в ответ только молча пожал плечами. Я сунула руку в карман. Там со вчерашнего вечера так и лежала его деревянная куколка Три рыжих волоска, сказанный шепотом на ушко секрет, спираль — символ Эекатля, Ветра Перемен, — нарисованная фломастером над сердцем...

Я сжала куколку в руке как можно крепче, словно это могло заставить его остаться.

Ру вздрогнул, как от озноба, и плотнее запахнул свое пальто.

— Значит... ты, в общем, пока не уезжаешь? — спросила я.

— Да нет, я собирался, и, наверное, мне так и следовало поступить. Но меня что-то по-прежнему беспокоит, Анук. Вот у тебя бывает такое ощущение, словно вокруг тебя что-то происходит, словно тебя используют, причем без твоего ведома, манипулируют тобой, как куклой, но если узнать, зачем и как это делается...

Он вопросительно посмотрел на меня, и я с облегчением увидела, что в цветах его ауры нет ни малейшего признака гнева — только свидетельствующие о глубоких раздумьях голубые и синие оттенки. А он все продолжал говорить тихим голосом, и я вдруг подумала, что столько слов от него слышу впервые, ведь Ру — человек вообще неразговорчивый.

— Я вчера просто очень разозлился. Ужасно разозлился — ведь Вианн скрыла от меня такую важную вещь! — и уже не мог ни как следует слушать тебя... ни как следует соображать... Зато потом я хорошенько подумал. И все удивлялся: как это Вианн Роше, которую я так хорошо знал, могла стать совершенно другим человеком. Сперва мне казалось, что это просто влияние Тьерри, — но с такими, как он, я хорошо знаком. И, зная Вианн, я понимаю, что ему ее голыми руками не взять. Она крепкий орешек. И ни в коем случае не позволит такому типу, как Ле Трессе, ею командовать, распоряжаться ее жизнью — слишком много она уже пережила... — Ру помолчал, качая головой. — Нет, если Вианн и попала в беду, то причина не в Тьерри.

— А в ком же? — удивилась я.

Он посмотрел на меня.

— В твоей подруге Зози есть что-то такое... чему я даже и определения пока подобрать не могу. Но я каждый раз чувствую это, когда она рядом. Что-то есть в ее поведении чересчур идеальное. И что-то неправильное. Что-то почти... опасное.

— Что ты имеешь в виду?

Но Ру только плечами пожал.

А я уже снова начинала злиться: сперва Жан-Лу, теперь еще и Ру! И принялась объяснять:

— Она так помогла нам, Ру! Она столько делает для нас — работает в магазине, присматривает за Розетт, учит меня всяким вещам...

— Каким, например?

Ну, если уж она так ему не нравится, то я вряд ли расскажу, чему она меня учит. Я снова сунула руку в карман, где лежала его деревянная куколка, на ощупь похожая на косточку, завернутую в шерстяной лоскут.

— Ты просто совсем ее не знаешь, вот и все! — заявила я ему. — Ты должен дать ей возможность проявить себя. Она тебе понравится, я уверена.

На лице Ру появилось упрямое выражение. Когда он что-то для себя решит, его трудно переубедить. Это так несправедливо — двое моих лучших друзей...

— Она тебе непременно понравится! Правда-правда! Я точно знаю. Она так о нас заботится...

— Если бы я в это поверил, меня бы уже здесь не было. Но пока что...

— Значит, ты остаешься?

Забыв, что только что страшно на него злилась, я бросилась ему на шею.

— И ты придешь к нам на праздник?

— Ну...

Он вздохнул.

— Вот здорово! И тогда ты по-настоящему познакомишься с Зози. И с Розетт... Ой, Ру, я так рада, что ты остаешься!..

— Да. Я тоже.

Но голос у него был совсем не радостный. Честно говоря, он звучал просто тревожно. И все же мой план сработал, черт побери! А это самое главное. Значит, мы с Розетт все-таки сумели переменить ветер...

— А как у тебя с наличными? — спросила я. — У меня тут... — Я сунула руку в карман. — Шестнадцать евро и еще какая-то мелочь, если это сгодится. Я собиралась купить Розетт подарок на день рождения, но...

— Нет, — сказал он, по-моему, чересчур резко. Его и правда всегда было трудно уговорить взять деньги, так что, наверное, зря я вообще об этом заговорила. — У меня все отлично, Анук.

Честно говоря, на «отлично» он совсем не выглядел. И теперь я это прекрасно видела. А если Тьерри ему еще и не платит...

Я быстро сотворила на ладошке знак Кукурузного Початка и прижала ее к его руке. Это символ удачи, я о нем узнала от Зози; он приносит благополучие — деньги, еду и все такое. Не знаю, как именно он действует, но то, что он действует, это точно; Зози именно его использовала, чтобы у нас в магазине стало больше посетителей, чтобы люди чаще покупали мамины трюфели; и хотя я думаю, что Ру это не поможет, но все же есть надежда на какие-то положительные изменения в его жизни — может, он найдет другую работу, или выиграет деньги в лотерею, или поднимет оброненный кем-то на тротуаре толстый бумажник. И я представила себе, что этот знак так и сияет перед моим внутренним взором, и он вдруг словно действительно засветился у Ру на руке, похожий на мерцающую пыль. «Это непременно должно ему помочь!» — решила я. И это уж точно никакая не милостыня с моей стороны.

— А до Рождества ты к нам не зайдешь? — спросила я.

Он пожал плечами.

— Не знаю. Мне надо прежде... кое-что выяснить.

— Но на праздник ты точно придешь? Обещаешь?

— Обещаю.

— Поклянись. Скажи: честное слово и чтоб я сдох!

— Честное слово. И чтоб я сдох.