Шагай вперед, мой караван... (СИ)

Наигравшись и наплававшись вдоволь, Вика выбралась из воды и, тяжело дыша, счастливая и возбужденная, уселась снова на камень, подставив тело ветру и солнцу. Бэмби, как преданный пес, устроился у ее ног, однако при этом несколько озабоченно, как показалось Сэму, поглядывая в сторону океана.

- Эй, дружок! - Вика легонько пнула его босой ногой. - Думаешь, не знаю, что у тебя на уме? Давай-давай, не стесняйся. Показывай свой гарем? Небось ведь умираешь, как похвастаться хочется.

Сэму не впервой доводилось быть свидетелем “разговоров” Вики с Бэмби, но каждый раз он не мог не удивляться тому, что животное понимает ее буквально с первого слова.

Самец с радостной готовностью приподнял свою по-львиному гордую голову и дважды призывно протрубил. В ответ на его зов вдалеке показалось сразу несколько голов.Взяв курс на берег, они приближались на довольно большой скорости, как торпеды, рассекая носами морскую гладь и оставляя позади себя разбегавшиеся борозды. Это были четыре миниатюрные, изящные самочки футов пяти длиной. Приплыв к берегу, они выбрались на сушу и в живописных позах разлеглись на песке, в двух шагах от своего властелина. Преисполненный мужской гордости, Бэмби заглядывал Вике в глаза, выспрашивая ее одобрение. Даже его черный нос лоснился от самодовольства.

- У тебя великолепный гарем, красавец ты мой, - одобрительно сказала Вика, погладив его по голове.- Не забудь показать мне свое потомство, когда оно у тебя появится.

- Ну не может такого быть, чтобы он понимал все, что ты ему говоришь! - беспомощно развел руками Сэм. - Хоть убей, не могу в это поверить.

- Слова я больше для тебя говорю, - усмехнулась Вика.- Ему в моих словах нужды нет. Он улавливает импульсы, идущие отсюда, - она хлопнула себя по мокрой голове, а потом приложила руку к сердцу: - И отсюда. Животные гораздо чувствительнее, умнее и благороднее, чем люди привыкли считать. Если бы только человек мог это осознать.

- А если бы ты относилась к людям так же чутко, как относишься к животным... - Сэм вздохнул и умолк, не договорив.

- Ну? Что тогда? - улыбнулась Вика.

- Тогда ты возможно заметила бы, как тоскливо и жалобно стучит рядом с тобой другое - человеческое - сердце и проявила бы к нему хоть чуточку сострада- ния.

- И оно удовлетворилось бы состраданием? - лукаво спросила Вика. - Разве мы не договорились с тобой, что данная тема для нас закрыта?

- Ну конечно, тюленье сердце тебе ближе. - Он тяжело, безнадежно вздохнул.

Вика натянула поверх не просохшего еще купальника одежду, но мокрые волосы прятать под кепку не стала.

- Засиделись мы. Уже поздно, - заторопилась она, бросив взгляд на солнце, склонившееся почти к самому горизонту и залившее расплавленным золотом могучую океанскую грудь.- Ну все, Бэмби. Свидание окончено.Мы с тобой чудненько провели время. Правда? See you! - Она наклонилась и звонко чмокнула своего преданного друга в крутой лоб.

Сэм тоже поднялся, по-приятельски похлопав Бэмби по спине.

- Смотри, он не хочет тебя отпускать. Как бы опять не увязался за нами.

- Не увяжется. - Вика наклонилась к животному и что-то шепнула ему в са- мое ухо.

Не спуская с нее глаз, он нехотя подполз к самкам и, растолкав их, лег меж- ду с ними.

- Что ты ему сказала?

- Это наш секрет, - улыбнулась Вика, беря Сэма под руку. - Пошли!

Глава 62

Ровно через сутки Левону перезвонили и сообщили следующее: Интересующее его лицо около трех лет назад уехало по турристической визе в Соединенные Штаты и до сих пор не возвращалось. В Ереване у него остались жена и четырехлетний сын, которым он регулярно посылает небольшие суммы денег. В настоящее время жена - Нина Акопова, ищет покупателя на их двухкомнатную квартиру, поскольку супруг ее должен вот-вот приехать и перевезти их с сыном в Штаты. Левон был вне себя от бешенства. Ситуация, наконец, предельно прояснилась, расставились все точки над i.

Запершись в своей спальне, родители Инги долго обсуждали создавшееся положение, если только можно назвать обсуждением бурное выплескивание эмоций. Лана давно не видела мужа в таком взвинченном состоянии. Всю жизнь он был для нее образцом выдержки, умения владеть собой.

- Ему это просто так с рук не сойдет. Я буду не я, если не проучу этого мерзавца! - стиснув кулаки, грозился он.- Я сотру его в порошок. Ему не будет житья ни там, ни здесь. Он меня еще плохо знает. Я покажу ему, как затевать подобные игры с моей семьей. Подумать только! Использовать мою дочь в своих гнусных целях! Он у меня будет плакать кровавыми слезами.

Закусив нижнюю губу и сдвинув брови, Лана сосредоточенно молчала. Гнев, оскорбленное самолюбие, боль за дочь боролись в ней с ее собственными жизненными кредо, исключавшими даже помыслы о мести.

- Прежде всего, - наконец проговорила она, - давай решим, следует ли нам открывать глаза Инге на то, что с ней произошло.

- Я бы не стал этого делать.

- Почему?

- Она слишком эмоциональна. Ее реакция может быть непредсказуемой. Боюсь, она окончательно сорвется.

- А я считаю, что правда ей просто необходима. Тут есть психологический момент. Женщине, девушке легче принять то, что ее преднамеренно обманули, чем то, что ее разлюбили и бросили. В первом случае причина кроется в нем одном, во втором - в ее, как она может на всю жизнь вбить себе в голову,ущербности, неполноценности. Я хочу, чтобы моя дочь вошла в мир взрослых личностью самодостаточной.

- Ладно. Убедила. По части женской логики я пас.

Лана постучалась к Инге в комнату. За дверью ответили молчанием. Она повернула ручку, дверь была заперта изнутри. Сердце ее упало и учащенно заколотилось “Господи! Не натворила бы чего.”

- Инга! Девочка моя! Открой, пожалуйста. Это мама, - пропела она ласково, совсем как козлиха из сказки “Волк и семеро козлят”.

Замок щелкнул, но и только. Лана сама открыла дверь. Инга уже снова сидела на растерзанной постели, нечесанная, неодетая, зареванная. Лана молча опустилась в кресло, осуждающе глядя на дочь.

- Что, не нравлюсь? - со злой нервозностью огрызнулась Инга. - А я никому не нравлюсь. До меня никому нет дела.

- А ну-ка соберись немедленно! Размазня!

От неожиданности Инга вздрогнула, удивленно уставившись на мать.

- Сидишь тут, как лахудра, и умираешь от жалости к самой себе. Смотреть тошно.

Инга даже дар речи потеряла. Впервые в жизни она слышала, чтобы мать разговаривала с ней подобным образом.

- А кто виноват-то во всей этой истории? - продолжала наступление Лана.- Я? Отец? Где были твои глаза, твое женское чутье, когда этот дешевый аферист играл тобою, как кошка с мышкой? Тогда тебе, небось, казалось, что ты умнее всех. Ведь ты даже не подумала, что сделаешь родителям больно, что ставишь под удар всех нас, когда, никого не спросив, отправилась с первым попавшимся на твоем пути проходимцем в Лас Вегас расписываться, а потом, как снег на голову, привела его в дом, посадила нам на шею и меня же заставила его обслуживать. А теперь сидишь тут, черт знает, в каком виде и винишь в своих невзгодах весь мир.

Казалось, этот холодный душ материнских обвинений подействовал на Ингу отрезвляюще. Из разъяренного зверька она разом превратилась в маленькую, беззащитную девочку, ищущую у матери сочувствия и прощения.

- Мама, разве ты не понимаешь, - прохныкала она,- я самый несчастный человек на свете. Я не хочу больше жить.

- Хорошо. Давай разберемся, - уже совсем другим - дружеским, тоном заговорила Лана. - Ты все еще любишь его?

- Да. Да, да! Я люблю его! Но ты не волнуйся,- поспешила добавить она, - это пройдет. Наверное мне нужно время...

- Не нужно тебе время. Если долго лежать лицом в грязи, можно и захлебнуться. Одного я не могу понять, как ты могла полюбить такого негодяя. Неужели тебе безразличны моральные качества человека, которого ты впускаешь в свое сердце, в свой дом, в свою постель?

- Зачем ты так о нем! - снова вскинулась Инга. - Аферист, проходимец, негодяй. За что? Если я не смогла быть такой, какой он хотел меня видеть, значит, это моя вина, а не его. Значит, меня не за что любить и я ничего из себя не представляю...