Шагай вперед, мой караван... (СИ)

Элеонора Мандалян

Шагай вперед, мой караван...

ром а н

Глава 1

И снова самолет! Сколько же было этих перелетов, радикально искривлявших линии их судеб! Лане вспомнился тот, другой, самый тревожный и отчаянный в их жизни перелет - почти девять лет назад. Не перелет, а прыжок в неведомое. Девять лет! Годы пролетели, промчались, как сон... А может их и не было вовсе? Были. Еще как были. Достаточно посмотреть на дочерей, успевших за этот период не только вырасти, но и вступить в мир женщин. А на христианс-ком дворе разматывается третье тысячелетие. С ума сойти! И никакого тебе Апокалипсиса. Выходит, в очередной раз ошиблись господа пророки и прорицатели. Дай-то Бог!... Лана унеслась мыслями в прошлое, вспоминая, переживая и анализируя все заново.

Прижавшись лицом к стеклу иллюминатора, Лана не отрываясь смотрела вниз, на грандиозно-величественное царство Снежной королевы. Их огромный лайнер летел над Ледовитым океаном, едва ли не над Северным полюсом.Лед дал трещины, образовав гигантскую мозаику. Ослепительная белизна не только не казалась однообразной, но вызывала целую симфонию чувств, возвышенных и волнующих. Это было причастие. Очищение. Приобщение к вечности, к жизни богов и белокрылых ангелов. А очищение и божественное благословение им были сейчас, ой, как необходимы.

Заставив себя оторваться от созерцания вечных льдов, Лана взглянула на мужа. Он крепко спал, смешно выпятив нижнюю губу и неудобно запрокинув голову. А говорил, не может спать в самолете. Обе дочери, притомившись от болтовни, тоже уснули - через проход от них. Как-то они приживутся на новом месте, да и приживутся ли вообще, с тревогой, уже в который раз подумалось Лане. За себя она не волновалась. Крутые повороты жизненных колизий ее никогда не пугали. Даже скорее наоборот - действовали, как острая приправа к обеду. И когда один из друзей задал ей перед отъездом провокационный вопрос - как она будет чувствовать себя там, без корней, Лана с оттенком самолюбования ответила: А кто сказал, что я - дерево? Я - облако. Мне не нужны корни. Я везде дома. Моя Родина - вся планета.

- А сейчас у нас день или ночь? - осоловело поинтересовался муж, приоткрыв один глаз.

- У них здесь день, а у нас дома ночь. Так что, если можешь, спи дальше, Левушка. Глядишь, и время скорее пройдет.

- Девочки спят?

- Ага.

- А ты чего ж?..

- И я попробую.

Он умолк, закрыл глаза и вскоре снова засопел, время от времени всхрапывая. Часы показывали четверть двенадцатого. По-московски почти полночь, а здесь Верховное Светило в самом зените. Покормили их через час после взлета какой-то дрянью и пообещали вторую и последнюю кормежку за полтора часа до посадки. Это что же получается? 7-8 часов перерыва! Ничего себе сервиз. Видно сказывается и тут развал и обнищание страны.

Куда они летят? Зачем? Что ждет их на другой стороне Земли? Однажды, много лет назад, Лане уже довелось оказаться в аналогичной ситуации. Правда, тогда, по молодости лет, она не понимала, что делает. Просто вышла замуж и переехала к мужу из Москвы в Армению, неожиданно попав в непонятную ей культуру, в чуждый быт и язык. А потом долго, мучительно приспосабливалась, ломая себя. Как могла она, имея такой опыт за плечами, снова броситься с головой в еще более опасную авантюру. Как позволила втянуть в нее своих детей. Хотя... это еще вопрос, кто кого втянул. У них с мужем и в мыслях не было отважиться на такое.

Под брюхом самолета проплыла и растворилась в дымке скованная льдом Гренландия. И теперь не было ничего, кроме Атлантического океана. Его поверхность выглядела на удивление неравномерной. Отсюда, с одиннадцати- километровой высоты, были отчетливо видны могучие течения - этакие реки посреди воды, выделявшиеся более насыщенным цветом и направленностью потока. Заинтересовавшись, Лана стала пристальнее всматриваться в океанскую гладь и обнаружила на ней впадины и бугры, совсем как на твердой почве...

Интересно, радуется их приезду сын или будет тяготиться ими? Ведь они ему основательно добавят хлопот. Без его помощи им не обойтись. В чужой уклад не так-то легко вживаться. На то, чтобы его понять, нужно время. Много времени. Может и целой жизни не хватит. Особенно, когда жизни этой впереди остается не так уж и много.

Должно быть и она задремала. А когда опять посмотрела в иллюминатор, вдали уже проступали очертания канадских берегов. Вот он Северо-Американский континент, на котором ее семье суждено бросить якорь!

- Мамуль! - окликнула Лану младшая дочь. - Ужасно пить хочется.

- Там, в конце салона, у стюардесс кухня, - отозвалась Лана. - Попроси у них что хочешь - воду, сок, лимонад.

- А можно?

- Конечно, можно, глупенькая. На то они и поставлены, чтобы за нами ухаживать.

Изогнувшись длинным гибким телом, девочка выбралась из неудобного кресла, и, улыбнувшись матери, пошла в хвост самолета.

- Вика, и мне захвати, - крикнула ей вдогонку сестра.

Вике месяц назад исполнилось пятнадцать. Инга вступила в свою семнадца- тую весну. Хоть она и старшая, а в сущности еще совсем ребенок. Импульсивная, взбалмошная, остро нуждающаяся в том, чтобы ее любили. Вика мечтательная, рассудительная, погруженная в себя. Если Инга жаждала постоянного общения, то Вике лучше всего было наедине с собой. Многие находили ее странной. Считали, что девочка никого не замечает вокруг, ни с кем первая не заговорит. Но, в случае необходимости, выяснялось, что она чувствует каждого конкретного человека, как никто другой, интуитивно ухватывая в нем самое главное. Инга была трусишкой и паникершей, Вика вообще не ведала страха. Случались ситуации, когда своим непоколебимым спокойствием она озадачивала и поражала. Отец приписывал это отсутствию жизненного опыта, по принципу, пока не обожжется, не узнает, что огонь горячий. Лана придерживалась иного мнения. Она просто знала, знала наверняка, что ее младшая дочь - явление особое.

То, что случилось с ней в момент ее последних родов, перевернуло все ее представления не только о жизни, но и о смерти. А именно Смерть раскинула над ней свои, вовсе не черные крылья, когда она, исторгнув из чрева живой комочек плоти, лишилась сознания и сердце ее перестало биться. По сей день она помнила в мельчайших подробностях, все, что последовало за этим.

Возникло ощущение необычайной легкости и радость освобождения. Ей захотелось взлететь. Желание мгновенно реализовалось - она очутилась под потолком операционной, созерцая сверху окушерку, срочно вызванного врача и двух медсестер, мечущихся над распростертым телом женщины. Женщина, еще совсем молодая и привлекательная, только мертвенно бледная, бездыханно лежит в луже крови. Лана удивленно разглядывает роженицу, чьи черты ей кажутся удивительно знакомыми, и не сразу понимает, что смотрит на самою себя, вернее - на покинутое ею тело. Она пытается дать знать тем, что внизу, что она жива, что с нею все в порядке и нет причин для беспокойства. Но постепенно приходит осознание, что ей до них не докричаться, поскольку люди в операционной попросту не видят и не слышат ее. Сделав еще одну отчаянную попытку, Лана бросилась наперерез медсестре, направлявшейся к ее телу с очень длинной, страшной иглой, и...легко пройдя сквозь нее, “врезалась” в стену.

Но и стена не стала преградой - пролетев насквозь, как если бы стены не было вовсе, она очутилась в приемной и увидела Левона. Он сидел, обхватив голову руками и, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону, как заклинание повторял одну и ту же фразу: “Ты не сделаешь этого со мной, моя Лакшми. Ты этого не сделаешь”. От него исходили такие, холодящие душу, флюиды горя и отчаяния, что Лана вся съежилась, как на морозе. “Левушка! Успокойся, - шепнула она ему в самое ухо. - Я вот она. Здесь. Подле тебя. Со мной ничего не случилось. Но для него она вся была там, за дверью операционной - бездыханная, с остановившимся сердцем.

Больница вдруг исчезла. Все погрузилось во тьму, ватную, глухую тьму без звуков и образов. Растерянность овладела ею. Что делать? Куда идти? Но тут в пустоте забрезжил золотисто-молочный свет, будто кто-то в густом тумане включил фонарик. Приближаясь, свет медленно разрастался.А вместе с ним появилось ощущение покоя и защищенности... и чьего-то доброго присутствия. На ее глазах свет начал уплотняться, формируясь в фигуру старца, облаченного в длинные одежды, поверх которых волнами сбегали белые волосы и борода. Небесно-голубые глаза смотрели на нее с отеческим участием.