Дорога. Губка

Когда ей самой расхотелось жить, все свои надежды она возложила на меня. Отправляя меня в Париж с вокзала Гийемин, она нарядилась в лучшее свое платье и кокетничала напропалую. Когда спустя месяц я вернулся в Льеж, я с трудом узнал ее. За короткое время она приобрела множество привычек и причуд, порой взаимоисключающих. Без меня она словно потеряла способность идти прямо, не петляя и не кружа.

Так, например, она привела к нам в дом совершенно незнакомую женщину. Как-то в гололед мама упала на улице, и случайная прохожая помогла ей подняться и проводила до дома. Мамина благодарность была безгранична, словно Годельева ван дер Гюхт (так звали эту женщину, которая, кстати, не отличалась редкими душевными достоинствами) спасла ее от верной смерти.

Мадам ван дер Гюхт была из Антверпена, она сбежала в Льеж от мужа, который, как она утверждала, бил ее. Эту тощую невзрачную женщину мама окружила прямо-таки материнской заботой. Она поселила Годельеву в так называемую «комнату американца», где никогда никакого американца и в помине не было. Однако Годельева претендовала на большее. Как только раздавался звонок, она опрометью бросалась в спальню к моим родителям в страхе, что Стаф, ее муж, зайдет в комнату и сразу учует аромат ее духов. Все это было тем более удивительно, что она вообще не душилась, а мылась марсельским мылом. Стаф мерещился ей повсюду: а вдруг он проникнет к ней в комнату, когда ее там не будет, и узнает ее вещи — кончилось тем, что мама подарила Годельеве новые платья. Она рисовала своего мужа каким-то чудовищем: волосатый, длиннорукий монстр, на коротких ногах. Оружия при нем, правда, не было, только наточенный кухонный нож в кармане, впрочем, что нож, когда у него такие ручищи…

Ненависть Годельевы к мужу росла не по дням, а по часам. Теперь она отказывалась произносить хотя бы слово по-фламандски, раз это был язык Стафа. Мама, в восторге, что ей есть кого кормить, ублажала ее, как могла, и всякий раз во время еды, то есть четыре раза в день, давала ей уроки французского языка. «За едой все усваивается лучше», — говорила она.

У Анри Кревкёра Годельева не вызывала никакого протеста — он просто не заметил, что в доме появился кто-то чужой.

Однажды, когда Годельевы не было дома, раздался робкий звонок. Открыв дверь, мама увидела жалкого, довольно подозрительного субъекта: маленького роста, худой, печальный, на голове фуражка, мятое твидовое пальто такого цвета, какого твид, как уверяла мама, вообще не бывает. Рядом с ним стоял щенок — на веревочке вместо поводка.

— Я пришел за Годельевой, — сказал он, — я ее муж.

Мама была совершенно сбита с толку: этот мужчина, стоящий перед ней, так мало походил на мужа Годельевы, каким она себе его представляла, что она даже не сразу поняла, в чем дело. Она молчала.

— Я муж Годельевы ван Леер и пришел за ней, — повторил он жалобно, он не смел требовать, он только робко просил.

Щенок, взобравшись на порог, лизал мамины туфли, мама не устояла и впустила его в дом, а за ним и его хозяина. А сама все же осталась у подножия мраморной лестницы, словно защищая подступы к ней.

— Я не знаю никакой Годельевы ван Леер, — сказала она, и это была чистая правда.

Мужчина побледнел.

— Меня зовут ван Леер, мадам.

— У меня хороший слух, мсье, но я не знаю ни вас, ни вашей жены.

— Боже мой, боже мой! Конечно же, она не захотела называть мою фамилию, назвалась своей девичьей. Но если вы знаете Годельеву ван дер Гюхт, мадам, то это и есть моя жена, и вы должны мне ее вернуть.

Щенок оставил на мраморной ступеньке лужицу и начал дрожать. Но его хозяин ничего не замечал, слезы текли у него по щекам и капали на отвороты мятого твидового пальто.

— Значит, вы Стаф ван Леер, супруг Годельевы ван дер Гюхт, вы это хотите сказать? — переспросила мама, чтобы выиграть время.

Мужчина явно испугался.

— Стаф? Она сказала, что меня зовут Стаф? Нет, мадам, у меня другое имя, — сказал он печально, но с достоинством. — Моя жена не только отказалась от моей фамилии, да еще и имя мое изменила. Меня зовут Пит. Пит ван Леер.

— Вашей жены здесь нет, — сказала мать — и на этот раз солгала.

Словно следуя определенному сценарию, на слове «жены» послышался скрежет ключа в замочной скважине, а на слове «здесь» появилась сама Годельева.

— Ты пришел за мной, Пит? — спросила она торопливо, ничуть не смутившись.

С этого момента у мамы могли возникнуть сомнения, не превратилась ли она в призрак, потому что для своей неблагодарной гостьи и влюбленного в нее Пита ван Леера она просто перестала существовать. Мама была не очень-то сильна во фламандском и из их разговора поняла только суть: никаким скандалом тут и не пахло. Во всяком случае, до того момента, пока Годельева не заметила щенка. Она тут же перешла на французский, словно этот язык больше подходит для семейных сцен. Мадам Кревкёр так вышколила свою ученицу, так отшлифовала и синтаксис, и произношение, что бедный Пит с трудом понимал свою жену.

— Питеке, тебе придется выбирать между щенком и мной. Собаку в доме я не потерплю, сколько раз я должна тебе это повторять. Если ты способен предпочесть собаку человеку, мне тебя жаль.

Уменьшительное «Питеке» звучало в ее устах как ругательство. Щенок вдруг начал чесаться.

— Насколько я понимаю, — продолжала Годельева, — у него еще и блох полно. Ты небось такую грязищу развел… Да и что взять с бездомной собаки, которую подобрали на улице. Какое безобразие, ты ведь знал, что я терпеть не могу собак, меня от них с души сворачивает.

— Воротит, — машинально поправила мама.

— Что же теперь делать, Льевеке? — спросил удрученный супруг.

— Избавиться от собаки. Вот сейчас откроешь дверь и выставишь ее вон.

Питеке своими круглыми темными главками оглядывал холл, останавливаясь на каждой ступеньке белой мраморной лестницы, словно надеясь, что щенок найдет себе здесь другое пристанище, подальше от двери.

— Да вы с ума сошли, Годельева! — вскричала мама.

Но Годельева ее не слышит, она переходит к действиям: бросается к Питу, вырывает у него из рук веревку. Пит настигает ее уже у двери, пытается отобрать веревку, но Годельева сильней, чем кажется. Тогда Жаклина Кревкёр задвигает засов и спиной заслоняет дверь.

— Отдайте мне этого щенка, иначе вам придется возместить мне все, что я на вас потратила. И все платья до одного отдать обратно…

Пит встает у двери рядом с мамой. Сражаться на два фронта Годельеве не под силу, она мрачнеет. Худая рука Пита, точно змея, обвивает шею Годельевы.

— Ну же, дружок, отдай щенка этой даме, будь так мила.

«Дружок» неохотно отдает веревку маме, а щенок вдруг начинает скулить, словно понимает, что стал предметом торга.

Тем временем Годельева стремглав мчится в «комнату американца» собирать вещи. Пит стоит, не поднимая глаз.

— Это правда, что вы бьете свою жену? — спрашивает Жаклина.

Пит поднимает на нее глаза, полные ужаса.

— Она вам это сказала?

— Да, и еще, что вы носите в кармане нож.

Пит закрывает глаза, прислоняется к мраморной перегородке в позе распятого Христа, потом медленно опускает руки в карманы и выворачивает их.

— Мои карманы совершенно пусты, мадам.

Его карманы действительно пусты — лишь хлебная корочка, которую тут же подхватывает щенок. Мама хмурит брови.

— Ваш щенок, как видно, голодный? Кстати, когда ваша жена появилась в этом доме, она показалась мне очень худой.

Бедняга Пит даже не думает защищаться. Машинально стаскивает с головы фуражку (жест несколько запоздалый) и остается стоять у стены — ссутулившийся, жалкий, со своими вывернутыми наизнанку карманами.

— Не хотите ли перекусить, мсье ван Леер? — внезапно смягчается мама.

Она ведет его в кухню. Годельева появляется спустя полчаса: в руках два чемодана, на шее — связка пакетов. Мама с трудом узнает ее. Намазана, надушена, на высоких каблуках — прямо-таки шикарная дама.

Мама на скорую руку приготовила Питу «легкий питательный завтрак»: свежие булочки с маслом, отварное мясо, ветчина, яичница с салом, пирожки с рисом и, конечно же, кофе с молоком. Щенок расправляется в углу с рубленым бифштексом. Годельева брезгливо поджимает ярко накрашенные губы. Жаклина настойчиво приглашает ее к столу. Нет-нет, она спешит.