Два веса, две мерки (Due pesi due misure)

Одиннадцать часов пятьдесят девять минут

Когда появились первые наручные часы с загорающимися цифрами на микротабло, я воспринял их как способ отличиться от других. Всегда ведь найдутся желающие привлечь к себе внимание. Например, некоторые автомобилисты вместо обычного сигнала предпочитают маршеобразный пассаж из фильма «Мост через реку Квай». Что же удивительного, если кому-то нравится в ответ на вопрос: «Который час?» — нажать кнопку и на минуту заворожить остальных.

Но теперь ситуация меняется. Часы со световым индикатором, похоже, станут событием века. Через несколько лет, по предсказанию экспертов, почти треть часов, производимых в мире, будет относиться именно к этой разновидности. Цена их может опуститься до 15 тысяч лир, преимущество перед обычными часами будет состоять в большей простоте обращения (достаточно приобрести небольшую электробатарейку, действующую в течение года) и в высочайшей точности (максимальное отставание или забегание вперед — сто секунд ежегодно).

Все это очень грустно. За пределами зала ожидания аэропортов и вокзалов, где каждая минута отмечается шорохом металлических планок на табло, я воспринимаю только время, указываемое стрелками часов. Час, спрессованный в виде цифры, — это бюрократическая выдумка.

Время, которое мы, простые смертные, привыкли определять по часам, относится не к арифметике, а к геометрии. Другими словами, это угол, образуемый двумя стрелками. Мне нравятся часы железнодорожников со стрелками в виде древних луковых стрел. Из уважения к стрелкам я смиряюсь даже с часами в форме сердечка, которые носят хиппи.

Но если не врут, что кварцевые часы будут стоить дешевле, а идти точнее обычных, значит, нет ничего плохого, если они войдут в нашу жизнь. Ведь точно так же на смену бензиновым зажигалкам пришли газовые, а колодочным тормозам — дисковые.

Я не собираюсь проливать слезы по уходящим в прошлое часам со стрелками, которые, быть может, исчезнут так же быстро, как наш старый знакомый — четырехмоторный винтовой самолет, уступивший место современному реактивному лайнеру. Но мне хотелось бы трезво взглянуть на некоторые аспекты грядущей эры господства кварцевых часов.

Оставим в покое башни и колокольни (установили же на них в пятнадцатом веке куранты со стрелками, так почему же не заменить их сейчас светящимися неоновыми табло) и обратимся к родному языку. Для каждого из нас день состоит из двенадцати часов. Только бюрократы и дикторы добавляют к ним время от тринадцати до двадцати четырех часов. Когда объявляют: «Митинг начнется в восемнадцать тридцать», тут все ясно, но если вашему другу вздумается сказать: «За шутками и разговорами мы засиделись до двадцати трех часов сорока двух минут», то невольно возникает сомнение: а в своем ли он уме?

Итак, с массовым распространением электронных часов неизбежно исчезнет из обихода привычное для нас обозначение времени. Люди будут смотреть не на циферблат, а на цифры. Разве что какой-нибудь пурист при взгляде на цифру 16.45 переведет: без четверти пять. Остальные же, механически повторяя цифру, назовут точное время, как по телефону.

С миниатюрным табло, загорающимся на запястье, возникнут бесконечные сложности: ведь при взгляде на стрелки люди округляют время, а при виде светящейся цифры — дело другое. Один скажет: сейчас одиннадцать часов пятьдесят восемь минут, другой поправит: нет, пятьдесят девять, но никому и в голову не придет сказать: полдень.

Склонные к опозданиям оставят привычку переводить вперед стрелки или ссылаться на отстающие часы: ведь кварцевый механизм ошибается всего на сто секунд в год. Главное же — исчезнет приятное разнообразие в выборе выражений: три четверти двенадцатого или без четверти двенадцать. Конечно, это мелочь, но сколько в ней радующих душу оттенков. Еще какой-нибудь год, и девицы из ночных клубов будут запросто говорить: в ноль часов восемнадцать минут. То есть как при отправлении скорых поездов.

Мне становится не по себе, когда кто-нибудь из моих друзей, вглядевшись в цифры на световом табло, прикрепленном ремешком к руке, объявляет время. Потребуется, наверно, немало лет, чтобы я не вздрагивал при возгласе какой-нибудь милой женщины, гуляющей с детьми в саду: пора домой, уже девятнадцать часов двадцать восемь минут.

Точность электронного механизма обернется новым ударом по живому языку. И так уже пять миллионов учащихся в начальных школах вынуждены привыкать к тому, что отец не «ругается», а «сердится», что надо говорить «дам по лицу», а не «по морде», что время может лишь идти, а не лететь и не бежать, что слова «я тебе покажу» означают только «наказание». Бюрократический лексикон внедряется теперь и с помощью часов. Дело кончится тем, что мы станем говорить жене: четырнадцать часов одна минута — пора двигаться, не то не видать мне аэробуса на Рим.

Немеркнущие ценности

О балаганах на площади Сиены как-то забыли: никто не кидает тухлые яйца, внепарламентские группировки не устраивают больше сидячих забастовок, солдаты, закрыв лицо платком, не маршируют с плакатами: «Мы устали от препон, чинимых красными жакетами».

Площадь Сиены осталась в стороне от мировых катаклизмов. Палатки, плюмажи, обнаженные сабли, юнги, поднимающие флаги из-за кустов азалий вопиюще красного цвета, как на картинах художников-дилетантов, — все это выдержало испытание временем. Вот уже тридцать лет, как там все остается без изменений, даже братья Д'Индзео. Они прославились еще во времена знаменитых Бартали, Фанджо, Марчелло Дель Белло, Пиолы. Все проходит и забывается, кроме братьев Д'Индзео. Дольше держатся, пожалуй, лишь министры от христианско-демократической партии.

Развенчаны сказочные морские динозавры, оплеваны постоянные выставки, утратили привлекательность монументы, священные ритуалы и светские рауты. Даже папа римский идет в ногу со временем и благословляет верующих из джипа последней модели. Новые веяния еще не дошли до площади Сиены. Даже политические партии упустили ее из виду и до сих пор не придумали для нее какого-нибудь комитета, подобно фестивальному в Сан-Ремо. Никто еще не обсуждал, могут ли офицеры с шашками наголо расцениваться как открытый вызов общественному порядку. Социалисты и социал-демократы пока не сталкивались друг с другом по вопросу, надо ли карабинерам в плюмажах, приставленным к карусели, объединяться в профсоюз.

Знаки отличия

Все согласны, что автомобиль — не цветок в петлице. Но это относится лишь к роскошным средствам передвижения и к имущим классам, которые одно время всячески украшали свои машины, но теперь считают украшения павлиньим хвостом, не сулящим ничего хорошего. Но средняя и мелкая буржуазия, по-моему, все еще весьма чувствительна к внешнему виду автомобиля как к признаку социального отличия. Я живу в большом доме, населенном симпатичными людьми: чиновниками, лицами свободных профессий, торговцами. В воскресенье утром гараж в полуподвальном помещении превращается в гигантскую мойку — все что-то намыливают, чистят, натирают до блеска пастой. Так и кажется, что не сумевшие приобрести новый автомобиль из-за инфляции что есть сил начищают старую машину, стараясь омолодить ее или, как говорится, индивидуализировать; магазины запчастей никогда еще не продавали столько колпаков из легкоплавких материалов, столько кожаных протекторов для руля типа grand prix, а жестянщики не перекрашивали столько капотов в цвет «ралли» матово-черного оттенка и не прилепляли стольких завитушек на пресловутых боковинах.

Автомобиль как символ благосостояния слишком укоренился в нашей жизни, чтобы исчезнуть под давлением кризиса. Автоконструкторы это поняли, и сзади, на багажниках, никогда прежде не расцветал столь пышный букет из всякого рода хромированных надписей и табличек, подчеркивающих разную степень престижности машины: «специаль», «суперспециаль», «гранд-спорт-люкс». На одном багажнике я даже прочел надпись, сообщавшую непосвященным во избежание недоразумений, что машина «с искусственным климатом».