Когда рассеется туман

Драгоценные, прекрасные мгновенья, которые я вспоминала потом сотни и сотни раз, всю свою жизнь. Иногда представляла себе, как мы вместе дошли до дома, выпили за наше будущее счастье и вскоре поженились. И жили счастливо до самой старости.

Однако ты знаешь, что этому не суждено было сбыться.

Вернемся назад. Мы дошли до середины улицы, до дома мистера Коннели, откуда, как обычно, доносились тоскливые звуки волынки, когда Альфред сказал:

— Ты можешь взять расчет, как только вернешься в Лондон.

— Расчет? — резко остановилась я.

— У миссис Лакстон. — Он улыбнулся мне. — Мы ведь женимся, так что тебе больше не придется ее одевать-раздевать. Уволишься, и сразу уедем в Ипсвич. Хочешь — будешь работать со мной. Вести счета. Или займешься шитьем?

Взять расчет? Оставить Ханну?

— Нет, Альфред, я не могу, — твердо сказала я.

— Почему же не можешь? — Его улыбка стала растерянной. — Я ведь увольняюсь.

— Ты это ты, — я с трудом подбирала слова, изо всех сил желая, чтобы он понял. — А я горничная, камеристка. Ханна без меня не справится.

— Да справится она! Наймет другую. Ей все равно, кто будет складывать ее перчатки! — вспылил Альфред. Потом взял себя в руки и сказал уже мягче: — Ты слишком хороша для этой работы, Грейс. Ты заслуживаешь большего и должна жить своей жизнью.

Я не знала, как объяснить ему, что Ханна, конечно же, найдет другую служанку, только ведь я больше, чем служанка. Что мы привязаны друг к другу с того самого дня, в детской, когда нам обеим было по четырнадцать, и я гадала, как это — иметь сестру. Когда неожиданно соврала мисс Принс и сама испугалась.

Что я дала слово. Что Ханна попросила никогда не бросать ее.

Что мы — сестры. Тайные, но сестры.

— Кроме всего прочего, — продолжал Альфред, — мы ведь будем жить в Ипсвиче. Как же ты сможешь сохранить работу в Лондоне? — Он дружески сжал мою ладонь.

Я вдруг сообразила, что уворачиваюсь от его взгляда. Такого прямого. Такого искреннего. Альфред не поймет моих колебаний. Я почувствовала, как все мои аргументы тают, исчезают в неведомой дали. Нет таких слов, чтобы убедить его, заставить сразу понять то, на что мне понадобились годы.

И я поняла, что никогда не смогу получить их обоих. Альфреда и Ханну. Что пришло время выбирать.

По телу разлился ледяной холод.

Я выдернула руку из руки Альфреда и начала нескладно просить прощения. Бормотала что-то про ошибку, страшную ошибку.

А потом я побежала. И не оглядывалась, хотя точно знала, что он так и стоит под желтым уличным фонарем. Смотрит мне вслед — как я тороплюсь вдоль по улице, стучусь в дом, жду, когда тетя меня впустит, и исчезаю за дверью. И я закрыла ее за собой — дверь в то, что могло случиться.

Обратный путь в Лондон оказался сущим мучением. Долгий, тоскливый — машина едва тащилась по скользкой дороге. И самое страшное — я сама себе единственный попутчик. Всю дорогу я вела отчаянные споры. Уговаривала себя, что приняла верное, единственно возможное решение — ведь я обещала Ханне не бросать ее. И к тому времени, как автомобиль остановился у дверей дома номер семнадцать, мне удалось себя убедить.

Еще я решила, что Ханна тоже знает о нашем родстве. Что она догадалась, подслушала разговоры родных или даже кто-то ей рассказал. И именно поэтому она всегда тянулась ко мне, делилась тайнами. С того самого дня, как мы столкнулись в дверях секретарских курсов мисс Дав.

Выходит, мы обе знаем.

И эта тайна, как и многие другие, останется между нами.

Молчаливый союз верности и преданности.

Нет, все-таки хорошо, что я ничего не сказала Альфреду. Он бы не понял, почему стоит держать такое открытие при себе. Убеждал бы рассказать все Ханне, потребовать каких-нибудь привилегий. Несмотря на свою доброту и заботливость, не согласился бы оставить все, как есть. И что было бы, если бы все дошло до Тедди? И его семьи? Ханна бы пострадала, а меня бы вообще уволили.

Нет, что сделано, то сделано. Выбора нет. Впереди только одна дорога.

ЧАСТЬ 4

ИСТОРИЯ ХАННЫ

Пришло время поговорить о событиях, в которых я лично не участвовала. Потесним на время Грейс с ее переживаниями и вызовем на сцену Ханну. Ведь пока я ездила домой, в ее жизни произошли серьезные перемены. Я поняла это, как только вернулась. Изменилось все. Изменилась сама Ханна — она светилась изнутри, будто скрывая какую-то прекрасную тайну.

Что на самом деле случилось без меня в доме номер семнадцать, я выяснила не сразу. Как и то, что происходило потом. Конечно, у меня были кое-какие подозрения, но они ничем не подтверждались. Только Ханна знала все до конца, но она никогда не любила делиться новостями. Предпочитала секретничать. Однако после страшных событий двадцать четвертого года, когда мы оказалась запертыми в Ривертоне, ей хотелось хоть с кем-нибудь поделиться. А я всегда умела слушать. И вот что она мне рассказала.

Это случилось в первый понедельник со дня смерти мамы. Я уехала в Саффрон-Грин, Тедди и Дебора ушли на работу, а Эммелин обедала с друзьями. Ханна в одиночестве сидела в гостиной. Надо было ответить на письма, но бумага сиротливо лежала рядом с ней на диване. Ханне совершенно не хотелось переписывать однообразные ответы женам клиентов Тедди и вместо этого она загляделась в окно, рассматривая прохожих и пытаясь угадать, кто они и куда спешат. Она так погрузилась в свою игру, что не заметила, как он подошел к парадной двери. Не услышала, как позвонил в звонок. И очнулась только, когда в дверь постучал Бойли.

— К вам джентльмен, мэм.

— Джентльмен, Бойли? — повторила Ханна, глядя, как маленькая девочка вырвалась из рук няни и побежала в запорошенный снегом парк. А когда она в последний раз бегала? Так быстро, чтобы ветер бил в лицо и сердце колотилось, и перехватывало дыхание?

— Он объяснил, что у него какая-то вещь, принадлежащая вам, мэм, и что он хочет вернуть ее владелице.

Как же ей все это надоело…

— А он не мог передать ее с вами, Бойли?

— Сказал, что нет, мэм. Говорит, что должен отдать ее лично.

— Не помню, чтобы я что-нибудь теряла. — Ханна наконец отвела взгляд от девочки и отвернулась от окна. — Что ж, проводите его сюда.

Мистер Бойли замялся, будто хотел сказать что-то еще.

— Что-то не так? — спросила Ханна.

— Нет, мэм. Просто этот джентльмен… Не совсем джентльмен, мэм.

— Что вы имеете в виду?

— Вид у него не слишком… почтенный.

— Что значит — не слишком почтенный? — заинтересовалась Ханна. — Надеюсь, он одет?

— Да, мэм, с одеждой у него все в порядке.

— И не выкрикивает оскорблений?

— Нет, мэм, — ответствовал Бойли. — Он весьма вежлив.

— И не француз — невысокий и с усами? — встревожилась Ханна.

— О нет, нет, мэм.

— Тогда скажите мне на милость, Бойли — что же в нем такого непочтенного?

Бойли нахмурился.

— Не знаю мэм. Просто у меня такое ощущение. Ханна притворилась, что уважает ощущения Бойли, хотя на самом деле он лишь разбудил ее любопытство.

— Если этот джентльмен говорит, что у него моя вещь, я думаю, лучше будет получить ее обратно. Если же он проявит хоть каплю неуважения, я тут же позвоню и вы придете мне на помощь.

— Хорошо, мэм, — с чувством выполненного долга согласился Бойли. Поклонился и вышел. Ханна оправила платье. Дверь снова распахнулась. За ней стоял Робби Хантер.

Сперва Ханна его не узнала. Они ведь виделись совсем недолго — всего одну зиму, почти десять лет назад. Да и Робби изменился. Тогда, в Ривертоне, он был совсем мальчишкой. С нежной, гладкой кожей, широко открытыми темными глазами и спокойным голосом. И вообще он был очень спокойным. Даже слишком. Тихо, без предупреждения, вошел в их жизнь, играючи заставлял ее делать и говорить вещи, о которых она потом жалела, и с непонятной уверенностью в себе увел у них брата.