Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— Как утром?!

— Говорят, в порядочных семьях моют посуду только на другой или на третий день, если не позже. А мы, я думаю, будем порядочной семьей?

— Посуду вымоешь ты сам, — отрезала она. — А воду я поставила для чая.

— Ты собираешься пить чай? — взглянул я на нее растерянно. — Но ведь у нас еще полбутылки охотничьей!

— А мне хочется чаю, — настаивала она на своем.

— Ты меня изумляешь!

Я показался себе чуть не оскорбленным.

— Ладена… — немного погодя заговорил я проникновенным голосом, нагнувшись к ней через тарелку из-под копчушек, — ты прелестна! Я готов скрасить твое времяпрепровождение здесь рассказами о своем деде и патефонными пластинками…

— А у тебя их много?

— Три.

— Ну-у, мало… — сказала она и пошла заваривать чай.

Настала вынужденная пауза.

«Хватил, кажется, немного через край», — подумал я. Всегда я так: если не выпью чего-нибудь очень возбуждающего — не могу выдать ни одной идеи и выгляжу полнейшим дураком. Девчонки от меня не очень-то теряли голову — и почему мне ждать этого от Ладены? Конечно, она что-то от меня скрывает. Наверно, поругалась с хахалем и хочет подложить ему свинью. Не трудно было сообразить, что эти ноги, как у манекенщицы, и эти крепкие бока не долго пропадали втуне. Я неожиданно опрокинул в себя полную рюмку и поставил ее на стол. Ладена все еще заваривала чай. Я разозлился и решил действовать. Женщине сразу надо преподать урок. Это сказал мне Колман и подвел под это теоретическое обоснование. Она, если угодно, ждет этого урока, потому что до самой той минуты, пока его не получит, прикидывает, соображает, комбинирует, как тебя окрутить. В конечном счете ты ей только помогаешь. Она по-своему тебе даже благодарна, если считать, что женщина способна на такое чувство.

— Где дед твой держит сахар, Алеш?

Мы стояли лицом к лицу на середине кухни.

Ладена с полной горячей чашкой чая, я — полный неожиданных отчаянных идей.

— Ладена! Тебе ясно, что ты остаешься в этом доме до утра? — сказал я решительно.

Она прижала холодный нос к моему нахмуренному лбу и произнесла в сантиметре от моих губ:

— Ясно не ясно, а другого выхода у меня, кажется, нет.

Я ничего не понял и поторопился замять эту тему. «Не надо спешить, — сказал я себе, — пускай события развиваются естественным порядком».

И дал ей сахар и лимон.

Потом сделал еще одну попытку:

— Ты где хочешь спать? У деда в комнате или наверху?

— Мне все равно. Ты думаешь, где будет теплее?

Осечка. Девочка была о’кэй.

Я сказал, что пластинки можем послушать наверху, чего-нибудь еще там выпьем, а потом внизу залезем под перину.

Погасил всюду свет (зажег только ночник и сунул его под стол), пустил долгоиграющую с Надей Урбанковой — недавно купленную пластинку, которой я гордился, — навалил на кровать подушек и, подождав, пока Ладена сядет, стал ерзать рукой по ее спине.

Ладена замерла, откинув голову мне на плечо, и прикрыла глаза. Когда я шевельнулся, чтоб поправить подушку, голова ее чуть не скатилась.

— Ты что, Ладена?! — повернулся я всем корпусом.

— Ничего, — слабо улыбнулась она. — Ты можешь дать мне еще чаю, Алеш?

Она взглянула на меня опять, увидела мои оторопелые глаза, забилась в уголок кровати и оттуда сказала:

— Со мной ужасно весело… Я иногда сама себе противна.

— Сколько ты этих чаёв пьешь за вечер? Есть у тебя какая-нибудь норма? — сказал я неприятным голосом.

Она обвила руками поджатые колени и подняла на меня сонные глаза:

— Я знаю, у тебя было обо мне другое мнение…

— Какое?

Она молчала.

Я возвратился к ней и тихо произнес:

— Я тебе чем-то неприятен?

— Нет. Это нет. Я с самого утра глотаю аспирин. Наверное, у меня температура, я просто не решалась тебе сказать. Есть у вас градусник?

На градуснике оказалось тридцать восемь. Я посмотрел на Ладену.

— Я поеду домой, — сказала она. — Это глупо, но ведь так может произойти со всяким.

Она говорила быстро и не глядя на меня. При этом вид имела такой беззащитный, что меня это умилило.

— С ума сошла! Ты знаешь, сколько времени? И в такой дождь!.. — загорячился я.

— Нет, Алеш, нет. Я сама себе противна. Раз уж я заболела, надо быть одной.

— Бабские разговоры! — оборвал я.

Потом решительно сказал:

— Сейчас получаешь у меня теплый халат, сую тебя под перину, набрасываю стеганое одеяло и начинаю поить шиповником. Немедленно!

Стремительность моего натиска обезоружила Ладену. Она какое-то мгновение колебалась. Но я, взяв в одну руку одеяло, другой уже тянул ее в комнату деда.

Остановившись около кровати, она беспомощно огляделась.

Я понял.

— Пошел заваривать шиповник — когда приду, чтоб ты была под одеялом!

И я, погладив ее по щеке, тихонько улыбнулся. В дверях спросил еще:

— Радио принести?

Ладена покрутила головой.

— Ты расскажи мне что-нибудь о деде… у меня лично никогда не было родственников…

— Сначала примешь две таблетки аспирина.

— Я без конца его сегодня принимаю, — сказала она.

Покорно села на постели и поджала ноги.

Я затворился в кухне, включил плиту и пошел доставать шиповник и брать сахар. В голове был полный ералаш — я самому себе начал казаться ненормальным. Кроме того, ужасно злило, что я усложняю жизнь. Дня через два так или иначе разойдемся, а вспоминаться потом будет что-то вымученное и бездарное. Я закурил, пока грелась вода, и снова начал думать, стоит ли все, что, возможно, и произойдет, таких усилий. Но только и вошел в комнату деда, как позабыл о всех своих сомнениях. Ладена нежно улыбнулась мне с подушки, притиснула горячую ладонь к моим губам — знак благодарности, воспринятый с невозмутимостью хозяина и повелителя. И был я в тот момент ужасно горд своей решимостью.

Подал Ладене чашку, потом еще…

На лбу у нее выступили капли пота. Я гладил ее по голове, и пальцы мои вязли в длинных волосах.

— Спи, — сказал я. — И ни о чем не беспокойся.

В темноте я потерял ощущение времени.

Сердце явственно колотилось. Я думал, что Ладена ко мне повернется — хоть раз, один разок, обнимемся… но тут услышал слабенькое, тихое дыханье, стиснул ее ладонь, и тоже задремал. Ночью меня разбудил Ладенин кашель. Она спала на спине — он прекратился, когда Ладена повернулась на бок. Я встал, надел пижаму и влез под перину. Только тогда по-настоящему уснул.

Утром, открыв глаза, я неожиданно обнаружил, что на меня, прищурившись, глядит Ладена.

Я приподнялся.

Она сидела рядом и улыбалась:

— Ты не смотри на меня так, с утра…

Какую-то минуту я ничего не понимал.

Потом мне захотелось смеяться.

На голове Ладены сидела моя шапка, горло было замотано дедовым шарфом.

— К чему весь этот шик? — спросил я, протерев глаза. — Который теперь час?

— Одиннадцать. У меня что-нибудь не так?

— Уж ты не собираешься ли выходить на улицу?

— Теперь не собираюсь. Я только пришла, — сообщила мне Ладена. — Температуры нет, молочную еще не открывали, зато в аптеке были очень милы. В самообслужке тоже. Я принесла вина, консервов и пакетик жареной картошки.

Она размотала шарф:

— Вино мы разогреем… На улице до жути хорошо, Алеш! Нападало чуть не на четверть метра снега!..

— Не может быть! — вскочил я и распахнул окно.

Она сказала правду.

4

Субботу Ладена сплошь прокашляла и проспала.

После обеда сказала, что немного отдохнет, и попросила дать какое-нибудь чтиво. Я дал ей детектив, но она на четвертой странице уснула. Забрав его и положив на столик, я некоторое время на нее смотрел. Она дышала тяжело. «Вдруг это не бронхит, а воспаление легких?» — подумал я.

Я в самом деле за нее тревожился. Таких вещей со мной до сих пор не случалось. Я никогда ни за кого не волновался — разве что за себя в отдельных ситуациях. И чувство это было совсем ново. Я никогда не понимал, как некоторые парии могут волноваться о девчонке, даже способны ехать из-за этого чуть не в Словакию. О том, что с кем-то может что-нибудь произойти, я как-то не думал. Были свои заботы, и их всегда хватало.