Призрачно все...

Поворот ключа

Почему никто не боится показаться банальным? Или это чувство притупилось, оно не характерно для нашего кибернетически выверенного времени? Изместьев давно размышляет над этим вопросом, с разных ракурсов смотрит на него. Астрологи твердят, что обостренное чувство банальности свойственно некоторым знакам, с которыми можно даже поссориться, если сегодня одеться так же, как вчера, накормить тем же, чем вчера… Но какие именно это знаки, Изместьев не помнил. Разве в них дело?

Сразу видно, его юная коллега не принадлежит к их числу, она из другой когорты. Сидит перед ним, держит на коленях набитый фруктами пакет из гипермаркета и даже не краснеет. Принесла бы чего-нибудь домашнего, к примеру, нафаршированные перцы или блины со сгущенкой… Откуда у всех «посещенцев» стереотип: фрукты, апельсины, бульон? Он не «желудочно-кишечный», он — летун, дельта-планерист. Ему можно и сациви с «Хванчкарой», и пельмешки под водочку-с… Он всего-то — спрыгнул с шестнадцатого этажа на подушечку. Почему ему то, что и всем? Он — эксклюзивен, неповторим. Он — самородок, можно сказать.

— Здорово осунулись, Аркадий Ильич, — наперекор его мыслям невнятно выдала Леночка. — Будто после туберкулеза или из тюрьмы… Правда, правда, уж мне-то вы можете поверить, Аркадий Ильич. Ну, ничего, на дежурствах я вас откормлю, можете мне верить.

— Ты умеешь поднять настроение, — попытался изобразить обиду больной. — Один черт, что дежурство, что вне работы.

— Ирония ваша ни к чему, — быстро нашлась Леночка. — С какой бы еще целью я принесла вам фрукты? Чтобы цвет лица у вас изменился. И чем скорее, тем лучше. Мне без вас скучно работать. Что-то не то, понимаете? Как я выяснила у лечащих докторов, руки-ноги у вас целы. Значит, скоро выпишут.

— Сколько мы работаем, Ленок, ты все обо мне печешься. Что б я, значит, не простудился, не похудел. Но все как-то с подковыркой, в качестве прикола, что ли…

— Как большинство боссов, шефов… руководителей, короче, вы ко мне необъективны, — поджала густо накрашенные губки коллега. — Хотя… что это я возомнила?! Кто я такая, в конце концов?! Так, ни шило, ни мыло. Серая пришибленная мышь, дожидаюсь, когда за мной котяра пожалует. Лапой своей накроет и пристану я, наконец, к берегу.

Изместьев взглянул на девушку с нескрываемым удивлением. Даме тридцать, а все кличут Леночкой. Семьей так и не обзавелась, в мединститут поступала раза три, но все не судьба… Фельдшер-анестезистка, так по вызовам и мечется. Как-то незаметно она появилась в бригаде, стала незаменимой. Впрочем, он от нее отличается лишь уровнем ответственности и окладом. А институт, который закончил… Это было так давно, что доктор подчас сомневается, было ли вообще это в жизни, и с ним ли. Реальность такова, что он находится в одноместной палате клиники неврозов, и первым его посетителем оказалась именно эта девушка.

— Зря ты так, — постарался он выдавить улыбку. — Я к тебе отношусь по-доброму. Нежно, трепетно, даже возвышенно. Ты такой же человек, как и я. Как и все остальные.

— Аркадий Ильич, Аркадий… — озираясь на дверь палаты, вдруг затараторила Леночка. — Зачем вы прыгнули с такой высоты? Вы хотели… вы хотели… Себе доказать? Такую подушку организовать внизу — это ж надо соображать! Никаких предвестников не было… Я имею в виду — признаков такого поступка. Почему бы не посоветоваться?! Помогли бы наверняка.

— Кто? Уж не ты ли? — игриво «уколол» доктор девушку, и тотчас пожалел об этом.

— А хоть бы и я, — запальчиво прошептала Лена, поставив пакет ему на кровать и промокая глаза платочком. — Вы слепой истукан. Работаете, как кресалом в пещере первобытный … какой-нибудь. Считаете, что если вам все равно, то и другим наплевать на вас, да? Вы ж с людьми работаете. Доверять им надо! Вам плохо было с нами? Признайтесь, плохо, да? Почему вы решили уйти? Это накладывает на всех нас… не тень, не груз какой-то… Осадок оставляет в душах.

— Ни о чем таком я не задумывался, Ленок, — как можно шире, до боли в челюстях, улыбнулся Изместьев. — Просто хотелось проверить себя.

— Вы что, школьник-максималист? — она вдруг сложила руки на груди, словно отчитывающая нерадивого ученика преподавательница. — Все время требуется чего-то доказывать самому себе? Неужели время не лечит? Сами со стороны себя видели?

— Честно говоря, нет, — скривился он, слегка покраснев. — Не задавался такой целью. Здорово все переполошились из-за меня. Там, коллеги, друзья, родственники…

— Не то слово. Я, похоже, нервный тик заработала из-за вашего прыжка-полета. Видите, как щека у меня дергается, — она неожиданно склонилась над ним, он даже различил запах ее духов. — С этой стороны заметно?

Доктор зажмурился, словно пытаясь рассмотреть у себя внутри причину собственного столь поразительного равнодушия. Ему действительно все равно, почему он «сиганул» с высоты вниз своей башкой, слегка седеющей на висках; ему плевать, расплачется сейчас в порыве нахлынувших чувств перед ним его боевая подруга или, скрипя своими коралловыми зубками, выскочит в коридор. Ему по барабану!

Что он помнит из вчерашнего, позавчерашнего? Ну, решил прыгнуть, остроту испытать, поскольку все осточертело в этой жизни. А чтобы не так страшно было — побеспокоился о подушке. Что в этом удивительного? Все вполне объяснимо и понятно. Ему, по крайней мере.

Он позаботился или кто-то другой, какая разница?! Мир не без добрых людей. Важно, чтобы в трудную минуту кто-то пришел на помощь.

— Да вы совсем о другом думаете! — отскочила Леночка от него, замахав руками. — Или о другой. Конечно, кто я такая, чтобы на меня обращать внимание! Так, девушка из деревни, из глуши.

Боже, какие мы обидчивые! Как мы любим губешки-то надувать! Так и есть, направилась к выходу. Что бы такое душевное напоследок, вдогонку бросить?

— Из какой хоть деревни, скажи, девушка, — как можно доверительней поинтересовался «больной», — в какой глуши я остаток дней суровых своих проведу?

— В Кормилицах проведешь. Это название тебе о чем-нибудь говорит? — прозвучало за секунду до того, как дверь палаты захлопнулась.

Вместе с услышанным на доктора навалилась резкая сонливость. Он прикрыл веки и попытался унять невесть откуда появившееся сердцебиение.

Кормилицы… Кормилицы… Где он мог слышать этот географический термин? То, что слышал совсем недавно, в этом не было никаких сомнений. Надо попытаться вспомнить, надо попытаться. Словно в его мозг вставили ключ, подходивший к нему идеально, и повернули на пол-оборота. Но пол-оборота, как выяснилось, недостаточно для того, чтобы вспомнить все.

Сосредоточиться на сказанном только что ушедшей коллегой не получилось. Осторожно приоткрыв дверь, в палату проник сутулый невысокий мужчина в белом халате с худощавым лицом и близко посаженными глазами. В руках он держал увесистую спортивную сумку.

Какое-то время он стоял у дверей, внимательно разглядывая Изместьева. Потом улыбнулся, подошел к кровати и протянул руку:

— Вы помните меня, Аркадий Ильич? Я — Карл Клойтцер.

— Кто, простите? — Прищурился, пожав протянутую руку, Изместьев. Словно ему помешали расслышать сказанное, хотя в палате и в отделении в эту минуту царила полная тишина.

Сутулый долго рассматривал широко открытые глаза, немного бледное лицо Изместьева. Наконец, сделал заключение:

— Что ж, тем лучше.

— Чем лучше? — недоуменно переспросил доктор. — Прекратите говорить загадками, я не понимаю.

— Собирайтесь, Аркадий Ильич. — Сутулый поставил сумку на кровать рядом с сидевшим Аркадием, расстегнул на ней молнию. — Здесь спортивный костюм вашего размера.

— Но я никуда идти не собираюсь, — начал неуверенно Изместьев. — У меня курс реабилитации после падения…

Сутулый замер на пару секунд, чему-то усмехнулся про себя.

— Да знаю я все про вас. Реабилитация вам в принципе не нужна, во всяком случае, у господина Ворзонина — точно.

Доктор почесал затылок, махнул рукой и начал переодеваться.