Шаги за спиной

вимость в том, что не случилось ровно ничего, ничего вещественного, что можно было бы исправить: починить, удалить, выбросить, переставить с места на место, перевернуть вверх ногами, подождать, пока уплывет само, как вот это облако. Уйти куда-нибудь, но далеко. Очень далеко, в такое место, где можно просто жить, любить, делать любимое дело (даже ненужное никому, кроме тебя), иметь несколько друзей, загорелых, рассказывающих сочные анекдоты и всегда готовых помочь, хотя помогать не в чем, и так все в порядке. Там будут теплые дожди и синезвездные ночи, морской берег (или океанский, для основательности счастья) простые нравы и такие счастливые глаза, что даже смерть забудет про этот уголок. Вот, облако снова стало похоже на женщину.

Людмила подняла глаза и засмотрелась на проплывающее облако. Облако напоминало лежащую женщину. Боже мой, как я устала! И почему? Откуда такая беспросветность? Откуда такая нежность - знавала ведь всяких, и ангелов, и чертей. А почему эта веревка висит так высоко?

Она собиралась повесить только что выстиранное покрывало. Перила балкончика были сделаны из неопределенного, но клетчатого материла, множество раз перекрашенного разными оттенками синей краски; клетчатые стеночки оставляли просвет внизу, сквозь который можно было видеть жизнь двора, по-утреннему сонную и мягкую: прошел дворник, катя тележку мусора в которой что-то прицокивало (звук без ослабления дотягивался до девятого этажа), дворник был согнут в три погибели, как доживающая долгий век старушка; было видно содержимое всех балконов направо и налево: вот этот пуст, а этот завален досками доверху; вот здесь аккуратная мелкая мебель, а там навалены тряпки, в самом низу старикашка высунул голову и кивает, наверное, в комнате музыка. А до веревки нужно дотянуться.

Она осмотрелась и увидела ящик из тонких планок: в такие собирают на полях огурцы (память о студенческой летней практике). Если стать на такой ящик аккуратно, ближе к краю, то он выдержит вес женщины. Пятьдесят семь килограмм, не так уж много. Людмила поставила ящик и аккуратно стала ногами на его ребрышки. Ящик выдержал, но веревка все ещё оставалась высоко. Внизу прошла женщина мышиного цвета и завелся громкий автомобиль. Каштан был весь усыпан светло-зелеными колючими шариками. Рябины уже краснели. Людмила поставила ящик на ребро.

Перильца балкона были невысокими, вровень с подоконником; заметно ржавыми, несмотря на краску, и испачканными местными голубями. К бетонному основанию они лепились на четырех штырях, один из которых полностью перержавел. От остальных трех штырей тянулись длинные трещины. Кое-где бетон откалывался кусочками. Два больших винта, призванные крепить перила к стене, давным давно лишь симулировали прочность. Перила были прочны не более, чем складная ширма, поставленная над краем пропасти, но создавали видимость надежности и эта видимость обманывала. Людмила снова не дотянулась до веревки. Это начинало раздражать.

Она поставила ящик на меньшую грань и осторожно, как