Слой 3

Девальвировать рубль по весне Кириенко не дали, а в сентябре «деревянный» должен был рухнуть и сам, только с пылью и грохотом и в одночасье с правительством, что и случилось, но раньше – здесь кротовские источники и его собственная интуиция дали непозволительный сбой, и тем не менее Кротов и сегодня был уверен, что действовал правильно и отнюдь не разбазарил, а спас геройски деньги для бюджета, но прокурорская логика могла не принять во внимание старую мудрость о конкретной синице в руках и расчетном журавлике в небе.

Если власти обкакались и не знают, что делать, им надобно найти, кто виноват. Недаром же в столичной прессе стали модны разговоры, что-де Москва чиста перед народом, правительство исправно гонит деньги в регионы, а местное чиновное ворье их тихо прожирает. И мелкий городской начальник Сергей Витальевич Кротов с его обширным бизнесменским прошлым весьма годился по своим параметрам для публичного и скорого битья.

В аэропорту Домодедово, когда сели и подрулили поближе, он не отправился направо, как обычно, к удаленному комфорту «депутатской», а в общей спешащей толпе проследовал через толкучку полутемного зала прибытия, где его хватали за руки остроглазые московские шоферы, и в том же размашистом темпе свернул по выходе налево, к сокрытой за деревьями платформе электричка, где купил билет в короткой очереди и выкурил подряд две сигареты в тенечке за торговой будкой, пока не подали состав и не залязгали с шипеньем двери пыльных вагонов.

Он давно мечтал проехаться вот так, по-ерофеевски, вроде бы «Москва–Петушки», в одиночестве и с банкою портвейна, вкус которого почти уже не помнил, но пить сейчас ему было нельзя, голова должна работать без ошибок, и он глядел расслабленно в окно по ходу поезда, успевая считывать названия остановок, и вспоминал из книги Ерофеева, но там была другая ветка и другие слова на маршруте.

У Павелецкого вокзала он не сразу отыскал расположение метро, спустился вниз и с пересадками выехал к нужной конечной, поднялся наверх и курил, пока не вычислил тихого частника на старых «жигулях» – гаишники таких в упор не видят, на голытьбе не разживешься – и сторговался с ним до Шереметьева за стольник.

– Опаздываем? – спросил шофер, озираясь и выкручивая руль.

– Отнюдь, – сказал Кротов. – Времени море, прокатимся.

– В отпуск или по делам? – Шофер окинул взглядом пассажира.

– Жену встречаю, – ответил Кротов. – Ты смотри, куда едешь, папаша.

Шофер обиделся и замолчал, и далее ехал по струночке, не дергался из ряда в ряд и не сигналил. Кротов присполз на сиденье и устроил поудобнее затылок.

С Лузгиным, конечно, вышло плохо. И дело было даже не в драке – какая драка, мог бы пришибить одним шлепком, – а в том, что друг Вовян не понял главного: не Кротов оттрахал лузгинскую девку, а девка лузгинская легла под Кротова легко и с удовольствием. Здесь был урок, воспоминание о будущем, и надо было Вове открыть глаза и голову прочистить от всяческой сентиментальной мути, что он и сделал, собственно. Он вспомнил разговор потом, за кофе: «Вам перед другом не совестно?» – «Нет, не совестно. Сама расскажешь или мне?..» – «А надо рассказать?» – «А ты как думаешь?..». Выходит, рассказала, молодец, есть у девки характер, оттого втрое жаль Лузгина – совьет веревочкой и узелком завяжет, ведь как вкусна и мягка и упруга, где надо, для девки под тридцать, и совсем уже редкое качество: понимает и тебе дает понять, что партнер сопит и ерзает не только ради собственной услады. Идеальная женщина для посещений, если не ревновать и не серьезничать о жизни. Но ведь не понял Вовка ни черта, напился вусмерть и понес несуразное, пошлое – о каре за грехи, об искуплении несчастьем, об испытании изменой кому, кого? – что за бредятина, ему же не семнадцать! И получилось все наоборот: Лузгин лез обниматься, весь в пьяных слезах, и чуть ли не сказал ему «спасибо», чем добил Кротова окончательно, и он тоже напился и стал городить ахинею, стыдно вспомнить, что нес про себя; так и заснули – Лузгин в кресле, он на диване, а наутро любимый кротовский галстук от Готье оказался весь в соплях и сигаретном пепле. Короче, все вышло неправильно, и лучше бы не случалось совсем, но эпизод на «дальней даче» был приятен, и он бы повторил его с готовностью и удовольствием, и выяснил бы, кстати, прислушалась ли Лялина к его тактичному совету не применять средь рабочего дня тяжелые вечерние духи «Мажи нуар».

Рейс на Гамбург вылетал через два с половиной часа, «триста десятый» аэробус – старый, но с комфортом. В кассе «Люфтганзы» нашли местечко для курящих в бизнес-классе, ему везло непозволительно, он постучал по деревянному прилавку. Русских денег было мало, а доллары отвергли с милым извинением, пришлось искать обменный пункт с совершенно грабительским курсом, да еще и светиться, предъявлять документы и опять возвращаться к окошку «Люфтганзы», где по закону бутерброда возникла тетка из тургруппы с целой пачкой билетов и проблемами на регистрации. Он простоял бы здесь до вечера и никуда не улетел, тем паче, что кассирша поменялась, но Кротова несло счастливой полосой: в кабинке появилась прежняя кассирша, узнала Кротова сквозь мутное стекло и поманила рукой: подавайте. Он передал ей деньги и паспорт поверх ограждения кабины и через десять минут уже привычно и четко заполнял таможенную декларацию.

До посадки он решил побриться – похмельным утром просто не успел, и было неприятно ощущать себя заросшим. Парикмахерской он не нашел, пришлось и мылиться, и бриться в туалете, благо еще принадлежности он сунул в наружный портфельный карман и не понадобилось рыться и искать в вещах.

В туалет заглянул худощавый мильтон и сурово осмотрел помещение.

Отстояв неизбежное в чемоданной тоскующей очереди, Кротов протянул таможеннику паспорт с заложенными меж страниц декларацией и билетом.

. – Пятьсот долларов? – спросил таможенник.

– Увы, – сказал Кротов. – Все деньги у жены, а жена уже в Гамбурге.

– Что так? – таможенник криво усмехнулся. – Не доверяет?

Кротов вздохнул и развел руками.

– Раз пятьсот, могли не заполнять, – сказал таможенник и отодвинул декларацию в сторону.

– Знаю, – сказал Кротов. – Это я так, на всякий случай, вдруг у вас порядки поменялись. – Еще три с половиной тысячи «зеленых» лежали у него в кармане брюк, завернутые в носовой платок.

– Рубли есть?

Раскрыв бумажник, Кротов показал.

– Ваш портфель? – Таможенник перегнулся за стойку. – Откройте, пожалуйста.

– Конечно, – сказал Кротов. – О чем разговор...

Он поставил портфель на стойку и щелкнул пряжкой замка.

– Доставайте сами, – сказал таможенник.

– Что доставайте?

– Да все доставайте.

– А зачем? – сказал Кротов. – И так ведь видно все.

– Я же сказал вам, гражданин: доставайте.

– Как прикажете, начальник...

Он вытащил и разложил по стойке пакеты и кульки с бельем, одеждой и тапочками, кожаную папку с документами, нечитаный лузгинский детектив и влажный после бритья в туалете полиэтиленовый сверток мужских инструментов.

– Здесь что? – показал пальцем таможенник.

– Деловые документы, – ровным голосом вымолил Кротов.

– Достаньте, пожалуйста.

Кротов со свистом описал дугу замочком «молнии», папка развалилась пополам, открывши ворох пластиковых «корочек» с бумагами.

– А здесь у вас что? – спросил таможенник, потыкав пальцем с боковую папочную полость на особом замочке с висюлинкой.

– Здесь? Личные бумаги, мусор всяческий. Открыть?

– Открывайте.

За спиной у таможенника нарисовался как бы невзначай коллега с нашивками покруче, чуть поодаль в шпионской беспечности прохаживался мент из туалета, и Кротов понял, что так просто он здесь не прорвется.

– Не могли бы мы продолжить этот разговор, – снизив голос, сказал Кротов, – в каком-нибудь другом месте?

Таможенники искоса переглянулись, и старший по нашивкам произнес:

– Пройдемте.

Быстро скомкав поклажу в портфель, Кротов сунул папочку под мышку, демонстративно не закрыв замок. Старший двинулся вперед, за ним Кротов, сопровождаемый другим таможенником. Из очереди закричали нервически: «Как же так, кто будет пропускать, целый час пройти не можем!». Но братья по шмону и ухом не дрогнули, они вели объект на экстренное потрошение, и худой туалетный смотритель сближался с ними параллельным курсом.