а, так вот и текём тут себе, да (СИ)

«Чуба маза…» – и я втыкался лицом в подушку – сдержать подкатывающийся хохот – «..ндаранский тигр»! Хха! Хха! Ой, больно. Сука ты, Владя!

«тигр Чуба мазанда…» Хха! Хха! Аж до слёз… Хха!

Через десять дней меня выписали, а ещё через неделю я пришёл в больницу, чтоб мне выдернули нитки швов из живота и дали справку об освобождении от физкультуры на один месяц.

Кстати, почерк у Влади – чемпион по неразборчивости.

Когда он сдавал на проверку письменные сочинения, учительница литературы размашисто перечёркивала их крест-накрест красными чернилами.

Порой он сам не знал что понаписывал и звал меня на помощь.

Я был экспертом и третейским судьёй в его криптографических диспутах с Зоей Ильиничной:

– Вот посмотрите, это у него «е» такая, а вот тут это уже «а».

– Какая «е», какая «а»? Это же всё просто «галочки»!

– Да, точно, но у этой вот «галочки» хвостик длиннее. Видите?

У меня с отцом состоялся трудный разговор.

Он сказал, чтоб я постригся – хожу патлатый, как непонятно что. На работе его вызывал к себе замполит.

Рембаза ремонтирует не простые вертолёты, а военные и потому там есть замполит в высоком офицерском чине, как и остальные начальники.

Замполит приказал отцу, чтоб его сын в таком виде больше не ходил по городу.

Конечно, я мечтал о длинных, как у битлов, волосах.

До них мне было далеко, но и мои уже начинали доставать до верха лопаток на спине. Если хорошенько запрокинуть голову назад.

На недавнем КВН я с выключенным микрофоном в руках, типа, пел под запись Дина Рида «Иерихон», охлёстывая волосами своё лицо.

Вот и дохлестался.

Откуда бы тот замполит узнал, что я сын рабочего Рембазы, если б ему не доложили? Мало что ли битлаков по городу шастает?

Я недолго перечил отцу, ведь я сидел на его шее, а замполит грозился увольнением.

Весной в школе распространилась инфекция.

Она особенно свирепствовала в нашем классе. Тут сосредоточились наиболее острые формы проявления и основные её разносчики.

Мы с Владей сидели за последним столом – в кабинете химии вместо парт стояли столы и табуреты. В центре квадратного сиденья каждого табурета имелась прорезь, чтобы, просунув туда кисть руки, мог отнести его в нужном направлении.

Когда нам надоело заниматься резьбой по дереву, а в чёрных сиденьях наших табуретов белели глубокие шрамы: Beatles и Rolling Stones, мы огляделись вокруг – чем бы ещё заняться?

Наивность, конечно, беспредельная – чем ты можешь заняться на уроке в десятом классе?

Практически, нечем.

И вот тут на нас нашло и поехало – так мы начали писать стихи.

Преобильнейшее стихоизвержение. В различных формах и жанрах.

На переменах мы показывали друзьям свои творения.

Смеялись сами, и они хохотали не подозревая, что вирус стихоплётства разрушает оболочку и их иммунной системы…

Многие начали пробовать свои рифмовальные данные.

Даже Чуба чего-то там наэпиграммил.

Но неоспоримые корифеи этого дела восседали, разумеется, за последним столом.

Остаётся лишь радоваться, что эпидемия миновала без летальных исходов.

( … если бы те разрозненные, выдранные из тетрадок листки собрать воедино, получился бы сборник начинающих пиитов.

Пылился бы на полках, мечтая: что придёт черёд…

Вряд ли кто-то из моих одноклассников помнит о той повальной рифмо-эпидемии.

Вряд ли кто-нибудь узнал бы даже собственные строки. Да и зачем?

Конечная цель – ничто. Главный кайф в делании.

Хотя мне и теперь не стыдно за ту пространную элегию, что начиналась:

И я уйду когда-нибудь в разбойники -

Трудом свой хлеб насущный добывать.

Я днём всё буду спать,

Холодный борщ дожёвывать,

А в третью смену стану я прохожих обирать…

Потом, конечно, меня застрелят, потому что элегия это грустный жанр, и, валяясь в придорожном бурьяне:

я не смогу понять главой хладеющей -

Зачем понадобилось убивать?

Ведь пистолет носил я деревянный

И людям всегда «здрасьте!» говорил,

А брал лишь три копейки для трамвая

И, извинившись, тихо уходил…

Много воды утекло в Варандé с тех пор и, как сказал классик с брегов Невы, по кличке Обезьян:

Иных уж нет, а я – далече…

Это я, типа, покрасовался тут тебе своей причастностью к эрудиции, но надо признать, что мне не чужд также и сволочизм.

Есть вещи, о которых и вспоминать не хочется, не то что рассказывать.

Однако, выставлять себя всесторонне хорошим глупо и нечестно.

Я – не хороший, я – разный …)

Стало быть, финал КВН мы в том году проиграли команде из престижной одиннадцатой школы.

В приветствии мы вытащили на сцену макет корабля; точно такой же, как пару месяцев до нас вытаскивали в КВН на Центральном телевидении. И шутки наши пошутили там же за два месяца до нас.

Одиннадцатая школа вышла в чёрных цилиндрах из плотной бумаги, которые в конце приветствия они подарили нашей команде. Шуток у них вовсе не было, но зато и в краже не обвинишь.

Мне цилиндра не досталось. Их капитан подарил свой жюри и сказал, что теперь дело в шляпе.

После поражения, когда наша команда редеющей группой шла по ночному Посёлку, расходясь по домам без щитов, но при цилиндрах, мне стало обидно, что у меня такого нет.

До нашей школы дошли только Валя Писанко и я. И тут я коварно попросил у Вали её цилиндр, якобы просто примерить.

Она доверчиво дала, а я, нахлобучив его себе на голову, убежал вдоль по Нежинской, зная, что ей в другую сторону.

Она не гналась за мной, а лишь кричала вслед:

– Сергей! Отдай! Так нечестно!

Я знал, что нечестно, но не вернулся и не отдал.

Зачем?

На следующее утро в сарае, где я спал, мне на него и смотреть было тошно. Кусок ватмана извозюканный чёрной гуашью. Награбленное добро.

( … так что, я – разный, и подлости мне не занимать …)

Вот и минули десять лет. Долго ль, коротко ль они тянулись не могу судить, так как десять лет спустя это был уже другой я.

Десять лет назад из меня сделали ниву просвещения и начали возделывать для обращения в полезный обществу член.

Полагаю, пахари и сеятели от образования, в основном, достигли поставленной цели.

Я вырос от октябрёнка до комсорга школы.

Я понял, что плевать в небо, при наличии всемирного тяготения – бессмысленно.

И хотя мне не хватало комсомольского задора, чтобы на общешкольном комсомольском собрании подпевать граммофонной записи «Интернационала» в исполнении Академического Большого хора, я твёрдо верил, что СССР – оплот мира во всём мире.