Гусарские восьмидесятые

Подхожу к камералке, со стороны скамьи, что спряталась в зарослях кизильника, доносится шум разговора, чей-то заливистый смех. Видимо, кто-то из наших с девицей какой общается. Стараюсь незаметно, дабы не мешать людям, проскочить мимо, но не удаётся.

— Эй, Андрюха, подойди-ка сюда, — окликает звонкий девчоночий голос.

Подхожу — ну, так и есть — Толстый Витька и Нинка, сидят себе рядком — чисто пара голубков. Витька серьёзен и хмур, Нинка беззаботна и весела.

— Представляешь, Андрюха, — заявляет Нинка, — А мне только что Толстый "Жигуля" проспорил.

— И как же это так получило? — Интересуюсь сугубо из вежливости, понимая, что спор этот — так, просто предлог для чего-то совершенно другого, более серьёзного.

— А вот представляешь, — щебечет Нинка, — Витька тут заявил, что, мол, женится только после тридцати. Поспорили — теперь, если женится раньше — машина моя, вот так.

— Ты это, не торопись, — не очень уверенно встревает в наш разговор Толстый, — Может, это я ещё выиграю.

Но Нинка его уже не слушает. Она мечтательно смотрит на дорогу, как будто из за поворота прямо сейчас покажется выигранная машина её мечты.

Толстый, не смотря на то, что из себя — здоровенный бугай, в нашей студенческой группе — самый младшенький, ему восемнадцать лет только в предстоящем ноябре ещё исполнялось.

Но вот проходит ноябрь, и, сразу после Нового Года, Витька с Нинкой заявление в ЗАГС подали, а по весне и свадьбу сыграли.

Тогда-то я чётко для себя решил — не стоит всерьёз с девчонками спорить, себе дороже только выйдет — всё равно проспоришь.

Не спорьте с дамами, гусары,

Как кролика — поймают в миг.

И лишь душевные пожары —

Как отголоски тех интриг.

И скоро свадьба, и Свобода

Прощаясь, ластится у ног.

И, чу — коварная Природа

Подводит юности итог.

Байка пятая…

Старый ржавый обрез

Ещё пять дней назад — были в Крыму — нежились на солнышке, пили благородные крымские вина, танцевали с девчонками, пели песни у ночных костров.

А ныне — нудные дожди, слякоть, заброшенная деревушка где-то в самой глубинке Новгородской области — это называется — "поехать на картошку".

Мудры в те времена были педагоги — контрасты — дело великое. Только дерьма вдоволь нахлебавшись, начинаешь ценить хорошее, беречь его рьяно.

Из нас сформировали бригаду — тридцать буровиков и пятнадцать девчонок — сборная солянка с других факультетов. Бригадиром Бур Бурыч ротмистра Кускова назначил — позор вытрезвителя смывать:

— Там, я слышал, соревнование какое-то будет. Чуть ли не сто бригад из разных Вузов участвовать будут — кто картошки больше соберёт. Так что, ротмистр, без грамоты, или диплома какого-нибудь победного — на глаза мне не показывайся.

Кусков проникся и развёл такую агитацию — Павка Корчагин позавидовал бы.

Так вот — доставили нас на двух автобусах до деревни безымянной, лет этак семь назад полностью обезлюдевшей. На раздолбанном грузовичке гвоздей разных, пил, топоров, цемента, стёкол оконных — по доброте душевной подбросили, и дали двое суток на обустройство. Хорошо ещё, что у нас Михась был — единственный коренной деревенский житель на всю банду — из далёкой приволжской деревушки, имевшей нежное поэтическое название — Матызлей. Под его руководством мы три самых крепких на вид избушки в порядок привели — одну для девиц, две — для себя. Стёкла в рамы вставили, двери на петли повесили, печки подмазали, баньку в порядок божеский привели.

В конце — в колодец глубокий залезли и почистили его капитально — вот и с водой чистой полный порядок.

Вечером Михась всем желающим ещё и лекцию прочёл — про основные принципы правильного "укутывания" печки:

— Если, на, заслонку раньше времени закрыть, на, когда угли ещё с синевой, на, — угоришь к утру обязательно, на. Закрывать, на, надо только когда уголь розовый, без синевы и черноты, на. Поняли, на? Но и зевать не надо — позже, чем надо печь укутаешь, на, — к утру она остынет полностью, на, — задубеешь совсем, на. Усекли, на?

Девицы, естественно, полностью не усекли — побоялись угореть, заслонку закрыли, только когда все угли окончательно потухли, к утру печь остыла — появились первые простуженные.

На меня тоже свалилась неприятность нешуточная — коварный Кусков принял волевое решение — назначил меня поваром:

— Девицы у нас все городские, изнеженные, нет им веры — подведут в самый ответственный момент. Так что, Андрюха — выручай, без хорошей кормежки нам соревнование это паскудное ни за что не выиграть. Как Бур Бурычу в глаза смотреть будем? Да и помощник у тебя будет. Новенький у нас в группе, Попович — по фамилии, прямо из армии, демобилизовался только что, у него справка — по состоянию здоровья освобождён от тяжёлых работ, — к тебе в помощники и приставим.

Попович оказался здоровенным пройдошистым хохлом из Донецка с совершенно потрясающими усами подковой — а-ля ансамбль "Песняры".

Помощник из него ещё тот — никак после долгого пребывания в качестве дембеля перестроиться не мог, — косил от всего при первой же возможности, — глубоко ему армия в подкорку въелась.

А вот на гитарке поиграть, песни о несчастной и неразделённой любви попеть — милое дело. Девицы к его ногам пачками падали и в штабеля укладывались.

А ещё Попович был не дурак выпить — желательно на халяву.

Посмотрел он на мои кухонные расклады, посчитал что-то, покумекал, и говорит:

— Напрасно ты столько денег переводишь, совсем напрасно. Ведь что в питании самое важное? Калорийность! Вот из чего ты на всю банду борщ готовишь?

Говядина на косточке — дорогая. А если бульон для борща из свиной головы варить? И

калорий ещё больше будет, и денег на бутылёк сэкономим.

Сказано — сделано. Мясо, парное молоко и прочие продукты нам каждое утро на лошади привозил Митёк — местный, вечно пьяненький мужичёк средних лет.

Дали Митьку заказ, через сутки получили свиную голову абсолютно невероятных размеров, и по отдельному заказу Поповича — двадцать банок грибной солянки и две литровых бутылки уксуса.

— На несколько раз хватит, — радовался рачительный Попович, — Главное, чтобы никто не догадался, а то и побить могут, с юмором у народа нынче плохо совсем.

Пока все были в поле — за шесть часов сварили крепкий бульон, а сваренную часть головы тщательно закопали на заднем дворе. Вывалили в кастрюлю с десяток банок солянки, добавили без счёта капусты, картошки, моркови — красиво так получилось.

Но неприятный запах из кастрюли портил всю картину.

— Точно, побьют, — грустил Попович.

Пришлось вылить в борщ литр уксуса — и тут случилось чудо, — вкус варева неожиданно изменился в лучшую сторону, даже пикантность какая-то появилась.

Усталая братва, заявившись на обед, справились с полной кастрюлей за считанные минуты, причём, девицы от мальчишек не отставали, и даже — нахваливали и пытались рецепт выведать.

— Завтра две кастрюли варите, — в конце распорядился Кусков, — Знатная вещь получилась.

Сколько свиных голов было съедено за этот месяц — не сосчитать, да и мы с Поповичем в накладе не остались. Вот только рецепт заветный мы так никому и не раскрыли — запросто побить могли.

В воскресенье объявили выходной. Кто-то на рыбалку ломанулся, кто-то отсыпался без задних ног. Мы же с ротмистром решили, на всякий случай, обследовать чердаки домов — вдруг, что полезное обнаружится, клад какой, или ещё что.

Чего там только не было: рваные полусгнившие верши, ватники и тулупы всевозможных размеров, старые кирзовые сапоги и многочисленные альбомы с фотографиями.

Почему же люди, уезжая, не взяли фотографии с собой? Или — никто и не уезжал вовсе, просто — перемёрли все от старости?

Нашлись и вещи, безусловно, могущие пригодится в хозяйстве.