Гусарские восьмидесятые

Представьте, тайга, или тундра какая, и до ближайшего населённого пункта — километров сто, а то — и поболе будет. И вертолёты не летают ни хрена — погода-то нелётная. И стоят пара- тройка буровых на ветру сиротиночками позабытыми. И хлебушек закончился — голодно, и шестерёнка какая-то важная сломалась. Разброд и уныние в коллективе. Но план давать то надо — иначе денежков не будет, да и начальство голову отвертит на фиг.

И вот тогда на арену, под нестерпимый свет софитов выходит он, наш герой главный — Буровой Мастер.

Он и хлеба испечёт, и рыбки в речке ближайшей наловит, и на стареньком фрезерном станочке шестерёнку нужную выточит, и паникерам разным — профилактики для — по физиономиям гнусным наваляет. Короче — отец родной для подчинённых, да и только.

Если даже кто, не дай Бог, представится — он и похоронит по человечески, молитву какую никакую над могилкой прочтёт.

Ясно Вам, голодранцы, теперь будущее ваше и перспективы на годы ближайшие?

Ну, ясен пень, буровой мастер — это только первая ступень карьерная — но важная до чёртиков. А гусарство — это так — для души и комфорта внутреннего.

Вот я, например — профессор, доктор технических наук, лауреат премий разных. Но не греют титулы эти. А горжусь главным образом тем, что присвоили мне полярники звание знатное — " Король алхимиков, Князь изобретателей". За что спрашиваете?

Тут дело такое. В Антарктиде мы лёд не просто механическим способом бурим, но и плавим также. И чисто технологически для процесса этого спирт чистейший необходим.

Но на станциях антарктических начальство, как и везде, в прочем, — умно и коварно.

И дабы пьянства повального не началось — добавляет в спиртягу всякие примеси насквозь ядовитые — дрянь всякую химическую. И каждая новая смена на станцию полярную прибывающая, считает своим долгом за год отведённый, изобрести хотя бы один новый способ спиртоочистки — тем более что и начальство не дремлет, так и норовит новую химию применить. Ну, а изобретателю конкретному — почёт и уважение всеобщее.

Я в Антарктиде четыре раза побывал — а способов очистки целых девять изобрёл. Ясно?

О чём это бишь я?

Бур Бурыч ещё долго рассказывает о всяких разностях — о горах Бырранга, о чукотской тундре, о южных пустынях, о Принципах и Традициях, об известных личностях, учившихся когда-то на РТ:

— Даже Иося Кобзон у нас целый семестр отучился, а потом — то ли Мельпомена его куда-то позвала, то ли с математикой казус какой-то случился.

А что касается Главного Принципа, то это просто — всегда и со всеми — деритесь только с открытым забралом. С открытым, и — без стилета за голенищем ботфорта….

Лекция должна длится полтора часа, но проходит два часа, три, четыре — все, как завороженные, внимают профессору.

В конце Буб Бурыч — то ли нечаянно вырвалось, то ли совершенно сознательно — произносит — так, якобы — между делом:

— В мои то студенческие времена у Эртэшников такой ещё Обычай был — первую стипендию коллективно пропивать — с шиком гусарским. Но тогда всё по другому было — и стипендии поменьше, и народ позакаленней и поздоровей.

По тому, как переглянулись Кусков с Лёхой, я отчётливо понял — семена брошенные упали на почву благодатную — будет дело под Полтавой.

Через месяц дали первую стипендию, и подавляющее большинство во главе с доблестным ротмистром Кусковым на несколько дней обосновались в общаге — с шиком стипендию пропивать. На одного участника приходилось, помимо закусок скромных, но разнообразных — по пятнадцать бутылок портвейна марок и названий различных. Совсем нехило. Честно говоря, справится с таким количеством спиртного — было просто нереально, если бы не бесценная помощь старшекурсников.

Они благородно помогали бороться с Зелёным Змеем, приносили с собой гитары, песни разные геологические, незнакомые нам ещё тогда, пели душевно:

Многим испытание это оказалось явно не по плечу — я вышел из игры на вторые сутки — поехал домой, к бабушке — молоком отпаиваться, кто-то сошёл с дистанции уже на третьи…

Но ударная группа коллектива во главе с принципиальным ротмистром — героически сражалась до конца.

Через неделю Бур Бурыч пригласил всех на внеочередное собрание. Хмуро оглядел собравшихся, и голосом, не сулившим ничего хорошего, начал разбор полётов:

— Только недоумки понимают всё буквально. Умные люди — всегда взвешивают услышанное и корректируют затем — по обстановке реальной и по силам своим скудном.

В противном случае — нестыковки сплошные получаются.

Вот из милиции пришла бумага — медицинский вытрезвитель N 7 уведомляет, что 5-го октября сего года, студент славного Ленинградского Горного Института — некто Кусков — был доставлен в означенный вытрезвитель в мертвецки пьяном состоянии, через три часа проснулся и всю ночь громко орал пьяные матерные частушки. Ротмистр — Ваши комментарии?

— Не был. Не привлекался. Всё лгут проклятые сатрапы, — не очень уверенно заявляет Кусков.

— Выгнал я бы тебя ко всем чертям, — мечтательно щурится Бур Бурыч, — Да вот закавыка — из того же учреждения ещё одна бумага пришла. В ней говорится, что всё тот же Кусков, 6-го октября сего года, был опять же доставлен, опять же — в мертвецки пьяном состоянии, через три часа проснулся и всю ночь читал вслух поэму "Евгений Онегин" — естественно, в её матерном варианте исполнения. Ротмистр?

— Отслужу, кровью смою, дайте шанс, — голос Кускова непритворно дрожит.

— Ты, тварь дрожащая, у меня не кровью, а тонной пота своего это смоешь — на практике производственной, в степях Казахстана, куда загоню я тебя безжалостно, — уже во весь голос орёт профессор, но тут же успокаивается и совершенно спокойно, и даже — где-то задумчиво, продолжает, — За один вытрезвитель — выгнал бы беспощадно. Но два привода за двое суток? Это уже — прецедент. А от прецедента до Легенды — шаг один всего. Выгоню к чертям свинячьим героя Легенды — совесть потом замучит.

Но с пьянкой, шпана подзаборная, будем заканчивать. Всем в коридор выйти! Там указаний дожидайтесь. А Вы, Кусков, останьтесь.

Ротмистр грустно провожает нас взглядом, чуть слышно бормоча себе под нос:

Выходим в коридор, группируемся возле замочной скважины. За дверью — ругань, шум какой-то неясной возни, оханья…

Минут через десять в коридор вываливается Кусков — одно его ухо имеет рубиновый цвет, и своей формой напоминает гигантский банан, другое — по размерам и форме — вылитая тарелка инопланетян, цвета же — тёмно фиолетового.

— Это чем же он тебя лупцевал, стулом, что ли? — Заботливо интересуется Лёха.

— Ну, что ты, — как ни в чем не бывало, отвечает ротмистр, — Разве можно советских студентов бить? Так только — за ухо слегка потаскал, сугубо по-отечески.

Все начинают неуверенно хихикать.