Гусарские восьмидесятые

Кусков неожиданно становиться серьёзным и строгим:

— А теперь, эскадрон, слушай команду Верховной Ставки — с крепкими напитками завязать, кроме случаев исключительных. В мирное время — разрешается только пиво.

К исключительные случаям относятся: дни рождения — свои и друзей (включая подруг); свадьбы — свои и друзей, рождение детей — своих и у друзей, похороны — свои и друзей, а также — успешное сдача отдельных экзаменов и сессии в целом, начало производственной практики и её успешное завершение. Всем всё ясно?

— Да не тупее тупых, — тут же откликается Лёха, — Кстати — о пиве. Тут поблизости — три пивных бара располагается. "Петрополь" — дерьмо полное — там всё время ботаники из Универа тусуются. "Бочонок" — почётное заведения, туда даже иногда пацаны авторитетные заглядывают — Гена Орлов, Миша Бирюков, только маленький он для компании большой. А вот "Гавань" — в самый раз будет — целых два зала, просторно — в футбол запросто можно играть. Мореманы из Макаровки там, правда, мазу держат. Но ничего — прорвемся. Ну, что — замётано? Тогда — за мной!

Дружной весёлой толпой, под неодобрительными взглядами прохожих, двигаемся к "Гавани".

Впереди — ротмистр, как полагается — верхом.

На Лёхе, естественно — как на самом здоровом и выносливом

Вот такие вот педагоги жили в те времена, с решениями нестандартными и сердцами добрыми.

Бур Бурыч умер несколько лет назад.

На похороны приехало народу — не сосчитать.

Шли толпой громадной за гробом — малолетки, и сединой уже вдоволь побитые — и рыдали — как детишки неразумные, брошенные взрослыми в тёмной страшной комнате — на произвол беспощадной Судьбы.

Байка третья

Рыбалка — как философский аспект мироощущения

Для кого-то рыбалка — отдых, для кого-то — спорт.

А для меня, в первую очередь, — это возможность пофилософствовать немного в тишине, или, если немного иначе:

Вот и закончен первый курс. Слава всем Богам Земным, новым, старым, модным, давно забытым — но Мы — прорвались! Ура!!!

В августе — в строгом соответствии с Учебным Планом — учебная же практика в Крыму.

А пока, целый июль — каникулы!

И решили мы с одногрупником съездить на рыбалку — на мою вторую Родину, на Кольский полуостров.

Толстый Витька — пацан свой в доску. Ростом — под два метра, здоров — как буйвол африканский, гирями двухпудовыми жонглирует — Поддубный отдыхает.

Вообще то он — сугубо городской, краснощёкий — кровь с молоком, и слегка изнеженный, очочки носит, на рыбалке и не был ни разу. Но когда-то ведь надо начинать?

Почему, собственно, не сейчас?

Садимся в поезд — через двадцать часов — на месте.

Знакомые мужики соглашаются доставить нас до озера Долгого. Садимся в видавший виды "Урал", едем. Минуем Кандалакшу, впереди — Крестовский перевал, ранней весной и поздней осенью — место страшное — бьются там машины десятками за один раз.

Представьте: внизу — ещё тепло, на перевале — минус, проходят осадки какие — дождь, или там просто туман росой оседает — ловушка и готова. Идёт на перевал колонна гружёных лесовозов, дистанцию между машинами приличную держа. И вдруг, передний выезжает на гололёд, но ничего — со скрипом, но проезжает. За ним остальные. Но метров через двести гололёд в голимый лёд превращается — передний начинает вниз скатываться, под колёса второму, тому то же деваться некуда — начинает вниз сдавать.

Но сдают то лесовозы назад не строго по прямой, косоротит их постоянно, поперёк разворачивает.

А тут с перевала вахтовка какая-то одиночная спускается, не затормозить ей на льду, вот и врезается в развёрнутый поперёк лесовоз, и покатились все вниз со страшной силой — огненная полоса километров за пятнадцать видна.

Потом перевал на пару суток закрывают — ремонтники очищают дорогу от обгоревшего железа. И так вот — несколько раз за сезон.

Но сейчас — лето, поэтому преодолеваем перевал легко, спускаемся — вот и легендарный Терский берег — северная граница беломорского побережья.

Возле безымянной речушки делаем привал, шофёр заваливается спать, мужики немного выпивают — так, чисто формально — до Избы (так конечная точка маршрута называется) — грести часов восемь.

Хорошо вокруг — речушка журчит, рыбёшка усердно плещется, комарики редкие жужжат.

И вдруг выясняется — Толстый для комаров — лакомое блюдо. Облепили они его физию, и давай кусать нещадно. А на других, меня включая — ноль внимания. Видимо, распознали городского, распробовали.

Бегает Витька по берегу, ручонками размахивает. Лицо у него опухло знатно, очки модные с носа, раздувшегося вдвое, сваливаются.

Смеются мужики:

— Ну, Андрюха, повезло тебе с напарником. Не рыбалка, цирк сплошной у вас впереди намечается.

Шоферюга, наконец, просыпается — едем дальше.

Вот и Долгое озеро — шириной не более километра, вытянутое с северо-востока на юго-запад километров на сто с гаком.

Красиво тут несказанно. Над противоположными берегами озера нависают крутые невысокие сопки, покрытые редколесьем, далеко на юге, через кучевые облака, смутно угадывается горбатая, совершенно лысая Иван-гора.

На озере — полное безветрие, вода отливает тусклым серебром, далеко впереди, прямо по нашему будущему курсу — быстро передвигающая, словно живая, полоса цветного тумана — местами розового, местами — лилового.

Надуваем лодки, и — вперед, гребём до Избы.

Витька садится на вёсла, но уже через двадцать минут набивает кровавые мозоли и из игры выбывает. Дальше гребу в одиночку — поэтому к месту назначения прибываем последними, затратив, вместо принятых восьми часов, на полтора часа больше.

На месте неожиданно выясняется — рыбачить на Долгом нам предстоит с Толстым сугубо вдвоём — мужики, посовещавшись, решают пойти дальше — на речку Умбу — лохов браконьерить.

Для тех, кто не знает, "лох", в своём первоначальном значении, это — не человек вовсе, а сёмга, зашедшая поздней осенью на нерест, отнерестившаяся, но не успевшая вовремя уйти в море. Перезимовав в проточном озере, через которое проходит нерестовая река, такая рыба из "красной" превращается в "жёлтую", да и вкусовые качества теряет.

Но всё же, как считают местные, лучше ловить лохов, чем всякую там сорную рыбу — плотву, окуня, щуку.

Нас с собой не берут — опасно, рыбинспекция не дремлет. Мужикам то что, они местные — договорятся с инспектором за всегда, а нас, если поймают, то на первый раз, конечно, не посадят, но отправят бумагу в институт — запросто вылететь можно — прямиком в армию.

Остаёмся одни. Убираемся в Избе, заготовляем впрок дрова.

Изба — место особенное — приземистый пятистенок, сработанный в незапамятные времена из солидных сосновых брёвен, крыша — из толстенных, перекрывающих друг друга деревянных плах — никакого тебе рубероида или толи, но не протекает никогда.

Над входной дверью вырезан год постройки — 1906-ой. Солидно.

Внутри — просторные двухуровневые нары — человек десять можно с лёгкостью разместить, печь из дикого камня, массивный обеденный стол с разнообразной посудой, дюжина самодельных табуретов, над столом — полка, на полке — антикварный кожаный скоросшиватель, забитый разномастными бумагами и бумажонками.

Открываю на последнем листе, в смысле — на первом — по мере наполнения:

Пожелтевшая от времени гербовая бумага с неясными водяными знаками, косой убористый почерк: