Дети проходных дворов (СИ)

Серегу уже самого тошнит от клубов. Рано или поздно с этим сталкиваются все. Но приходит вечер пятницы и пустоту надвигающейся ночи нужно заполнить. И он снова обзванивает приятелей, долго спорит с ними, определяя точку старта, и снова окунается в псевдовеселый карнавал ночной жизни. Переезжая из клуба в клуб, станет искать чего-нибудь нового. Но везде одно и тоже. И погоня за впечатлениями остановится только после хорошей дозы алкоголя, когда уже будет безразлично место дислокации, потому, что хорошо уже везде. Обязательно нужно будет подцепить какую-то тёлку, чтобы доказать себе, что ты еще интересен кому-то. А эта тёлка будет млеть от собственной востребованности. Будет врать наутро своему бойфренду, что ночевала у подружки Тани. С похмелья ехать от незнакомого мужика в такси растрепанная, со вчерашним несмытым макияжем и еще одним новым и бесполезным номером телефона в мобильнике.

Ощущение декоративности тусовочного картонного образа жизни уже въелось в мое сознание. Каждое клубное знакомство исчерпывает мою веру в существование чего-то настоящего, о чем писали романисты прошлых лет. Кричащие, смеющиеся и совершено пустые глаза больше невыносимо видеть. "Я" подавляюще-доминирующая константа и точка центра мира для большинства. Мошна — идол, божество, которому оно кланяется. Маятник ценностей общества, однажды сильно качнувшись в сторону коллективизма, теперь разрушительно двигается вспять к самому краю человеческого эго. А, как известно, крайности превращают красоту в уродство. Конечно для тех, кто способен видеть разницу. Я ее вижу. Теперь вижу. Может это просто зрелость, вместе с которой мир перестает быть контрастным, разделенным на черное и белое? Теперь всё в мире обретает полутона. Может быть…

Окрылено и немного смущаясь сегодняшней встречи, я лечу в школу. Я представляю, как увижу Киру и проигрываю в голове варианты, как себя вести с ней.

— Привет всем! — здороваюсь я с еще немногочисленными одноклассниками. Киры пока нет. Я чувствую, как моторчик внутри меня из-за этого глохнет. Весь запал разом покидает меня, усталость наваливается ватным облаком.

— Привет! Рубль есть? — спрашивает меня Саня с непонятным огоньком в глазах.

— Найдется, наверное. А что? — безразлично отвечаю я.

— А то! У меня в доме, в полуподвале открыли видеосалон. Сеанс — рубль с носа.

— Что за видеосалон?

— Ты что? Фильмы показывают, такие, какие ты и во сне не видел… про карате, боевики всякие. Давай, подходи ко мне. На пять вечера первый сеанс.

— Ладно. Посмотрим. Не знаю пока.

— Чего тут знать, подходи, короче!

Входит Кира. Ее глаза сразу же находят меня. Она здоровается со всеми и еле заметным легким движением головы, скорее импульсивным, кивает в мою сторону. Я отвечаю ей тем же. И энергия снова приливает в меня. Я становлюсь общительным, улыбчивым. Я живу!

На перемене Кира держится поодаль, подкармливая меня украдкой только редкими взглядами. Мы не даем повода окружающим заподозрить нас во внешкольном совместном времяпровождении.

Только на четвертой перемене по дороге в столовую я перекидываюсь с ней парой фраз. Пытаюсь узнать ее планы на этот пятничный вечер, но она говорит, что уезжает с родителями к родственникам и вернется только к понедельнику. Мне показалось, что в ее голосе есть тень сожаления. Я радуюсь этому и расстраиваюсь ее отъезду одновременно. Нас догоняет Анка, и мы что-то шутим в ее сторону, смеемся и больше ни слова о личном.

У дверей полуподвала небольшая толкучка, в основном школьники и несколько взрослых парней с сигаретами в зубах. На входе лист с написанной фломастерами афишей. Первый сеанс: "Кулак ярости", кун-фу, в гл. роли Брюс Ли. Мы протягиваем свои "порублю" крупному парню в модной куртке и он молча пропускает нас внутрь.

Небольшой зал насчитывает стульев 30-ть, не более, выставленных двумя рядами с проходом посредине. Вместо привычного большого белого экрана — два цветных телевизора. За последним рядом выстраиваются пять-семь тех самых парней с сигаретами, видимо приятелей хозяина салона. Они курят по одному в приоткрытую дверь весь сеанс. По залу ползет легкий запах сигарет. И фильмы "про карате" теперь всегда ассоциируются у меня с запахом табачного дыма. Свет выключают, оба монитора вспыхивают синим. Некоторое время ничего не происходит, пока на экранах не появляются первые титры и гнусавый голос закадрового переводчика, с явно заложенным носом, не произносит название "Кулак ярости". Следующие полтора часа мы с открытыми ртами переглядываемся с Саней, отказываясь поверить в увиденное. На экране небольшой симпатичный китаец непонятными быстрыми ударами ног и рук лупит десятки противников одновременно, совершает впечатляющие прыжки, в конце побеждает всех негодяев, кидается на целящихся в него вооруженных полицейских и застывает в своем отчаянном высоком прыжке с вытянутой ударной ногой. Конец. Ничего подобного мы до их пор не видели. Мы понятия не имели, что уже сотни веков на востоке существует кун-фу, что показанное на экране это — отработанные до совершенства трюки, что актеры не дерутся, а только выполняют постановку боя, заранее проигранную много раз. Всего этого мы не знаем, и поэтому фильм кажется нам волшебством и открытием чего-то сверхъестественного.

Поднявшись после сеанса к Сане в квартиру, мы неотлагательно принялись повторять увиденное, пока не налупили друг другу десяток синяков. Сияющие, полные энергии мы выходим на улицу и слоняемся без дела весь остаток вечера, раздумывая как выпросить у матерей еще по рублю на завтра. Вернее, это Саня думает, как выпросить, а я обладаю копилкой в виде бутылки из-под шампанского, заполненной наполовину десятикопеечными монетами, и этой половины хватит сеансов на шестьдесят.

Солнечный весенний свет заливает мою комнату. Выходной день дает возможность валяться в постели сколько захочется. Но валяться долго совсем нет желания.

Я звоню Кире, трубку никто не берет, видимо она действительно уехала. До вечера куча времени, я завтракаю и отправляюсь с матерью на рынок, чтобы потом помочь ей дотащить купленные продукты домой.

После я захожу в подвал, зная, что там обязательно кто-то уже возится с инструментами.

— Здорова! А мы тут звонили тебе. У тебя никто трубку не берет.

— Да, я с матерью ходил, помогал. — отвечаю я собравшимся в полном составе парням. Сегодня у нас присутствуют даже зрители. На продавленном стареньком диване посиживает пара незнакомых девчонок и еще несколько ребят из нашей школы. Все весело болтают ни о чем. Изредка, кто-то выходит на перекур. Идет то самое хождение-брожение, которого опасался Паша, и которое, сам он попустил. Впрочем, это совсем не мешает мне. Даже становится веселей и появляется ощущение, что вокруг нас собирается тусовка.

— Я вот, что… Я тут вроде как песню сочинил. Так, ничего особенного, пробовал…

— А! Ну, показывай тогда. — усмехаются парни.

— Все закрываем рты и слушаем! — кричит тусовке Павел.

Я перекидываю ремень акустики, и, не включая ее в аппарат, без микрофона исполняю, то, что написал два вечера назад.

"Обрывками фраз наполнены сны…." как можно ниже подстраиваю я свой еще полудетский голос, мечтая заиметь поскорее настоящий мужской сочный баритон.

Меня слушают, правда, и без баритона. Я от волнения сильнее обычного прижимаю струны, и от этого белеют мозоли на кончиках пальцев. Гитара ревет как будто это ее последние минуты существования. Я вкладываю всего себя в исполнение, пытаясь при этом не переиграть, чтобы не слететь в пафос.

Последнее долгое и вибрирующее Ля-минор. За ним наступает гробовая тишина. И становится совсем непонятна реакция слушающих. Наконец, волна осмысления накрывает их, и присутствующие начинают убеждать меня, что это настоящая и замечательная песня, которую нужно обязательно сделать в электричестве. Я отнекиваюсь. Говорю, что это только набросок. А меня опять хвалят и просят не валять дурака. Паша убеждает активней всех и даже начинает сердиться и нервничать из-за моей навязчивой скромности.