Цейтнот

Касум двадцать лет проработал шофером у Шовкю. Когда умерла Бильгейс-ханум, он, далеко уже не молодой человек, плакал навзрыд, как ребенок. Фуад никогда не обижал Касума, но нередко болтовня водителя выводила его из себя, особенно когда тот пытался острить. Иногда Фуад даже думал, что одна из самых жестоких душевных пыток на свете — это пытка терпеть плоские шутки, глупые остроты. К примеру, Касум говорил:

— Вы слышали, Фуад-гардаш?.. Шапка Мамедова заболела воспалением легких.

Фуад невольно отвлекался от своих мыслей, переспрашивал:

— Шапка? Воспалением легких?

Касум продолжал, довольный собой, неторопливо, с чувством и толком выговаривая слова:

— А почему бы нет? Он же ветреный человек. У него в голове постоянно ветер, вот бедняжка шапка и простудилась, подхватила воспаление легких.

Что остается делать Фуаду? Смеяться из вежливости либо тупо смотреть на Касума?

Или такой диалог:

— Касум, опять твои часы стоят?

— Стоят, Фуад-гардаш, опять заснули… Не знаю, отчего это их постоянно тянет в сон, никак не могут выспаться. Заведу их, они потикают немного, потом смотрю — господи, опять голова на подушке! — храпят…

В последнее время Фуад нашел средство противостоять этим глупым побасенкам: слушал Касума, но не слышал, что он говорит. Если это почему-либо не удавалось, он начинал утешать себя мыслью, что скоро им, ему и Касуму, предстоит расстаться. «Скажи спасибо Шовкю, — мысленно говорил он Касуму, — если бы не он, я бы уже давно турнул тебя. Ничего, немного осталось».

Фуад твердо решил: получив новую должность, он не возьмет Касума к себе водителем. И Шовкю не сможет обидеться на него. Начальнику управления, а этот пост он, Фуад, вскоре займет, положен свой штатный водитель, и он есть, к тому же неплохой парень — Али-Гусейн. Конечно, можно Али-Гусейна перевести на касумовский голубой «Москвич». Но ведь нехорошо получится. Как на это посмотрят? Скажут: окружает себя любимчиками, своими людьми, и так далее… Шовкю тоже должен понять. К тому же Касум ничего не теряет, остается на прежнем месте, или, в конце концов, поедет сторожить дачу брата Гамбара, будет у него садовником. А не поедет, так будет возить того, кто придет на место Фуада, то есть его, Фуада, преемника.

Его преемник! Кто же им будет? В последние дни Фуад часто думал об этом, однако к твердому решению не пришел. После долгих размышлений остановился на трех кандидатурах, но который из них станет его заместителем — решить пока не мог. Да и не было у него возможности, не было времени продумать этот вопрос досконально, всесторонне. Цейтнот! Вечный цейтнот! Впрочем, время еще есть, успеется, пусть сначала решится его, Фуада, вопрос. В сущности, конечно, его вопрос уже решен. Не сегодня-завтра об этом объявят официально. Но… ведь пока еще не объявили.

— Фуад-гардаш, школа уже готова, через месяц-другой сдадут. С осени начнутся занятия.

Фуад повернул голову, посмотрел из окна машины. Действительно, строительство трехэтажного здания за дощатым забором было почти завершено. Оставались лишь наружные отделочные работы.

Касум глубоко вздохнул, и Фуад понял: сейчас он опять заведет все тот же разговор. Сколько можно, господи! В конце концов, какое ему, Касуму, дело до всего этого?! У Фуада не было ни малейшего желания говорить на неприятную ему тему, уже сто, тысячу раз переговоренную, можно сказать изжеванную и пережеванную. Однако, кажется, Касум не был настроен словоохотливо. Странно, что это с ним сегодня? Мрачный какой-то.

«Что же все-таки я должен был спросить у него? Хоть убей, не помню».

Касум, решив, что первый его вздох не дошел до Фуада, вздохнул еще раз — более скорбно и, в конце концов не выдержав, сказал:

— Да накажет его аллах… — Помолчав немного, добавил: — Если у человека нога больше головы, что от него ждать? — Видя что Фуад не понимает, объяснил: — Клянусь вами, Фуад-гардаш, клянусь жизнью Гамбара, у этого типа размер шапки — сорок два, а обуви — сорок три.

Фуад рассмеялся. Все-таки иногда Касум говорил забавные вещи. Шутка удалась. Чтобы понять это, достаточно было представить себе Гафура Ахмедли — с его несоразмерно маленькой головкой (прямо-таки с кулачок) при тучном теле и высоком росте.

После того как Касум расстался с Шовкю, перед тем как попасть к Фуаду, он некоторое время работал водителем у Гафура Ахмедли, не поладил с ним, подал заявление и ушел. Всякий раз, когда разговор заходил об этом случае, он, как бы в подтверждение правильности своих действий, приводил слова брата Гамбара, якобы им перед этим сказанные: «Гамбар сказал мне: Касум, для нашего имени и фамилии, для нашего рода недостойно, чтобы ты был шофером у этого иуды, у этого подлеца…»

Когда Касум ушел от Ахмедли, Шовкю объяснил Фуаду сложившуюся ситуацию и посоветовал: «Возьми Касума к себе». Касум считал Гафура Ахмедли своим кровным врагом. И теперь, после того как ему стало известно, что Ахмедли плохо обошелся с отцом Фуада — Курбаном-киши, он стал, благодаря своей вражде с Гафуром Ахмедли, как бы еще роднее, ближе к их семье, на этот раз уже по линии отца Фуада. В глубине души Касум даже испытывал своего рода моральное удовлетворение, нечто похожее на чувство гордости: «Вот он каков — человек, обидевший меня! Смотрите, на кого он теперь поднял руку — на отца Фуада-гардаша, на свата Шовкю Джамаловича!»

Гафур Ахмедли возглавлял районный отдел народного образования. Месяц назад, благодаря его активным стараниям, Курбан-киши был уволен с поста директора школы, который он занимал тридцать лет. Курбан-киши в прямом и переносном смысле заложил фундамент здания этой новой школы, мимо которой они сейчас проехали. Новая школа! Тридцать лет мечтал отец перевести возглавляемую им школу из тесного, допотопного здания в новое, современное, построенное по образцовому проекту. Сколько сил, сколько нервов ушло на реализацию этой мечты! Наконец Курбан-киши добился положительного решения вопроса — строительство началось. И вот новая школа — его школа! — почти готова. Осенью в ней начнутся занятия. Первого сентября новый директор, месяц назад назначенный вместо него, разрежет ножницами красную ленту…

Говорят, что новый директор — человек Гафура Ахмедли. Кто говорит — земляк, кто — родственник, а кто — будто бы не то и не другое, просто, мол, они дружки-приятели, вместе проводят время, вместе кутят и так далее. И еще говорят, будто этот новый хорошо «подмазал» Гафура Ахмедли, чтобы получить директорское место. Говорят, с этого, собственно, и началась их дружба. Теперь их часто видят вместе: тот организует компанию — этот у него на почетном месте, этот собирает приятелей — тот у него во главе стола.

Касум говорил:

— Гафур Ахмедли — фрукт, каких мало. Я сказал тогда ему: твоя голова у тебя в желудке, ты отца родного продашь за тарелку жирного плова. Клянусь вашей жизнью, Фуад-гардаш, клянусь жизнью Гамбара, я сказал ему это прямо в глаза. Чтобы мне не видеть живым своего ребенка, если я вру!

И тут Фуад вспомнил: ведь у Касума заболел сын, вчера температура подскочила под сорок. Касум попросил Фуада отпустить его пораньше: надо было ехать за врачом, за лекарствами. Об этом он и должен был спросить Касума: как ребенок? Да все никак не мог вспомнить. А теперь, когда вспомнил, Касум не давал ему возможности спросить — вошел в раж, понося Ахмедли:

— Клянусь аллахом, я сказал ему прямо в лицо! Однажды он попросил меня, говорит: голова болит, раскалывается, съезди, говорит, в аптеку, купи мне пирамидону. Я уже был сыт им по горло, не выдержал, говорю: съезжу, почему не съездить? Только я, говорю, привезу тебе не пирамидон, а пурген. Он говорит: зачем мне пурген? А затем, говорю, что, когда у тебя болит голова, ты должен принимать слабительное — от живота, так как и голова твоя, и сердце твое, и душа твоя — все в желудке… Ты, говорю, лечи живот, голова твоя ни при чем. Когда я рассказал об этом Гамбару, он так хохотал, так хохотал… Потому-то Гафур Ахмедли и взъелся на меня. — Касум помолчал немного, затем хмыкнул: — Пурген, а?!