Цейтнот
Цейтнот читать книгу онлайн
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
На следующий день Фуад пришел в школу пораньше. Встал в вестибюле за высокими стеклянными дверями, начал наблюдать за улицей. Минут за пять до звонка перед школой остановилась машина марки «БМВ», из которой вышел Рамиз-Рашид-Расим.
Когда они учились в третьем классе, Рамиз-Рашид-Расим вдруг перестал посещать их школу. Фуад до сих пор не знает: то ли родители перевели его в другую школу, то ли семья вообще уехала из Баку? С того дня он ни разу нигде не встречал своего соседа по парте. Правда, кто знает, может, потом, взрослыми, они и встречались где-нибудь, даже вновь познакомились — так, шапочно, мимоходом? Сколько подобных знакомств было у него за эти годы! Не узнали друг друга. Вполне возможно. Впрочем, Фуад не мог бы точно поручиться, что такая встреча имела место. Хотя и отрицать подобную вероятность не мог. Фамилии Рамиза-Рашида-Расима он не помнил. Может, Курбан-киши помнит? Вряд ли. Сотни учеников прошли через жизнь Курбана-муаллима более чем за три десятка лет. Может, он помнит его отца? Много ли было в те годы в их школе родителей с «БМВ»?
Может быть, этот Рамиз-Рашид-Расим сейчас известный человек? Фуад усмехнулся про себя: «Во всяком случае, это не Рамиз Миришли. Не Расим Балаев. И не Рашид Бейбутов».
А может, его звали совсем не так? Допустим, Касум? Нет, только не Касум. Он точно помнит: имя начиналось с буквы «р».
Рустам? Рагим? Рафик? Или же «р» была в середине, или в конце? Ариф, Башир, Джафар?
В памяти Фуада осталось: его сосед как-то особенно приятно произнес эту букву «р» в своем имени в первый день появления в классе — и девочки зашушукались.
Господи, сколько страданий доставил ему проклятый «БМВ»! Как он мечтал прокатиться на этой машине! Хотя бы разок. Странно, но отголоски этого кажущегося на первый взгляд смешным, пустячным желания даже сейчас продолжали жить в его душе — однако не в виде забавного воспоминания; это ощущение в нем было сродни зависти, ревности, терзаниям из-за попранного достоинства, сродни горечи и боли из-за несбывшейся мечты, обладающей непоборимой, притягательной силой. Когда время от времени навязчивые, нестираемые картинки далекого прошлого оживали в памяти Фуада и, мелькая, мельтеша, беспорядочно проносились перед его мысленным взором, он понимал, что его двойственное, противоречивое — и тяга, и ненависть! — отношение к кудрявому мальчику, ездившему на «БМВ», не было случайным. Мальчик был посланцем другого мира, представителем иного образа жизни. Жизни, где носят золотые часы, ездят на «БМВ», где летние развлечения стоят того, чтобы занятия в школе откладывались на две недели. Таинственный отблеск этой жизни и манил, притягивал к себе Фуада, и в то же время, представляясь недосягаемым, порождал в нем скрытую зависть, неприязнь, злобу. Да и сам мальчик давал повод для зарождения в сердце его семилетнего сверстника всех этих сложных чувств, которые вступали в схватку между собой, гибли и вновь воскресали.
Мальчик очень быстро сошелся со всеми ребятами в классе. Фуаду же выказывал особое расположение. Следствием этого расположения явилось то, что неделю спустя Фуад получил привилегию сесть в «БМВ».
Несколько дней подряд после уроков Фуад и Рашид-Расим-Башир-Ариф, словом, тот самый кудрявый мальчик, уезжали вместе на машине марки «БМВ».
Фуад жил в противоположной стороне. Несмотря на это, он ехал с мальчиком до самого его дома, здесь они оба выходили из машины, шофер уводил мальчика по лестнице на третий этаж, а Фуад шел назад два квартала, затем садился в трамвай.
Так продолжалось, может быть, с неделю. В один из дней, во время первого урока, кудрявый мальчик вдруг придвинулся к Фуаду и шепнул ему на ухо:
— Сегодня ты не поедешь на машине.
Заявление было столь неожиданным, что смысл его вначале не дошел до Фуада, ему показалось, он что-то не так понял, не расслышал хорошо. Обернулся к соседу:
— Что?
Фуад помнит отчетливо, как сейчас: мальчик улыбался. Он улыбался ласково, добродушно. И так улыбаясь, он тихонько повторил, не оборачиваясь, не глядя на Фуада:
— Сегодня я не возьму тебя в машину.
Самым страшным, как считал впоследствии Фуад, было то, что он не дал повода для столь внезапного сурового отношения к себе. Ни малейшего. Ни словом, ни поступком — нигде, ни в чем, ни даже вот столечко! — он не обидел, не задел товарища. Накануне они дружески расстались. В тот день утром так же дружески поздоровались. И вдруг неожиданное наказание! За что? Причина? Может, мальчику дома велели так сказать? Впрочем, в ту минуту, тогда, на уроке, мысль о родителях мальчика как источнике-первопричине вынесенного приговора не пришла ему в голову. О возможном вмешательстве их Фуад подумал гораздо позже, спустя много лет, — да, порой он вспоминал этот эпизод, врезавшийся в его сознание. Однако, подумав об этом, он отверг такую вероятность. Проанализировав факты, Фуад понял наконец, в чем суть дела, и был уверен, что понял все правильно и точно. Причина этого неожиданного заявления заключалась в прихоти избалованного человека, чувствующего свою силу, получающего удовольствие, унижая ближнего, давая этому ближнему щелчок по носу. Жестокость к слабому — вот где был исток. Разумеется, кудрявый мальчик не действовал по заранее намеченному плану, не ставил перед собой конкретной задачи — во что бы то ни стало оскорбить Фуада. Он это сделал, как теперь часто говорят, спонтанно, то есть самопроизвольно, в приступе внезапного каприза. И неизвестно, сохранилось ли в нем с годами, гораздо позже, уже в зрелом возрасте, это отрицательное свойство, или же оно умерло, изжило себя на уровне детской жестокости?
Как бы там ни было, тогда, на уроке, это категорическое заявление-приговор — «Сегодня я не возьму тебя в машину» — было сделано Фуаду предельно хладнокровно. Но самое ужасное оказалось впереди.
Фуад, вместо того чтобы встретить «приговор» так же хладнокровно, не придать ему значения, проявить предельное, пусть даже наигранное, равнодушие, — словом, выдержать, как говорится, марку, — стал на неверный путь: он начал просить и унижаться. Это не была явная мольба, но по сути выглядело именно так.
— Но почему, почему? — спрашивал он шепотом.
— Просто так.
— Но почему просто так?
— Потому, что я не хочу.
— Но почему ты не хочешь?
— Не хочу — и все.
— Но почему, почему?
Он только спрашивал, задавал вопросы. Но так как в ответ на «не хочу — и все» не было сказано: «Не хочешь — и плевать, катись к черту!» — то все эти «но почему, почему?» были в сущности мольбой, попрошайничеством. Мальчик знал, что отец Фуада работает учителем в школе, и, действуя столь вызывающе по отношению к Фуаду, не только демонстрировал, что не считается с ним, Фуадом, но также и с его отцом, этим жестким, суровым человеком, которого побаивались даже его коллеги, с авторитетом отца в рамках школы, с его возможностями.
— Говорю тебе, не хочу.
— Но почему, а?
— Не хочу — и все. Не хочу!
Мальчик, не оборачиваясь к Фуаду, внимательно смотрел на классную доску, на которой учительница писала задание. Улыбка не сходила с его лица. А Фуаду было совсем не до задания. Он был потрясен. Он никогда больше не сядет в «БМВ»?! Ужас! Его осудили на это, хотя он ни в чем не виноват, ведь ни в чем же, абсолютно!
— Но почему, почему?
— Не хочу — и все.
Касуму было строго-настрого наказано: машину останавливать за полквартала до школы. Первизу и Джейхуну он тоже внушил: товарищи по классу ни в коем случае не должны знать, что они ездят в школу на отцовской служебной машине.
— Ма, Джейхун говорит, что он не поедет к Курбану. — Это тоже было сказано по-русски.
«Здравствуйте! Оказывается, эти щенки, как и мать, зовут своего деда по имени!»
— Как это не поедет?! — И это тоже по-русски. — Джейхун, как тебе не стыдно! Говорю вам, звонила Черкез, просила, чтобы вы навестили дедушку.
— Какого дедушку?
«Конечно, „дедушкой“ может быть только Шовкю, отец их матери!»