Цейтнот

…Сев за стол, он первым делом открыл рабочий блокнот, где было записано, что он должен сегодня сделать, с кем встретиться, кому позвонить и так далее. Все планировалось заранее, накануне. Пробежал глазами страницу:

«10.00 — планерка у А. Н.

11.00 — летучка у меня.

12.10 — аэропорт. Делегация из ГДР. Обед с ними.

16.00 — похороны.

19.00 — открытие!!!»

После слова «открытие» стояло три восклицательных знака, их смысл был ведом одному лишь Фуаду. Ниже шли памятки: кому звонить, по какому вопросу, и, наконец, самая последняя строка гласила: «Встреча с самим собой!» Фуад улыбнулся.

Нелли принесла свежие газеты и стакан чаю. Он подумал: «Давно я не покупал ей заварку. Начальник пьет, я пью, она сама пьет. Те десять пачек индийского, которые я привез ей из Москвы, наверное, давно кончились». Записал в блокноте, на «завтрашней» странице: «Чай». Просмотрел газеты. Ежедневно ему приносили десять — двенадцать газет. Из них он внимательно читал только две — «Правду» и «Бакинский рабочий».

В двадцать минут десятого к нему пришел юрисконсульт Михаил Моисеевич. Поздоровался. Положил перед ним на стол папку с бумагами. Фуад пробегал глазами каждый документ, Михаил Моисеевич давал пояснения, затем Фуад накладывал резолюцию.

Михаил Моисеевич бросил взгляд на очередной документ:

— Фуад Курбанович, четвертая проектная просит погасить задолжность по первому кварталу.

— Четвертая мастерская? — Фуад помолчал, что-то прикидывая. — Хорошо, не возражаю. — Черкнул вверху наискось: «Не возражаю. Мехтиев».

За два года работы с Ахмедом Назаровым… Сотрудники управления называли его между собой — Ахмед Назар; сочинили про него стишки: «Ахмед Назар, Назар Ахмед! Бью одного — вопит весь свет!» Да, так вот, за два года работы с Ахмедом Назаром Фуад научился у него очень многому. Бо́льшая часть усвоенного — уроки негативного характера. Фуад наблюдал за поступками, действиями, методом работы начальника, за тем, как он держит себя с людьми в том или ином случае, как строит отношения с сотрудниками, как разговаривает с теми, кто ниже его по рангу, кто выше, и, наблюдая, делал вывод: «Плохо. Так нельзя!» Меньшая часть из того, что он усвоил, общаясь с Ахмедом Назаром, были вещи позитивного характера. Как-никак Ахмед Назар считался «опытным кадровым работником». Формулировку «Не возражаю» Фуад позаимствовал как раз у него. Тут был один очень тонкий нюанс. Можно, например, написать — «Согласен», «Хорошая инициатива», «Одобряю» и тому подобное, а можно — «Не возражаю». Когда ты пишешь — «Согласен», «Одобряю», ты как бы ратуешь за выдвинутое предложение, ты — соучастник тех, кто его выдвинул, и, значит, в какой-то степени делишь с ними ответственность. А в «Не возражаю» есть вроде бы элемент твоего пассивного отношения к инициативе. Ты не выдвигал данного предложения, ты не соавтор идеи, ты всего лишь… не возражал. И в будущем, в случае неблагоприятного исхода дела, твоя ответственность в том только и будет заключаться, что ты «не возражал». Значит, и вины твоей в этом деле всего лишь чуть-чуть, ну, двадцать пять процентов, максимум — пятьдесят. Очень удобная, выгодная формулировка. Пользу от нее Фуад познал на практике, в конкретных делах неоднократно.

Следующий документ Фуад читал очень долго.

Михаил Моисеевич пояснил:

— Этот вопрос оговорен с Ахмедом Назаровичем.

«Нет, я тоже не дурак, — подумал Фуад. — Сложное, кляузное дело». Поднял глаза на Михаила Моисеевича:

— Раз оговорено с Ахмедом Назаровичем, пусть он и подпишет.

Юрисконсульт улыбнулся. Вопрос был ясен обоим. Несомненно, Михаил Моисеевич знал, что Ахмед Назар в ближайшее время уходит. И кто придет на его место, наверняка слышал. Ясно, что накануне ожидаемых перемен Фуаду не было смысла связываться с запутанным делом. Естественно, и Ахмед Назар, сидя, как говорится, на чемоданах, не хотел взваливать на свои плечи груз возможной ответственности. Поэтому уже два месяца документ «отфутболивался», по выражению Михаила Моисеевича, от начальника к заму, от зама к начальнику.

Раздался телефонный звонок. Фуад взглянул на часы: половина десятого. «Началось», — подумал он и взял трубку одного из четырех телефонов, стоящих на столе, — голубого.

— Мехтиев слушает… А, Джабир! Привет, привет. — Прикрыл ладонью трубку, спросил Михаила Моисеевича: — У вас ко мне все?

Михаил Моисеевич кашлянул:

— Есть еще один вопрос, Фуад Курбанович, личный. Но я зайду попозже. — Сложил документы в папку и вышел.

— Чем могу, Джабир? Всегда рад служить… — Зазвонил второй телефон, Фуад сказал в голубую трубку: — Извини, Джабир, минутку… — Взял белую трубку. — Мехтиев слушает… Так… Понял вас. Есть. — Положил белую трубку на аппарат. Нажал кнопку звонка на столе, вызывая Нелли. Сказал в голубую трубку: — Джабир, я слушаю… — Начал слушать. Вошла Нелли. Он, прикрыв ладонью трубку, сказал ей: — Закажите Сумгаит, Новрузова. — Нелли вышла. Сказал в трубку: — Не беспокойся, Джабир, я поручу, этим займутся. Позвоню тебе, счастливо. — Положил трубку.

Захрипел селектор, послышался голос Ахмеда Назара:

— Товарищ Мехтиев.

Слишком официально. Очевидно, начальник не один или разговаривает с кем-нибудь по телефону. Обычно он говорил ему: «Фуад» или «Фуад-муаллим», а если разговор шел по-русскии — «Фуад Курбанович».

— Да, слушаю вас.

— Доброе утро. Есть ответ от Воробьева?

— Доброе утро, Ахмед-муаллим. Я заказал Сумгаит, Новрузова. Жду.

Селектор выдал добродушный смешок:

— Значит, оба ждем.

— Понял вас, Ахмед-муаллим.

Селектор выключился. Фуад снял телефонную трубку, набрал номер:

— Григорян, барев ара, вонцес? [3] Ну что ж ты, друг? Ты же давал слово: будет, будет… Когда? Меня вот уже с утра теребят. Прошу, займись лично! Действуй от моего имени. Так и передай Захиду… Ну, есть, пока… «Арарат» проиграл, а, кум?! Ха-ха-ха!.. — Положил трубку.

Вошла Нелли.

— Новрузова нет на месте, Фуад Курбанович. Я сказала, чтобы он позвонил вам, когда придет.

— Хорошо. — «Чертовски ей идет это зеленое платье! Интересно, встречается с кем-нибудь?.. Разумеется. Лицо какое! Фигура! В городе небось проходу не дают». — Вызовите ко мне начальника отдела кадров.

— Хорошо, сейчас. Еще, может быть, чаю?

— Нет, спасибо.

Сделал пометки в блокноте: «Сумгаит. Новрузов. Джабир. Племянник — Гаджиев Ага. Григорян. Пенсия».

Вошел начальник отдела кадров.

— Вызывали, товарищ Мехтиев?

— Да, товарищ Гусейнов. — В голосе стальные нотки. — Оформите приказ! — Заглянул в блокнот. — Гаджиев Ага. Сегодняшним числом. Сколько раз я могу повторять это вам?

— На испытательный срок?

— Да.

— Будет сделано.

Фуад снял трубку с зеленого аппарата (их внутреннего телефона), холодно бросил Гусейнову:

— Вы свободны. — Набрал трехзначный номер. — Сабир, браток, ну что там твои расчеты?.. Дорогой мой, завтра я не смогу… Не будет ни минуты свободной… Нет, нет, исключено! Я хотел посмотреть сегодня вечером дома… Не знаю, что ты думал, — я свое слово сказал, потом не обижайся на меня!.. Да, обязательно. Сегодня до пяти расчеты должны быть у меня на столе. И не надо шутить… — Жестко добавил: — Если так пойдет и дальше, нам будет трудно работать вместе. — И сразу же положил трубку.

Взглянул на часы: без десяти десять. Итак, в десять — планерка у Ахмеда Назара, в одиннадцать — летучка у него, затем — аэропорт, в четыре он должен быть на похоронах и сказать надгробное слово, вечером — открытие выставки. Михаилу Моисеевичу было поручено подготовить текст его вечернего выступления.

«Может, и надгробное слово тоже поручить ему, пусть набросает? Нет, нельзя. Нехорошо. Бедный Фуад Салахлы! Называл меня всегда „тезка“ или „Маленький Фуад“. Точнее, не всегда, а лишь до тех событий… Эх, жизнь, жизнь! Ничего, что-нибудь да скажу. Ведь у гроба не надо читать пространных лекций. А вот вечернее выступление — вещь серьезная. Михаил Моисеевич набросает черновик — отдам его Сабиру, пусть тоже почитает, подработает немного. Сабир не очень расторопный, но грамотный парень, ничего не скажешь — владеет пером…»