Разбойник

С наступлением темноты они перепоясались и тронулись в путь. Войдя в селение, остановили какого-то пожилого человека.

— Я Чакырджалы Мехмед-эфе, сын Чакырджалы Ахмеда-эфе. Покажи нам дом старосты.

Испуганный сельчанин, ни слова не говоря, повел его к старосте.

— Я Чакырджалы, сын Ахмеда-эфе.

— Добро пожаловать, мой эфе, добро пожаловать, — взволнованно забормотал староста. — Стало быть, ты сынок Ахмеда-эфе. С тех пор как погиб твой отец, нам никакого житья не стало. Донимают нас разные кровососы: ага, беи, грабители. Вот мы и радуемся тебе, сынок.

Пол в его комнате был устлан коврами, на них тюфяки и подушки. Пригласив гостей сесть, староста продолжал:

— Ты уж порадей за нас, простой народ. Дошла до нас весть, как ты посчитался с этим гявуром. Для всей деревни большой праздник. «Ахмед-эфе ушел от нас, но его место не пустует», — говорят люди.

Принесли кофе, закуску. Потом еще кофе.

— Какова будет воля эфе? Нет ли у него каких-нибудь пожеланий? Я расставил вокруг деревни караульных, поэтому можете сидеть спокойно. Если что не так, нам сразу дадут знать. Приказывай, мой эфе.

— У меня к тебе только одна просьба, ага. Скажи мне, сколько у вас в деревне бесприданниц? И сколько молодых парней, что не могут жениться по бедности?

— С удовольствием, мой эфе, с удовольствием! Да пошлет тебе бог здоровья! Вот такой же был и твой отец, Ахмед-эфе.

Он позвал одного сельчанина и свою жену, и втроем они стали перебирать бедных парней и девушек:

— У Бледного Али — одна дочь. У Османа — одна дочь. У Айше — один сын. У Йеменца Дурмуша — один сын…

— Ты забыл сына Чокнутого Эфе. Он же гол как сокол.

— Верно.

Закончив подсчет, староста обратился к Чакырджалы:

— У нас в деревне четырнадцать девушек-бесприданниц и семеро бедных парней. Помощи им ждать неоткуда, разве что ты пособишь, благослови тебя Аллах!

— Собери их всех.

Через полчаса возле дома толпились больше двух десятков молодых людей.

— Раздай по десяти золотых девушкам, — велел Мехмед Хаджи Мустафе.

— Вот ваше приданое, девушки, — сказал Хаджи. — Эфе заботится о вас, как родной отец. — Трясущимися руками открыл мешочек. Эфе сидел не поднимая глаз, даже мельком не поглядел в сторону девушек.

Они, одна за другой, протягивали ладони. Хаджи отсчитывал, только звенели золотые.

После ухода девушек эфе сказал своему нукеру:

— Пусть парни присядут. И пусть не обижаются, что дары наши такие скромные. Я знаю, они заслуживают куда более щедрых.

— Садитесь, ребята, — пригласил их Хаджи.

Эфе склонился к его уху:

— Сперва потолкуем с ними, а потом ты положишь им в карманы по пятнадцати золотых. Кой-кому можно и побольше. Понял?

— Понял, мой эфе.

Завязался разговор. Посыпались жалобы на правительственных чиновников, сборщиков налога, жандармов. Мехмед сидел каменно-неподвижный, внимательно слушал. Входили все новые и новые сельчане. И все рассказывали, рассказывали.

Затем, по знаку Хаджи, парни начали расходиться. Каждому из них Хаджи совал в карман деньги, приговаривая:

— Да принесут они тебе счастье!

Оживилась деревня, зашумела. Отовсюду послышались веселые голоса и смех. Все сельчане говорили об эфе. Те, кто его видели, описывали, как он выглядит, остальным. Самые любопытные норовили заглянуть в дом старосты.

— Ну что, все в порядке, Хаджи?

— Все в порядке.

— А теперь надо совершить омовение и намаз.

Хаджи не поверил своим ушам. До сих пор Чакырджалы не отличался чрезмерной набожностью. «Вот хитрец! — пронеслось в голове у нукера. — Так он далеко пойдет».

— Принесите кувшин с водой для моего эфе, — велел он. — Время намаза.

Краешком глаза Хаджи следил, как Чакырджалы совершает омовение, а потом и намаз. Все честь по чести, как и полагается. Будто сорок лет имамом служил. Поклон налево, поклон направо, встал, подпоясался.

— А теперь, Хаджи, поедем в другие селения. Скажи, чтобы нам дали проводника. За пять-шесть дней мы должны кончить это дело.

За час до наступления ночи они отправились дальше.

Обошли множество селений. Девушек одарили приданым, парням дали денег на выкуп, больным — на лекарства, бедным — на хлеб.

Седьмой день застал их на склоне Пятипалой горы, над Айдыном.

— Сколько у нас осталось? — поинтересовался эфе.

— Семьдесят желтеньких. С такими деньгами долго не протянуть.

— Ничего, Хаджи. Мало ли еще таких, как Мустафа-ага?!

— Да уж дело-то больно рискованное. Одного осилим, двоих, пятерых, десятерых, но в конце концов споткнемся.

— Не забывай, что на одного Мустафу десять деревень приходится. Кого, по-твоему, надо бояться — беев или народа?

«Народа», — хотел было выпалить Хаджи, но, увидев гневные глаза эфе, осекся. Уронил только:

— Тебе лучше знать, эфе.

Весть о доброте и щедрости эфе радостным ветром прошелестела по всему краю. Облетела не только Айдынскую равнину, весь Одемиш и карынджалыйских юрюков — до самого Измира докатилась. Среди всех тогдашних разбойников один только Чакырджалы проявил такое благородство. Из уст в уста передавалась молва о его святости: недаром он совершил намаз перед сельчанами.

Обо всем этом хорошо знал Чакырджалы, он тщательно рассчитывал последствия своих поступков.

— Ну как, Хаджи, — спросил он однажды своего нукера, — понравилось тебе начало?

— Понравилось, — хохотнул Мустафа. — Эти горы еще не видели такого эфе, да помогает тебе Хызыр!

— Пора снова браться за дело, не так ли?

— Пора, мой эфе.

— Как ты думаешь, не настал ли черед Хасана-чавуша?

— Настал, мой эфе.

— Или, может, пусть он еще поизмывается над людьми?

— Эфе лучше знать.

— Да нет, хватит уже, поизмывался. Досыта наплакались люди.

— Его просто грех оставлять в живых, мой эфе. Один день лишний — и то грех.

Чакырджалы устроил засаду на кладбище между Одемишем и Каймакчи.

Накануне он ночевал под одной крышей с Хасаном-чавушем. Вот как это произошло. Уже много дней Чакырджалы шел по следам Хасана-чавуша. А тот, само собой, думал, что идет по следам разбойника. Как-то вечером, когда Чакырджалы расположился на ночлег в одном селении, в доме старосты, он узнал о приходе Хасана-чавуша с его отрядом.

— Пригласи чавуша к себе, — сказал Чакырджалы хозяину. — Пусть ночует здесь.

Староста глаза выпучил. Два лютых врага в его доме! Это добром не кончится. Он кинулся в ноги Чакырджалы:

— Умоляю тебя, эфе, не затевай кровопролития в моем доме!

— Поди пригласи его, ага, — спокойно повторил Чакырджалы. — Ничего дурного не случится. Я буду на нижнем этаже, он на верхнем. Тебе только придется прислать ко мне своих домочадцев. Заложниками. Если что…

Хотя он и остановился на полуслове, ага хорошо его понял.

— Рано утром я уйду по каймакчийской дороге, — продолжал эфе. — И ты скажешь Хасану-чавушу, что я пошел в сторону Каймакчи. Ясно?

Старосте ничего не оставалось, кроме как выполнить его волю. Он провел Хасана-чавуша с его отрядом на второй этаж. Всю ночь продрожал староста, ожидая самого страшного. Но все сошло благополучно. А на самой заре Чакырджалы ушел и устроил засаду на кладбище.

Все получилось, как было задумано.

Появляется отряд жандармов. Впереди на лошадях — Хасан-чавуш и лейтенант Хюсню-эфенди. Этот Хюсню-эфенди, хотя и был молодым человеком, уже много раз успешно сражался с разбойниками. Поговаривали, что он учился вместе с Чакырджалы в начальной школе.

Жандармы подъезжают прямо под дула ружей.

— Эй, Хасан-чавуш, — кричит Чакырджалы, — уж не меня ли ты ищешь? Вот он я. Сегодня ты мне заплатишь за смерть отца. И за надругательство над моей матерью! За все сполна, сукин сын, черноверец!

Грохочет выстрел. Хасан-чавуш падает под копыта собственной лошади. Хюсню-эфенди похлестывает своего скакуна, мчится вперед, стреляя на всем скаку.

— Не подъезжай, — предостерегает его Чакырджалы, — не вводи меня в грех. Между нами — хлеб и соль.