Время спать

— …и Мик Ченнон, — заканчивает мысль Бен.

— Точно. — соглашается Элис, унося на кухню грязные тарелки. — Он шестой.

Бен поворачивается ко мне, улыбаясь. Думаю, он гордится тем, что она разбирается в футболе — это ведь как банк сорвать.

Вечер проносится быстро: я хорошо провожу время, съедаю больше, чем Бен и Элис, вместе взятые, мы разговариваем о людях, которых уже успели обсудить до того, обычные темы для разговора слегка переиначиваются, но атмосфера по-прежнему дружеская. На часах ноль сорок восемь, я ухожу. Для меня рановато, но обычно в это время люди начинают странно себя вести: они зевают и потягиваются, — а это, в общем, означает, что вечер подошел к концу. Я ухожу, но прощального поцелуя не получаю ни от него, ни от нее — устало улыбаясь, они провожают меня до двери. Иду по дорожке от дома, оборачиваюсь, чтобы посмотреть на их силуэты в окне, и в этот момент меня переполняет желание немедленно и решительно во всем признаться, высказать все то, что давил в себе весь вечер. Но я как рабочий, забивающий сваи: один поворот рычага, и моя мысль, сверкнув напоследок, затухает. На этот раз.

Подъехав к дому, останавливаюсь у тротуара и вижу, как Человек, Который Живет Этажом Ниже, открывает дверь и заходит к себе. В доме две квартиры, а там, где в свое время был, наверное, главный вход, теперь две двери, так что Человек, Который Живет Этажом Ниже, может входить и выходить, не говоря нам с Ником ни слова. На нем, как всегда, желто-коричневый шерстяной костюм, который ему не идет, похожая на похоронное сомбреро черная широкополая шляпа, которую он натягивает на глаза, едва только завидев кого-нибудь, кто может с ним ненароком поздороваться. Я понятия не имею, как его зовут, чем он занимается, но у меня есть телефон той квартиры — прежние соседи оставили. Как-то раз мы с Ником напились и шутки ради позвонили ему в три часа ночи. Он взял трубку и сказал спокойно, отчетливо, как будто ждал этого звонка: «Нет». Нет. Отказавшись от первоначального замысла пропеть веселую песенку Русса Эбботта «Я люблю вечеринки», мы молча повесили трубку и даже протрезвели от стыда.

Я великодушно жду, пока он не исчезнет за дверью, и только потом выхожу из машины. Смотрю на окна: свет в гостиной не горит, но видно какое-то мерцание. Я знаю, что это за мерцание; стоит мне войти в квартиру, послышится звук выключающегося видеомагнитофона, а по телевизору будут идти новости.

— «Секс с привидениями» смотришь? — интересуюсь я, вешая куртку в прихожей.

— Как ты мог такое подумать? — возмущается Ник. — Это «Эротические каникулы Баттмена-2».

Ах, порнография. Милая, чудесная порнография.

Я вхожу в комнату. Ник сидит в одних штанах в кресле, методично выискивает блох то на себе, то на кресле и топит их в расписной фарфоровой кружке с водой. У Иезавели нет блох; точнее, теперь нет, и я могу это доказать: у меня все руки в шрамах от застежек на противоблошиных ошейниках. Но вот у кресла, в котором сидит Ник, они еще есть. Скорее всего, в какой-то момент, когда у Иезавели еще были блохи, она сидела в этом кресле. Но поскольку блохи абсолютно невосприимчивы ко всем представленным в зоомагазинах порошкам, я подозреваю, что она не просто там сидела, а занималась генетическими исследованиями, создавая новый подвид блох — суперблох. Если даже порошки не помогают, то что еще я могу сделать? Нельзя же надеть противоблошиный ошейник на кресло.

Ник мог, конечно, сесть на диван, но уж очень он любит это кресло: говорит, что в нем удобнее всего смотреть телик. Сдается мне, что на самом деле ему нравится тайком ловить блох.

— Как все прошло? — спрашивает Ник, отряхивая руки.

— Совсем не как в «Эротических каникулах Баттмена-1».

— Не повезло тебе.

Я усаживаюсь на диван, уставившись в телевизор. Уже поздно, идет какой-то детективный сериал. Главный герой взвешивает поступки людей на весах правосудия. Надо будет ему позвонить.

Пожалуй, не стоит рассказывать Нику о Дине.

— Ее сестра возвращается в Англию.

— Чья сестра?

— Знаешь, Иезавели. Чья ж еще?

— У Элис есть сестра?

— Да.

— Ты никогда об этом не говорил.

Он, не меняя расслабленного выражения лица, смотрит на свою левую руку, затем подносит к ней правую, большой и указательный пальцы застывают в готовности схватить блоху. За этим следует молниеносное движение (в быстроте с Ником не поспорить даже профессиональным карманникам) — и насекомое поймано. Поднимая кружку, он разглядывает водную поверхность, усеянную раздувшимися блохами.

— Ну?.. — протягиваю я.

— Ну и как она? — спрашивает Ник, легким движением пальцев стряхивая блоху в кружку.

— Я ее никогда не видел, — отвечаю я и мысленно добавляю: «Разве что во сне».

— Хм… Если она похожа на Элис, значит, она хороша.

— Не могу с тобой не согласиться.

— А что если она внешне очень похожа на Элис, но при этом у нее задержка умственного развития?

— Шел бы ты, Ник, куда подальше со своими фантазиями.

— Нет, я серьезно. Что, если она выглядит как женщина твоей мечты, но по уровню умственного развития она четырехлетний ребенок?

— Ничего страшного: она будет гулять с тобой. Спокойной ночи.

Обычно мы не ложимся до трех и смотрим телевизор, а поскольку у нас есть кабельное телевидение, мы можем смотреть все что угодно: игровые шоу на немецком, ток-шоу на испанском, ну и всякие рекламные презентации. Вообще, они впечатляют — эти получасовые шоу о туалетных максимайзерах, суперсоковыжималках и тренажерах «Джим-фитнес», ведут которые англичане, а в студии сидят американцы. Получив вознаграждение за свои усилия, участники аплодируют, свистят и улюлюкают на всем пути следования продукта из студии к покупателю. С точки зрения чистого искусства, подобная техника продаж неинтересна, она к тому же оставляет ощущение, будто тебя хочет изнасиловать фанат какого-нибудь захолустного футбольного клуба, но все равно в конце концов понимаешь, что тебе просто необходим туалетный максимайзер, тренажер «Джим-фитнес» или суперсоковыжималка. Ты уже мать родную задушить готов за стакан сока из суперсоковыжималки.

Но сегодня я предпочитаю сразу отправиться в свой бессонный дозор: мне есть о чем поразмыслить. Думаю, четырех с половиной часов на это хватит.

3

К вопросу о готовности задушить собственную мать…

— Привет, герой-любовник. Как дела? Здорово, что забежал махнуть крылом. Я пыталась как-то втиснуть тебя в свое расписание, но просто времени не нашлось, совсем не было времени. Собрание КЦГ, поездка в Харрогит на аукцион воздухоплавательной техники — я просто с ног сбилась. Совсем с ног сбилась.

— ДА ТЫ ЗАТКНЕШЬСЯ КОГДА-НИБУДЬ, ТУПАЯ СТАРАЯ БОЛТЛИВАЯ МРАЗЬ?

Я зашел к родителям на Салмон-стрит, 22, Уэмбли-парк. Мама, как всегда говорит только о себе и «Гинденбурге». «Гинденбург», он же «LZ-129», был последним дирижаблем с металлическим каркасом, построенным для коммерческого использования; он взорвался 6 мая 1937 года над Манхэттеном во время своего тридцать седьмого трансатлантического перелета; эта катастрофа унесла жизни двадцати двух членов экипажа и двенадцати пассажиров. Мой дедушка по материнской линии трудился над проектом этого дирижабля, пока не потерял работу, дом, а потом всех братьев и сестер из-за того, что был евреем. Мать решила, что ей предначертано спасти от забвения его имя и его дело, и поэтому основала и сама же возглавила КЦГ (Кружок ценителей «Гинденбурга»), который поначалу входил в Общество памяти цеппелинов, ОПЦ — эти три буквы совпадали с серийным названием какого-то другого дирижабля. Но на собрании Общества в городе Финчли разгорелась жаркая дискуссия о скорости дирижабля «Граф Цеппелин» (моя мать утверждала, что скорость «Гинденбурга» на четыре узла больше), результатом которой стало отделение КЦГ от ОПЦ.

Изначально КЦГ назывался ОЦГ, Обществом ценителей «Гинденбурга», но на втором собрании Общества было принято единогласное решение о переименовании, поскольку четыре человека образуют скорее «кружок», нежели «общество». Члены КЦГ встречаются раз в две недели как правило в доме моих родителей, а с недавних пор зашла речь о том, что кто-нибудь из членов кружка будет обеспечивать собрание чаем и печеньем. Родительский дом — идеальное место для КЦГ: стены уже трещат под тяжестью тысяч фотографий этого великого дирижабля с жестким каркасом, его оловянных моделей, книг о нем (правда, около пятисот из них — это экземпляры маминой книги «„Гинденбург“ и я»), всяких обломков и вещей, которые были разбросаны по всему Манхэттену в тот судьбоносный день, включая шляпу самого капитана Леманна и настоящий черный бакелитовый радиоприемник. На своих собраниях члены кружка, полагаю, много говорят о «Гинденбурге»; кроме того, иногда зачитывают статьи из журналов об авиации, если там появляются статьи о «Гинденбурге» или просто затрагивается эта тема, а если автором оказывается некая Айрин Джейкоби, то зачитывают в обязательном порядке; галдят, обсуждая какую-нибудь памятную вещицу; у них разгораются жаркие споры о том, были ли в купе только туалеты или еще и душевые кабины; они даже как-то обсуждали, как нацисты использовали дирижабль в качестве орудия пропаганды. Но есть одно событие, имеющее отношение к «Гинденбургу», которое они никогда не упоминают, — это крушение. Если бы марсианин оказался на собрании КЦГ — честно говоря, не самое удачное для него развитие событий, — то он вполне мог остаться в неведении относительно того, что «Гинденбург» вообще взорвался; он мог бы приходить снова и снова, но все равно ничего бы не узнал. Зато в определенный момент зашла бы речь о том, что, возможно, именно он будет обеспечивать собрание чаем и печеньем.