Клоун Шалимар

— Боюсь, Сардар-джи, что после нынешнего представления организаторы наградят нас не новым заказом, а пинком под зад, — понуро сказал Абдулла элегантно одетому Харбану Сингху.

— Тебе не стоит беспокоиться, старина, — сухо ответил тот. — В последнюю неделю туристы улетают из Долины целыми стаями, а часть групп и вовсе не появилась. Это сущая катастрофа, это кораблекрушение, и я опасаюсь, что вам предстоит развлекать народ, пока корабль будет идти ко дну.

Фирдоус с труппой не поехала. По тому, как она в последнее время бормотала себе под нос что-то насчет дурных змеиных предзнаменований, Абдулла догадывался, что она в тревоге. Когда в очертаниях облаков, в переплетении ветвей, в струях воды его жене начинали мерещиться змеи, это служило верным признаком того, что Фирдоус одолевают тяжелые мысли. С недавних пор она стала уверять, будто настоящие, живые змеи заполонили деревню. Она видела их повсюду: в хлевах, под плодовыми деревьями, на прилавках, в домах. Они еще не начали кусаться. — ни среди скотины, ни среди людей еще не было ни одного случая гибели от укуса змеи, но, по словам Фирдоус, они собирались в Пачхигаме, как армия, готовившаяся к наступлению, и, если не принять решительных мер, они выберут удобный момент, нападут, и всем тут тогда придет конец. В старые времена Абдулла непременно высмеял бы ее, и вся деревня с наслаждением следила бы за их словесной дуэлью, но Абдулла больше не хохотал и не рокотал, хотя знал, что жена была бы этому рада. Он замкнулся в себе; старость и разочарования сделали его своим узником, и он не знал, как выбраться из этой тюрьмы. Временами Абдулла ловил на себе пристальный взгляд жены. Он словно вопрошал: «Куда ты ушел? Что сталось с человеком, которого я любила?» И ему хотелось крикнуть: «Я все еще здесь, спаси меня, я в ловушке!», — но, словно скованный льдом, он не мог выговорить ни слова.

— Если представление пройдет так плохо, как я предполагаю, — бесстрастно сказал Абдулла, — я собираюсь все это бросить. К черту! Не хочу позориться перед зрителями и тратить оставшиеся годы на спектакли, за которые мне и самому было бы жалко отдавать деньги.

Никогда еще их доходы не были столь ничтожны. Их приглашали все реже, периоды полного бездействия становились все продолжительнее, а с тех пор как Пьярелал Каул снял с себя полномочия шеф-повара, репутация пачхигамских пиров потускнела. На лаконичное заявление мужа Фирдоус ответила так же коротко:

— Что ж, если нам предстоят еще более трудные дни, то я рада, что никогда не тешила себя мечтами о жизни в любви и достатке.

Абдулла понимал, что ее фраза скрывает обиду на него за отсутствие нежности и внимания, но теплые слова никак не хотели выговариваться. Он сухо кивнул.

— Совершенно верно. Беднякам не следует предаваться мечтам о богатстве и покое, — отрывисто произнес он.

Автобус с актерами и музыкантами не доехал до конечной остановки из-за огромного скопления людей на улицах, за чем с нервозностью наблюдали армия и полиция. Актерам пришлось добираться пешком, таща на себе декорации и костюмы. На улицы вышло более сорока тысяч человек. На вопрос Абдуллы, что происходит, шофер ответил:

— Они оплакивают гибель Кашмира.

Занавес поднялся, и актеры начали играть любимую всеми историю про великодушного правителя Зайн-ул-Абеддина. Абдулла вышел на сцену с поднятым мечом в одной руке и копьем в другой. Он крепко сжимал оружие, пересиливая нестерпимую боль. Последний раз в своей жизни он личным примером вдохновлял своих недовольных и ропщущих актеров, словно говоря: «Видите, как я преодолеваю боль? Постарайтесь и вы преодолеть апатию, играйте в полную силу!» Но зал был заполнен едва ли на четверть, а немногочисленные туристы вряд ли прислушивались к тому, что говорилось со сцены: с улицы доносился заглушённый шум миллионной толпы. Люди с зажженными факелами шли маршем, выкрикивая одно слово: «Азади!» В середине пустого седьмого ряда сидел Сардар Харбан Сингх, а рядом — его сын Юварадж, поразительно красивый молодой мужчина, чьи стремления идти в ногу со временем подчеркивались отсутствием бороды и тюрбана. С ощущением человека, бросающегося в пропасть, Абдулла устремил огненный взгляд на старого друга и начал свой вступительный монолог, вложив в него все оставшиеся силы. После этого в течение целого часа актеры играли спектакль, который никто не слушал. Несколько человек встали и покинули зал. В перерыве к Абдулле подошел Юварадж. Бизнесмен, который, несмотря на усложнившуюся политическую ситуацию, успешно вел торговлю кашмирскими шкатулками, резными столами, молитвенными ковриками и расшитыми кашмирскими шалями в Индии и за границей, он поддерживал труппу как мог, движимый, по его собственному выражению, «глупейшим оптимизмом» в условиях, когда весь край охвачен безумием. Юварадж предупредил Абдуллу, что ситуация на улицах может выйти из-под контроля и демонстранты в любую минуту могут вломиться в театр.

— Разрешите дать вам небольшой совет, — сказал Юварадж. — У вас в руках — меч и копье. Если сюда ворвутся люди, бросайте всё и спасайтесь бегством. — Он извинился за то, что не останется на второй акт. — Много дел, знаете ли, ситуация требует моего присутствия в другом месте, — озабоченно добавил он.

Второй акт начали играть при пустом зале, но Абдулла увидел, что его зеленая молодежь вдруг заиграла по-настоящему — так, как будто от их исполнения зависела сама их жизнь; так, будто им открылось нечто сокровенное, о чем им прежде никто не рассказывал. Стены гудели от топота и рева толпы, ритмичные выкрики звучали, как хор в греческой трагедии, предрекавший несчастье; казалось, от грозного напряжения разраставшихся людских масс стали потрескивать пустые стулья. А меж тем актеры труппы бханд патхер продолжали играть: они пели, танцевали, представляли комические сцены, рассказывая старинную историю о терпении и надежде. В какой-то момент Абдулле показалось, что, хотя его музыканты, его актеры и танцоры работали с неслыханным подъемом, человеческие голоса и музыка смолкли, что в зале воцарилась полная тишина и оставшиеся зрители смотрят немое представление. За стенами гул все нарастал, теперь к нему добавились и новые звуки: шум набитых солдатами грузовиков, джипов и танков, ритмичный топот марширующих ботинок, стук прикладов и наконец щелчки выстрелов и стрекот пулемета. Скандирование толпы взорвалось криками, барабанный бой сменился грохотом пальбы, демонстрация закончилась, охваченные смятением ее участники обратились в паническое бегство. Тем временем история доброго правителя Зайн-ул-Абеддина благополучно и счастливо завершилась. Актеры, взявшись за руки, вышли для прощального поклона, но хотя единственный оставшийся в зале зритель — Харбан Сингх — отхлопал себе все ладоши, его аплодисментов не было слышно.

Возвращение домой пришлось отложить. Сорок демонстрантов было убито. На улицах было неспокойно, кругом бронированные машины и патрули; многие улицы оказались заблокированы грузовиками, движение муниципального транспорта все еще не наладилось. Пачхигамцы забаррикадировались в помещении театра и решили переждать. Харбан Сингх с ними не остался.

— Я собираюсь провести ночь в собственной постели, ребятки, — заявил он. — Иначе жена моя заподозрит что-нибудь несусветное. К тому же не хочу оставлять без присмотра мой сад.

Обнесенная стеной загородная вилла с садом являла собой одно из скрытых чудес Сринагара; некоторые даже верили, что владения Харбана Сингха находятся под покровительством некоей феи, обитательницы дворца Пери-Махал. Однако, судя по всему, Харбан Сингх не нуждался в покровительстве добрых фей. Он умудрялся беспрепятственно возвращаться к себе в старый город. Старый лис знал все переулки и переходы как свои пять пальцев. В атласной куртке-ачкане, с надушенной и напомаженной, отливающей серебром бородой он пунктуально являлся к актерам каждый день с продовольствием и прочими необходимы предметами. Иногда его сопровождал сын, но, как правило, он приходил один: у Ювараджа, по словам его отца, был слишком широкий круг обязанностей, включавший, как выяснилось, наем частной охраны для защиты его офисов и складских помещений от мародеров и бомбометателей.