Монументальная пропаганда

Хотя внешне никто бы и не подумал.

Его комната, как известно, находилась в полуподвале. Нижняя часть окна стояла в бетонном кармане ниже уровня тротуара приблизительно на полметра, а верхняя часть приблизительно на метр поднималась над уровнем. Прямо в окно летел поток воды, как из трубы большого диаметра. Бетонный карман немедленно наполнился, вода давила в стекло и опасно сочилась внутрь. Одна молния ударила прямо в карман, и вода немедленно закипела, но стекла не лопнули. Другая молния, очевидно, ударила в крышу, и ощущение было такое, что на дом упала большая бомба.

Трое друзей все еще сидели за столом. Глядя в сторону окна, Ванька опять вспомнил бой в Кандагаре, когда моджахеды из всех видов оружия крошили их батальон, застрявший в ущелье и практически беззащитный. Крыша тоже вспомнил афганский опыт и штурм дворца президента Амина.

Жердык ничего подобного вспомнить не мог и полез под стол.

– Ты чего?! – прокричал ему Ванька, отогнувши клеенку.

– Я боюсь! – прокричал из-под стола Жердык.

– Все боятся, – сказал ему Крыша, – но зачем же лазить под стол? Вылезай! – Он схватил Жердыка за шкирку и стал тянуть наружу, а тот упирался, плакал и кричал:

– Ребята! Не надо! Оставьте меня здесь! Я боюсь. Вам не страшно, вы герои, а я боюсь!

– А ты не бойся. Это не страшно, – сказал Ванька, казалось, совершенно спокойно.

– Это тебе не страшно! – прокричал Жердык. – Потому что ты обрубок. Тебе жить незачем, а я еще полон сил.

Глядя на Ванькино лицо, трудно было понять, что оно выражает.

– Вылезай, Саня! – сказал он Жердыку почти ласково. – Успокойся. Ты что же, грозы не видел? Вылезай, потолкуем.

Как ни странно, эти слова подействовали на Жердыка, и он, оттолкнувши руку Крыши, вылез и отряхнулся смущенно.

– Ну вот, – сказал Ванька. – Вот и хорошо. Выпей еще и успокойся.

Жердык принял протянутый ему стакан и отхлебнул, стуча в стекло зубами и проливая водку на грудь.

– Ты знаешь, – сказал ему Ванька, – когда очень страшно, надо думать о чем-нибудь отвлекающем. Я, когда нас крошили в ущелье, почему-то старался вспомнить стихи, которые я где-то зачем-то читал и запомнил. – Ванька закрыл глаз и стал читать нараспев:

Пока он читал, за окном немного утихло, и Жердык, приходя в себя, поинтересовался, чьи это стихи.

– Не знаю. – Ванька пожал плечом. – Какого-то диссидента.

– Оно и видно, – заметил Крыша. – А что значит «в недальнем Где-то»? В России, что ли?

– Конечно, в России, – сказал Жердык, нервно косясь на окно. – Где еще есть такие, которые собственную страну ненавидят?

– Везде, – пробормотал Ванька, вспомнив про Джима. – Везде есть такие, которые…

– Но эти стихи, – сказал Жердык, – не искусство, а что-то такое…

– Чернуха, – подсказал Крыша.

– Вот именно чернуха, – согласился Жердык. – Искусство должно быть светлым. Его задача – возвышать человека, внушать ему веру в себя, в людей, в друзей.

– Правильно, – подхватил Ванька с неожиданным энтузиазмом, – а не хочешь ли ты как-нибудь нас возвысить? Спой нам «Сердце красавицы».

– Сейчас? – удивился Жердык и вздрогнул от вновь сверкнувшей за окном молнии.

– А почему же нет? – сказал Ванька. – Давай.

Две молнии сверкнули, одна догоняя другую. Жердык хотел что-то сказать и открыл рот, но тут заполыхало, загрохотало так, как если бы батарея реактивных минометов обрушила всю мощь своего огня на единственный этот дом. Жердык обхватил голову руками и снова полез под стол. Очередная молния попала в бетонный карман. На этот раз стекло лопнуло, кипящая вода хлынула внутрь. Клубы пара закрыли всё.

– Умираю! – закричал из-под стола Жердык.

– Сейчас умрешь! – подтвердил Ванька. – С песней. – И потянулся к магнитофону.

Крыша немедленно сообразил, что это значит, но он Ваньки уже не видел.

– Стой! – закричал он и кинулся к Ваньке сквозь пар. Он прыгнул, как ягуар. Вытянув руки вперед, летел он наперехват, похожий, может быть, на торпеду. И застигнут был случившимся прямо в полете.

Ванька нажал на клавишу, из микрофона вылился чистый тенор Жердыка:

– Сердце красавицы…

И тут полыхнуло не снаружи, а изнутри, и Крыша не упал на Ваньку, а, напротив, взмыл вверх и продолжил свой полет в бесконечность.

18

Незадолго до грозы Аглая Степановна Ревкина сидела за столом, пила чай с ванильными сухарями и поглядывала в окно. Там было тихо и ясно. Ничто не предвещало ничего.

Аглая вспоминала свою поездку в Москву, встречу с генералом Бурдалаковым, драку с милицией, скандал со скульптором Огородовым. Нахал! С такой болезнью явился прощаться. Вот и ей пришла пора расстаться со своим постояльцем. Три десятка лет прожили вместе…

– Вот, – сказала она, подойдя к нему с чашкой, – видишь, все-таки дождались. Завтра тебя поставят на старое место, и это уже все, никто тебя оттуда не сдвинет.

Она посмотрела на него, но в его лице и фигуре никакого отношения к предстоящему событию не обнаружила. И неожиданно подумала: а вдруг он не хочет туда? Там холод, сырость, голуби, и возможны разные злоумышления. В каком-то городе взорвали уже памятник Николаю Второму. И этот могут взорвать. Еще подумала: отдам его им, а с кем останусь сама?

Одна в пустой квартире… Как это бывало и раньше, она в своих размышлениях упускала из виду то обстоятельство, что он не совсем живой. И мимолетно скользнула мысль: а что, если вовсе не отдавать? Эти люди отреклись от него, думала она, забыв, что живет уже в другую эпоху, не тех, которые отрекались, разве они заслужили право на него?

После чая стала готовиться ко сну. Постелила постель, включила телевизор. Местный канал подводил итоги выборов. Коммунисты одержали внушительную победу. Журналистка брала интервью у нового главы долговской администрации Александра Жердыка.

– Я считаю нашу победу естественной. Людям надоело жить в нищете и неопределенности. Они теперь видят воочию, что только коммунисты способны обеспечить им спокойную и достойную жизнь. А что касается меня лично, – с выражением печали добавил он, – то я не воспринимаю свою новую должность как источник каких-то льгот, преимуществ или чего-то такого. Для меня это будет тяжелый труд, повседневный и неблагодарный, но если мы любим наш народ, нашу родину, то мы не имеем права уклоняться даже от самой трудной и неприятной работы.

После рекламной паузы пошел фильм из цикла «Наше старое кино». Фильм был и правда старый, черно-белый, о войне. «Секретарь райкома» с актерами Ваниным, Жаровым, Астанговым. Наивный, конечно, фильм, но идейно правильный. Вот ведь умели делать! И сюжет острый, и актеры хорошие, и идеологически выдержан. Может быть, прав Жердык. Все возвращается на свое место. Молодые люди смотрят эти фильмы, и что-то, наверное, западает им в душу. В конце концов начнут понимать, что прежнее поколение жило идеалами, не то что эти «новые русские», у которых идеалы измеряются весом золотой цепи на толстой шее.