Трапеция (ЛП)

Марио оборвал его крепким объятием.

- Нет, нет, я не об этом! Я знаю, что могу тебе доверять. Черт, я тебе жизнь

каждый день доверяю, разве не так? Дело не во мне, а в том, что это делает с

тобой. Я только хочу, чтобы ты был счастлив. И когда я вижу тебя таким… меня

убивает мысль, что это я во всем виноват.

- Если хочешь все забыть… – начал было Томми, но голос подвел его, и он снова

начал всхлипывать – устало и безнадежно.

- Я бы постарался держать руки при себе, если бы это помогло. Только слишком

поздно, да и чувства мои это не изменит. Я вижу только один способ: бросить

цирк. И держу пари, это было бы единственным достойным решением.

- Я бы умер, если бы ты так сделал, – ответил Томми дрожащим голосом. – И мне

нисколько не полегчает, если ты меня оставишь и будешь бегать по девкам у

меня перед носом.

- Я уже попросил прощения, – устало выдохнул Марио. – Я могу чем-нибудь

искупить вину? Везунчик, ты так замерзнешь. Иди под одеяло, я тебя согрею.

Он обнял Томми, и тот лежал рядом – тихо и неподвижно. Но тишина была

плохая, безнадежная, отчаянная – слишком похожая на полное оцепенение.

Наконец Томми заговорил:

- Думаешь, можно просто жить дальше вот так?

- А ты хочешь этого, Том?

- Ты учил меня, что есть большая разница между тем, чего мы хотим, и тем, чем

можем располагать. Прекрати выпытывать, чего я хочу. Я спрашиваю, что мы

можем.

- Что ж, сказано честно.

Он сам нарастил на мальчике эту броню – отчего же теперь так больно? Марио

пришлось помолчать, прежде чем он сумел совладать с голосом и продолжить:

- Я могу дать только одну надежду. Следующей зимой, если твои чувства не

изменятся, станет проще. Ты будешь старше. За тобой не будут так следить.

- Следующая зима кажется мне не ближе, чем следующее тысячелетие, – сказал

Томми, разглядывая светлые очертания подушки. – Как и прошлая зима. Никогда

бы не подумал, что все так получится.

- Я тоже. Пусть и хотел тебя… с первого дня, как мы начали вместе работать.

- Правда? – Томми в изумлении уставился на него.

- Разумеется. Я думал, ты знаешь. Но я понимал, что, даже если никогда не

получу тебя, мы все равно будем чем-то особенным друг для друга. Будем

принадлежать друг другу.

Томи спросил с детским буквализмом:

- Ты имеешь в виду тогда, в доме? Когда ты пришел ко мне и… потом

притворился, будто ничего не было?

- Нет, – Марио был до того захвачен разговором, что даже не смутился. – Я имею

в виду то, как мы вместе, как мы летаем, и эта двойная трапеция… Между нами

все равно что-то было. Это почти как заниматься любовью.

- На публике, – нарочито легкомысленно добавил Томми.

- Не совсем.

Марио был очень серьезен, и улыбка Томми погасла.

- Но в танце есть много чувственного, ты знаешь. Как стая птиц, – Марио

приподнялся на локте. – Как-то один из моих учителей в балетной школе

рассказывал о парении, адажио… И заговорил о полетах во сне. А потом

повернулся ко мне и сказал: «Мэтт Гарднер знает, что я имею в виду, потому что

воздушные трапеции притягивают точно так же. Это воплощение снов о полетах.

Которые по сути своей – эротические сны».

- Анжело говорил что-то в этом роде. Когда мы смотрели альбом Люсии.

- Забавно, что это был именно Анжело. В воздушных номерах полно эротики –

символической, во всяком случае – а в воздушных полетах особенно. Мне

кажется, это во многом сублимированная гомосексуальность, возведенная до

искусства. Но попробуй сказать такое Анжело, и он тебя высмеет. А если

сумеешь его убедить – испортишь хорошего артиста, потому что он очень

трепетно к такому относится. Но в нем все же что-то есть… и довольно много, хотя, если я ему ляпну об этом, он либо лопнет от смеха, либо вгонит мне зубы в

глотку. Просто все это уходит в полеты, а что касается его сознательной части…

ну, ты знаешь Анжело. И я никогда не встречал воздушную гимнастку, которая

была бы на сто процентов женщиной.

- Да ладно тебе. У твоей собственной матери четверо детей!

- Ага. О том и речь. Лу вышла замуж раньше, чем повзрослела настолько, чтобы

принимать собственные решения. К тому же она католичка. И родила она, возможно, потому, что ей в голову не пришло, что бывает как-то иначе.

Остановись и подумай. Ты знаешь Люсию. Считаешь, хоть одно уважающее себя

общество защиты животных доверило бы ей котенка? Я бы не доверил.

Разумеется, дома она неплохо притворяется, будто озабочена стиркой да

готовкой, но ты просто не видел ее в те времена, когда я был ребенком. И как мы

только выжили? Ну, в случае с Анжело, как я уже говорил, это все инстинкт… он

никогда о нем не думает… Может, так оно и должно быть. Возможно, мне не

следует зацикливаться на всех этих рассуждениях. Я не имею в виду, что все

дело в сексе. Не более чем при танцах. Просто оно идет из одного и того же

источника. То, что внутри, твои чувства. Вот почему мы так хороши вместе, и вот

почему, когда мы много работаем, нас не хватает на… даже на это, – он ласково

погладил Томми.

Томми поразмыслил над его словами. Потом сказал:

- А я думал, мы так хороши вместе, потому что… ну, ты научил меня летать, и для

меня ты – это полет… И когда я думаю о полетах, я думаю о тебе…

- Почему тогда я и Анжело не так совершенны?

«Совершенны. При тройном сальто», – подумал Томми, но вслух не сказал.

А Марио продолжал:

- Анжело практически вырастил меня. Научил всему, что я знаю. Не пойми меня

превратно, я очень люблю Анжело… Он мне как отец. Он прекрасно ловит, и он

очень терпеливый… Господи, ты хоть представляешь, каково это – ловить

человека моего роста и веса на тройном? Но мы никогда так не горели вместе, как ты и я. Причем с первой встречи. Папаша Тони заметил это с самого начала.

Мы с тобой составляем нечто большее, чем дуэт гимнастов. Папаша как-то

сказал, что ты станешь очень, очень особенным. И я боюсь… Боже, Томми, как я

боюсь… До смерти боюсь, – он зарылся лицом в подушку.

- Боишься? Чего ты боишься, Марио?

- Что разрушу это особенное в тебе. Что так привяжу тебя к себе, что ты не

сможешь работать ни с кем другим.

Томми прижался к Марио.

- Я и не захочу.

- Иисусе, Везунчик. Этого я и боялся. И, если так, это уже случилось.

Томми услышал, как парень тяжело сглотнул.

- Так или иначе, – продолжил он, когда совладал с голосом, – лучше нам

продолжать, как есть. Мы великолепная команда, даже если… именно от того, что мы друг к другу чувствуем. Но это передышка. Все эти мерзкие стычки… и…

Говорить дальше Марио не смог. Он не плакал, но голос ему не подчинялся.

- Слушай, – твердо сказал Томми, – мы кое-что друг другу пообещали, помнишь?

Не давать чувствам мешать работе. Оставлять их внизу.

Марио взял себя в руки.

- Да, знаю. И у тебя это получается лучше. Но есть еще кое-что, что мы в силах

сделать. Теперь, когда мы знаем об этом, мы можем попробовать это

использовать. Встроить в работу. Сделать такую команду, чтобы никто и мысли

не допустил, что нас можно разлучить. Это опасно. Может статься так, что мы

больше не сможем работать ни с кем другим, даже если придется. Кто-то из нас

может пострадать… или убиться. Мы можем разругаться, измениться, возненавидеть друг друга, но все равно остаться связанными этим… этим… тем, что между нами, что бы это ни было.

- Я хочу этого, – прошептал Томми. Перед глазами снова поплыло, но ему не было

дела. – Потому что тогда нас не смогут разлучить.

Марио целовал его – часто и слепо.

- Вот как я этого хочу. А если нас все же разлучат, я брошу полеты. Лишь бы