Молчащий

Алёшка специально говорил про керосин, хотя знал, что из нефти можно сделать много и других нужных вещей. Но покойная Некочи и его отец знали только керосин.

Все внимательно слушали Алёшку, заметив это, он с увлечением продолжал:

— Мы, ненцы, лучше знаем свою землю. И если мои братишки выучатся на геологов, то им будет легче. И комаров они не боятся.

— Да, это правильно, — подтвердил Пасса. Ему очень понравилась мысль о керосине.

Сварилось мясо, и Алёшкина мать разложила куски по тарелкам, расставила их у головы и ног Некочи. Раздала и всем сидящим у костра по тарелке бульона. Бульон пробовали и остатки выливали на землю вокруг гроба.

Себеруй угощал тех, кто пришёл встречать умершую в подземном стойбище. Он машинально сыпал табак, брал мясо, а сердце ныло, горело. Старик смотрел на костёр, на пылающие головёшки: ему казалось, что это его жизнь выпала из рук доброго Идола и теперь обугливается, шипит.

«Доченька... Жена... Их нет». Голоса людей привели его в себя, и он долго смотрел запавшими глазами на сидящих у костра, стараясь понять смысл слов.

Пасса внимательно следил за ним.

«То, что случилось, словами не объяснишь. Да, этот день поистине чёрен в своей черноте. И дай, Идол жизни, силу Себерую, чтобы он вынес этот день», — так думал Пасса, ухаживая за другом. Думал он и о Тэмуйко, любимом олене Некочи. Алёшка сказал, что оленей не было, они разбежались, почуяв волка. Но что стало с Тэмуйко?

Солнце садилось. Надо завершать обряд, пока на землю идут лучи жизни. Потом людей здесь не должно быть; придёт время других, тех, кто не провожает, а встречает покойников.

Пасса с Алёшкой выбрали место, где поставят гроб. Снег ещё глубокий. Придётся пока вбить ножки в снег, а весной сделать всё как полагается.

Алёшка приготовил гвозди, чтобы забить крышку, и вдруг застыл: Себеруй смотрел на него так, что ему захотелось бросить молоток и бежать отсюда.

Долго держался Себеруй. Мужественно вёл себя и вчера, и сегодня. И когда тела любимых людей положил в холодный ящик, и когда ночью караулил их вечный сон.

А сейчас схватился за голову: «Один-одинёшенек...»

Человек понимает это остро лишь тогда, когда действительно остаётся один. Сирота среди людей — как пень среди густого леса.

— Я один, — прошептал Себеруй, и сказанное прозвучало настолько ясно и глубоко, ясно до обнажённого режущего страха, что он вздрогнул и только сейчас по-настоящему понял, что случилось непоправимое.

Умерли жена и дочь. Значит, нет ни прошлого, ни буду-

щего. Если у человека нет будущего, он опирается на прошлое и этим живёт. И вдруг темно и впереди, и сзади. Как и для чего жить дальше?

Последний луч солнца ещё прощался с землёй, когда всё было закончено.

Люди тушили костёр, негромко повторяя хором:

— Мать Анико, не обижайся, это не мы тушим огонь, а снежный буран.

Алёшка вдруг подтолкнул Пассу:

— Смотри!

Пасса вздрогнул. В лучах уходящего солнца, гордо неся голову, шёл олень. Тэмуйко!

Да, это Тэмуйко. Ночью он попал в чужое стадо, остался там до утра. А теперь торопился к людям. Подойдя, олень осмотрел всех. Взгляд его задержался на Себеруе, казалось, он спрашивал: «Где мать? Где хозяйка?» Потом приблизился к саркофагу, обрадовался — нашёл свою хозяйку. Потёрся мордой о доски, устало опустился рядом.

Себеруй боком, пытаясь скрыть от людей слёзы, подошёл к нему, чтобы попрощаться. Тэмуйко был самым любимым оленем Некочи. Она должна его взять с собой. Таков обычай.

Олень обдал теплом ладонь Себеруя и опять опустил морду. Он устал и хотел спать. Хозяйка была рядом, почему не отдохнуть? Пасса подхватил топор, собрал в кольцо аркан, подозвал Алёшку:

— Пойдём, поможешь.

Себеруя они отстранили молча. Тот хотел что-то сказать, но только бессильно махнул рукой.

Тэмуйко не двинулся, когда к нему подошли. Пасса накинул петлю. Тэмуйко не испугался, тряхнул головой, чтобы петля удобно сидела и не тёрла шею.

Суров закон тундры. Кто уходит из жизни, забирает своё. Не отдашь — покойный придёт за ним. Бывало, целые стойбища забирал.

Боль сдавила горло Тэмуйко. Он вскочил, зашатался, пытаясь утвердиться на уходящей из-под ног земле.

Себеруй отвернулся, но тут же, задыхаясь, крикнул:

— Стойте! Не надо! Я беру грех на себя. Пусть живёт. Она его грудью кормила.

Пасса будто ждал этих слов. Бросив аркан, сказал Алёшке:

— Отпусти.

ой ночью, когда Тэмуйко был с матерью-хозяй-кой, он в снежном буране потерял дорогу и остановился. Хозяйка распрягла оленей, ласково потрепала своего любимца по шее и ушла к нарте. Тэмуйко слышал оттуда её голос.

Потом случилось неожиданное. Олень, что был в упряжке крайним, шарахнулся и пропал в снежном вихре. Вскоре и остальные учуяли запах волка, разлетелись в разные стороны. В беге повернув голову, Тэмуйко совсем близко заметил тень и даже услышал лязг зубов и нервное дыхание волка.

Тэмуйко бежал легко. Спасали длинные ноги. Не отставал и Хромой Дьявол. Немного погодя олень взглянул в ту сторону, откуда ждал нападения. Волк медлил, как-то нелепо готовясь к прыжку.

Хромой Дьявол не мог решиться. Прыжки давались ему трудно, к тому же сейчас сбивал дыхание азарт.

Сильный порыв ветра спас Тэмуйко. В то время как волк распластался в прыжке, ветер ударил так резко, что Хромого Дьявола отшвырнуло в полёте на несколько метров.

Бой Тэмуйко решил не принимать. Он то ускорял бег, то еле шагал, тяжело раздувая бока, будто совсем выбился из сил. Хромой Дьявол понимал оленя и, обманывая себя, плёлся за ним.

Ушли довольно далеко. Потянуло дымом, и Тэмуйко умчался к стойбищу. Волк бросился было за ним, но тут же остановился и, задрав морду, завыл от бессилия и отчаяния. В глазах его была тоска, злая, голодная. Но плакал Хромой Дьявол недолго. Вспомнив о чём-то, замолк и повернул назад по свежему, ещё не совсем занесённому следу.

...В одну из вёсен Некочи готовилась кормить ребёнка. Но девочка родилась и сразу умерла.

В ту же весну, в последнюю, яростную пургу, появился на свет Тэмуйко. Маленький, с любопытной мордочкой, красивыми длинными нож-ками, он стал любимцем Себеруя и Некочи.

Мать Тэмуйко была годовалой важенкой. Частенько отбивалась она от стада, уходила в тундру. Оленёнок, бывало, охрипнет, ища её, Она же лишь под вечер приходила к нему.

Однажды ночью, когда дежурил Себеруй, волк отогнал её от стада. Важенка металась из стороны в сторону и всё рвалась к одиноко стоявшему кусту ольхи. Но волк оттеснял её в тундру. Скоро они потерялись во тьме.

Олени в упряжке запутались, и Себеруй не мог помочь важенке.

— Угнал собачий сын, — с досадой плюнул он. И тут вспомнил о кусте ольхи. Что ей там надо было?

В кустах, раскинув ножки, запрокинув далеко назад лобастую голову, спал Тэмуйко, любимец Себеруя. Что теперь с ним делать?

— Хороший был бы олень, — тяжело вздохнул Себеруй.

Тэмуйко проснулся, поднял голову, поводя фиолетовыми глазами. Увидел Себеруя, вскочил испуганно, отбежал. Подозрительно посмотрел — мол, что за зверь такой.

А «зверь» любовался им, и сердце его сжималось от жалости: выживет ли без матери?

Весь день Тэмуйко звал мать, бегал на старые пастбища, принюхивался. Важенки не гнали его, но к вымени не подпускали.

Себеруй надеялся: прикормит какая-нибудь, примет нового сына.

Вечером Алёшка сказал:

— Кончай ты его, дедушка. Весь день ходил и плакал голодный...

Себеруй не ответил.

За чаем Некочи была расстроена, просыпала на пол сахар и чуть не уронила стакан.

— Ты что?

— Поймай Тэмуйко.

— Зачем? У нас что, мясо кончилось?

— Да нет. Не примут его важенки. Попробую приучить к ухе. А потом ко всему привыкнет.

Некочи знала, как это трудно. Она уже поднимала на ноги беспомощных оленят. Они плохо привыкают к людской пище, грубой для них.

Себерую знакомо упорство жены. Он поймал Тэмуйко, принёс в чум. Некочи привязала его у постели, приготовила уху и, радуясь, что оленёнок ведёт себя тихо, поднесла ему миску с едой.