Молчащий

— Земля большая, — говорили старейшие, — зачем ссориться.

Молодых учили мудро, спокойно. Учили миру, любви, ловкости и доброте.

Нельзя сказать, что род Ного был очень богат и знаменит. Его не сравнишь с родом Лаптандеров — жителей долин, которые и сейчас сильны, красивы и горды.

Люди рода Ного не отличались высоким ростом, как стройные, чернобровые и черноглазые Лаптандеры, не были так надменны, может, даже в ловкости уступали, но никто в тундре не скажет, что Ного кому-то уступали в силе ума, в доброте и достоинстве. Они были крепкие, со светлыми, цвета спелого ягеля, глазами. Любили охоту, спокойные игры, длинные кочевья с долгой песней. Щедро приносили жертвы Земле, Идолам, а вечерами, после жирного мяса, любили рассказывать-напевать легенды-яробцы. Их передавали из поколения в поколение, сочиняли новые. Род был счастлив. Войны и ссоры обходили их стороной. Ного ни на кого зла не имели и никого не обижали.

И тогда жизнь сама обидела их. В одно жаркое лето олени заболели копыткой. Умирали сотнями. Много семей осталось без мяса и шкур.

Старейшие держали совет. Оставшихся оленей не хватит на весь род. Решили часть людей поселить у больших озёр, чтобы они могли прокормить себя рыбой. А остальные должны были выхаживать уцелевших оленей.

Постепенно у Ного поднялось, окрепло новое хозяйство. Род трудился много и упорно. Старейшие ходили по древним, почти забытым, кочевьям и, напрягая седую память, доставали немногочисленные запасы, отложенные в вечной мерзлоте в дни беспечной жизни. Это были голубые меха песцов, рыжие, цвета солнца, лисицы, янтарные соболя и белки. Их меняли на оленей у богатых родов, и пришло время — Ного повеселели, снова послышались добрые, светлые песни о жизни и радости.

Много лет прошло. Род вступил в силу. Мог уже поспорит с богатством с Лаптандерами. Обиженные из всех родов приезжали к ним: нищие за помощью, богатые за невестами, друзья за добрым словом.

И кто знает, чем не угодил жизни добрый род Ного.

Свалилась на него новая беда. Люди умирали целыми

стойбищами. Смерть не щадила ни молодых, ни старых. Живые, здоровые приносили богатые, щедрые жертвы добрым Идолам. Старейшины и шаманы исступлённо упрашивали добрых духов не трогать хотя бы детей. Но напрасно. Идолы каменно молчали. Ничто не трогало их: ни слёзы, ни стоны, ни мольбы.

Много тогда в тундре людей погибло, много крови выпили ненасытные Идолы. Болезнь поглотила род. Из всех Ного осталось лишь несколько человек, которые попали в стойбище Яка, богатого ненца. Там и встретились отцы Се-беруя и Пассы. Каждый из них оставил после себя двух сыновей.

Младший брат Себеруя ушёл на войну в 1914 году и не вернулся.

...Себеруй ходит от одной могилы к другой. Всё знакомо, дорого, на гробе отца в прошлом году поправлял доску. У многих гробов менял ножки.

Ненецкие кладбища отличаются от русских. Гроб имеет форму обыкновенного ящика, и его не зарывают в землю, а, наоборот, поднимают. Он стоит на четырёх метровых ножках, отдалённо напоминая египетский саркофаг.

Надписей на ящиках нет, но Себеруй помнит всех. Каждая смерть задела его сердце.

Некочи и её дочь положили в один саркофаг. Сейчас над ним хлопочут жена Пассы, его мать и Алёшкина мама. Они кладу в гроб вещи Некочи, котелки, кисы, ягушку старенькую, чашки. Только всё это разбитое и разорванное. Такой обычай.

Женщины тихо переговариваются:

— Иголку не забудь положить.

— Где её сумочка?

— Около головы.

— Напёрсток туда же положи. Там всё понадобится.

Некочи одета в новую ягушку с ярким орнаментом. Это её

последняя работа. В посёлок ехала — не хотела надевать, усмехнулась ещё: «Успею, — говорила, — вся жизнь впереди».

Выражение лица женщины спокойно. Будто она в момент смерти ни о чём горьком не думала, словно не верила, что умрёт.

Зато лицо девочки страшно. Черты искажены, ротик скривился.

Пасса и Алёшка уже подводят оленей. Сейчас полагается забить двух самых лучших и самых любимых оленей по-

койной, чтобы не обижалась и чтобы там, в другом мире, ей было на чём ездить.

Люди не обижают Некочи. Пока варится мясо, они щедро насыпают табак в уголки саркофага, в костёр и просто на землю.

Молча, склонив головы, сидят вокруг костра. Всем хочется сделать приятное жене Себеруя и вместе с тем дать наказ, чтобы она там, в стойбище ушедших, замолвила слово за тех, кто остался, да' подробно рассказала, кто как живёт. Это скорее не похороны, а проводы человека, решившего уйти в другой мир.

Мать Пассы старше всех. Она лучше знает обычаи и поэтому говорит:

— Не молчите. Надо говорить о чём-нибудь. Сейчас ведь их очень много к ней пришло. И все слушают её рассказ. Они должны слышать и наши голоса.

— Да, — добавляет Пасса. — Они должны знать, что мы пришли провожать её, что на земле она жила хорошо.

Старая ненка продолжает:

— Не обижайся, мать Анико. — Женщины редко когда называют друг друга по имени, чаще — матерью живого ребёнка.— Девочку мы хорошо одели. Ей не будет холодно. А на тебе, ты сама видишь, твоя новая ягушка. — Она дотрагивается маленькой рукой до ягушки покойной.— Я тебе не сделала больно? — спрашивает и сама же удовлетворённо отвечает: — Нет.

Потом достаёт из мешка платье из красивой шерстяной ткани. Медленно разворачивает его и держит так, будто показывает кому-то. Не тем, кто у костра, а тому, кто виден только ей.

— Мать Анико, передай это платье моей матери. У ней такого никогда не было. Видишь, какое оно. Я купила его на пенсию. Теперь мы, старухи, тоже деньги получаем, как все люди. — Старушка радостно улыбается. — Пусть она снимет платье из кожи оленя, в котором мы её похоронили, и наденет это. — И бережно кладёт в уголок гроба подарок для матери.

На лице её удовлетворение и покой. С тем же выражением достаёт табакерку, сыплет табак на ягушку Некочи и заботливо поправляет мешочек с игрушками девочки.

Пасса подложил в костёр валежник. Огонь вспыхнул ярче. Для Некочи он горел в последний раз, и казалось, понимал это. Языки пламени ластились друг к другу, образуя диковинные цветы и листочки.

Пасса взял кусок мяса, разрезал его на мелкие части. Жена подала ему две кружки крови. Он положил мясо и поставил кровь к голове и ногам Некочи.

— Мать Анико, отведай сама и дай всем, кто к тебе пришёл, мяса. Моему отцу скажи, что живу помаленьку, растут сыновья. Двое в школе, учатся жить по-другому. Совсем не так, как мы с ним. Передай ему, что осенью, когда у оленей будет хорошая шкура, я забью быков, шкуры он найдёт на священном месте у Хара-Пэ. Ему хватит на малицу.

Отец Пассы, работая батраком у Яка, не имел хорошей малицы, не говоря уже о саваке, и однажды в ночном сильно простудился. Через полгода его похоронили. Родные не могли ему на прощание справить новую малицу. Это навсегда запомнилось Пассе, тогда ещё мальчику. Отца положили в гроб в плохонькой, истасканной одежонке, и сыну всё время казалось, что отец мёрзнет. Пасса уже несколько раз забивал быков на разных священных местах, оставляя шкуры отцу на малицу: так он старался загладить перед ним вину родных и свою.

Помолчав, Пасса добавил:

— А за отца Анико не бойся. Сама знаешь, хорошо жили. И оленя делили, и чай, а теперь горе его, как еду, поделим.

Алёшка, опустив голову, сидит рядом с Себеруем. Совсем мало лун прошло с тех пор, когда он вот так же, как Пасса, говорил с покойным отцом. Обещал ему жалеть мать, помочь стать братишкам настоящими охотниками.

— У тебя, мать Анико, сыновей не было, — неожиданно говорит Алёшка. — Я помню, как ты называла меня сыном, когда я ещё маленьким был. Я буду дедушке Себерую сыном. Отец мой к тебе пришёл. Пусть он это слышит. И ещё: я обещал отцу, что помогу братишкам стать охотниками. Я не хочу обманывать его. Стал вот по-другому думать. Был я у геологов. Такие же парни, как и я. И по всей нашей земле ищут нефть. Из неё керосин делают. Иногда в посёлке его не достанешь. А найдём нефть — будет свой керосин.