Голубая акула
Голубая акула читать книгу онлайн
Литературный критик и переводчик, Ирина Васюченко получила известность и как яркий, самобытный прозаик, автор повестей «Лягушка в молоке», «Автопортрет со зверем», «Искусство однобокого палача» и романов «Отсутственное место» и «Деточка» (последний вышел в «Тексте» в 2008 г.).Действие романа «Голубая акула» происходит в конце прошлого — начале нынешнего столетия. Его герой, в прошлом следователь, а после революции — скромный служащий, перебирающий никому не нужные бумаги, коротает одинокие вечера за писанием мемуаров, восстанавливая в памяти события своей молодости — таинственную историю одного расследования, на которое его подвигнула страстная любовь. Был ли Миллер, его тогдашний противник, знаток и страстный любитель рыб, только преступником, изувером, охотившимся на маленьких детей, или судьба столкнула молодого следователя с существом сверхъестественной, дьявольской природы? Как бы то ни было, та давнишняя драма представляется постаревшему, тяжело больному Алтуфьеву почти нереальной.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Вдаваться в детали и изъясняться письменно в чувствах я не хотел. То, что мне предстояло ей сообщить, было слишком страшно. На фоне подобных новостей элементарный такт велел воздержаться от описания собственных любовных экстазов. Мне ведь предстояло сказать матери, что сумасшедший негодяй, оборотень-мертвяк скормил ее ребенка акуле…
Гораздо больше, чем о своих ответах приставучему следователю, я в те дни думал о том, как поделикатнее, но без лжи преподнести Елене кошмарную новость. Плодом моих размышлений стала следующая версия. Миллер мертв. Я явился к нему, у нас произошла схватка, и я убил его, успев спасти последнего из похищенных младенцев. Миллера интересовали девочки, их участь, когда они попадали в его руки, была ужасна, но я не вижу смысла рассказывать об этом подробно. Что до Миши, его это, по всей вероятности, не коснулось. Он был похищен по ошибке, случайно, а когда недоразумение разъяснилось, его, очевидно, подбросили кому-нибудь, или он попал в сиротский приют. Мы не оставим попыток найти его, но теперь… Элке, будь моей женой! Я полюбил тебя с первой минуты, и так далее до бесконечности…
Мечтая о будущем счастье — награде, что причиталась мне за достохвальную неустрашимость в испытаниях, я бродил по Москве, хмельной от весны и усталости. Зашел к Сидоровым. Вкратце, отнюдь не захлебываясь мальчишеским «самоосклаблением», поведал о случившемся.
Алеша был потрясен более, чем я ожидал. Подобная реакция со стороны такого сдержанного скептика, как Сидоров, тронула меня до глубины сердца, и я сказал ему то, что было для меня важнее целой стаи голубых акул. В Блинове, сказал я, меня ждет невеста. Это женщина, описать которую невозможно — Алеша сам поймет это, когда ее увидит. По моим расчетам это произойдет скоро. Где мы будем жить, пока не совсем решено, однако этим летом я непременно привезу Елену в Москву. Она пережила много бед, ей необходимо отдохнуть и развеяться.
О том, что я не получил еще согласия Элке, даже не просил о нем, я беззаботно умолчал. Я видел ее взгляд при расставании — этого довольно. Она будет моей… она уже моя!
Алеша слушал эти разглагольствования о невесте так сосредоточенно, словно хотел различить за словами нечто более существенное, недосказанное. Дряхлая Фурфыга, когда-то неутомимая подружка моих детских игр, выбралась из своего угла, трудно переставляя подагрические лапы, и с шумным вздохом плюхнулась на ковер. Мой длинный рассказ быстро усыпил ее, но, когда я в увлечении повышал голос, Фурфыга подрагивала мохнатыми ушами и, приоткрыв глаза, уже подернутые старческой слезой, взглядывала на меня с грустью существа, успевшего постигнуть ту истину, что обольщения мира сего немногого стоят.
Побывал я и в гостях у отца Иоанна Добровольского. Они оба с матушкой оказались молодыми — не старше меня — удивительно славными людьми. Глядя на них, я впервые предположил, что понятие праведности, возможно, существует само по себе, безотносительно к деревянной ханжеской позе, свирепому ригоризму, сладковатой постности умственного и душевного обихода.
Меня они встретили как родного. С удивительной отрадой я, обычно равнодушный к детям, любовался резвой Наташей. Девочка совершенно оправилась от перенесенного испуга, хотя госпожа Добровольская говорит, что первые две ночи она то и дело просыпалась с криками ужаса и долго потом плакала.
Им я тоже рассказал о Миллере. Печать молчания, так долго сковывавшая мои уста, слетела, и я охотно живописал эпопею недозволенного следствия. Батюшка с попадьей слушали меня, трепеща, ведь Наташе чуть было не выпал жребий очередной Миллеровой жертвы.
— Что вам пришлось перенести! — воскликнула госпожа Добровольская, когда я закончил свой рассказ. — И все одному…
— Человек не бывает один, — мягко поправил отец Иоанн.
Оценив благочестивую возвышенность последнего замечания, я, однако, нашел в нем повод обратиться к своей теперь излюбленной теме:
— Я не одинок еще и потому, что все это время со мной рядом была женщина несравненной души. Моя невеста. Без ее любви и поддержки я бы ничего не смог. Надеюсь вскорости вас познакомить. Ее зовут Елена.
— Дай Бог, дай Бог, — радостно закивали Добровольские, и я откланялся.
На следующий день мне было наконец разрешено оставить Москву и вернуться в Блинов. Я был на седьмом небе от восторга. Только одна-единственная крошечная, почти незаметная тревога подтачивала это упоительное блаженство. «Моя невеста» так и не ответила ни на одно из трех писем, что я ей послал.
Нетерпенье увидеть Элке было так велико, что я не стал заходить домой: поспешил к ней прямо со станции. С дорожным саквояжем, усталый, запыленный и голодный, я не мог заставить себя идти подобающим степенным шагом. Больше полдороги я пробежал, замедляя свою рысь лишь тогда, когда дыханье уж вовсе перехватывало. Наконец разгоряченный, с буйно колотящимся сердцем я остановился у ее дверей.
Целая жизнь, полная боли, страхов и превратностей, была позади. И вот я возвращаюсь домой с победой. Случись поблизости Мефистофель, я мог бы приказать мгновению остановиться… если бы мгновенье, которое должно было сейчас наступить, не было еще во сто крат прекраснее.
Дверь открылась, и я крикнул:
— Элке!
Она отступила в глубь комнаты, уклонясь от моих объятий. При одном взгляде на нее я тотчас понял, что стряслась беда. Она знала. Знала не мою заботливо препарированную версию, а чудовищную голую истину. Откуда?!
Солнце опять заходило, в его косых льющихся в комнату лучах серебрились тонкие незнакомые нити, испещрившие ее каштановую шевелюру.
— Господи, Элке…
Но она опять оттолкнула мои руки, произнеся очень отчетливо:
— Прошу вас, поговорим спокойно. Давайте сядем.
Я послушно сел, ошеломленный чужим выражением ее лица, и холодным «вы», и этими седыми прядями. Предупреждая лавину жалобных вопросов, рвущихся из моей груди, Елена сказала:
— Я все объясню. Я слишком многим вам обязана, чтобы не сделать этого со всей возможной искренностью.
Не пожелав заметить мой протестующий жест, она села напротив в свое любимое кресло, судорожно сцепив пальцы на коленях.
— Меня навестила одна дама, супруга здешнего чиновника господина Шеманкова, — произнесла Элке раздельно.
Я вскочил:
— Какого дьявола ей нужно?!
— Сядьте, — повелительно оборвала Елена. — То, что мне придется сказать, а вам выслушать, и без того достаточно тяжело. Избавим друг друга от лишних жестов и восклицаний.
Она умолкла, переводя дыхание. Молчал и я, в панике пытаясь сообразить, чего могла ей наплести Шеманкова. Наугад пробуя защититься, начал было:
— Эта особа зла на меня…
— Напротив, — резко сказала Елена. — Она превозносит вас до небес и заверила, что полна самых дружеских чувств ко мне и к вам. Она сказала: «Николай Максимович — человек прекрасной души. Но все же он только мужчина. Ему не понять страданий матери. Он, наверное, все еще не решился сообщить вам правду? Я так и думала! Они вечно воображают, будто заставить женщину томиться в ужасном неведении значит оказать ей услугу. Но мы и гораздо храбрее, и куда ранимее, чем они способны вообразить, не правда ли, моя милая?» Она называла меня «моя милая», — с неизъяснимым выражением пояснила Елена.
— Надо было вышвырнуть ее за дверь! — воскликнул я, охваченный наисквернейшими предчувствиями.
— Вышвырнуть?! Она, как и вы, знала, что сталось с Мишей. Ее муж накоротке с прокурором, он ей все рассказал. Но в отличие от вас с вашими вежливыми пустопорожними записочками она поспешила сообщить мне об этом. В сущности, я ей признательна…
Бледная как смерть, Елена опустила голову. В растерянности я прошептал:
— Элке, я не хотел… Я бы все сказал, но я… Я искал не такого страшного способа…
— Нестрашного способа сообщить, что Миша мертв? — холодно уточнила Елена. — Ну да, госпожа Шеманкова недаром восторгалась вашим добросердечием.
— Какое ей дело до моего добросердечия? — снова взорвался я.