В канун Рождества

Да, он давно не видел, как встает солнце. Сегодня самый короткий день в году, но рассвет можно наблюдать не хуже, чем в любой другой. Сэм оделся, зашнуровал ботинки, натянул куртку с капюшоном и нащупал в карманах толстые кожаные перчатки. Крадучись, он вышел из комнаты, очень осторожно прикрыл за собой дверь и так же тихо спустился по лестнице. В пустой кухне, в своей корзинке, дремал Горацио.

— Хочешь погулять?

Горацио, который уже пришел в себя после встречи с ротвейлером, хотел. Сэм нашел листок, на котором Элфрида записывала, что надо купить, нацарапал на нем записку, вышел в холл и снял с вешалки твидовую шляпу и шарф. Шарф был чужой, но он так уютно и тепло обвивал шею. Повернув ключ в замке, Сэм открыл входную дверь и окунулся в тихое, темное, пронзительно холодное утро. Под ногами захрустел обледеневший снег. Сэм отворил калитку, услышал звук мотора и увидел тяжелый, громыхающий грузовик с ярко горящими фарами. Грузовик проехал через площадь и потом вырулил вниз по улице на шоссе.

Сэм и Горацио двинулись в противоположном направлении. Они пошли в сторону гольф-клуба и берега, и вскоре городские уличные фонари остались позади. В чистом, но темном небе горела единственная звезда. Морской берег был окутан туманом. Доносился дальний шум прибоя, песок смерзся, озерца между скалами покрылись льдом. Северный ветер резал лицо как ножом, и Сэм подтянул легкие складки шарфа к подбородку. Он думал о других землях, лежащих на этой же широте, на без малого шестидесяти градусах. На Западе, за Атлантикой, это Лабрадор, Хадсон-Бэй, Аляска. На Востоке — Скандинавия и дикие просторы Сибири. Там человек замерзает, на пять минут высунув нос наружу. А он здесь гуляет, словно турист, по берегу с собакой, и холод не слишком им докучает.

Да, Гольфстрим действительно великолепное изобретение природы. Быстрым шагом Сэм прошел вдоль кромки воды и затем повернул прочь от берега. Поднявшись на дюны, он пересек трек, две площадки для гольфа, поднялся по склону холма и пошел по извилистой тропинке между густыми зарослями дрока. Добравшись до вершины, он уже совсем согрелся. Горацио, тяжело дыша, следовал за ним по пятам. Сэм подошел к ограде и сел на ступеньки. Небо между тем стало серым и звезда погасла. Он прислонился к ограде, выбрав защищенное от ветра положение за разросшимся кустом дрока, и повернулся лицом к морю. Перед ним простирался изгиб залива, тянущийся ко все еще мигающему маяку, а дальше — длинная линия горизонта. За маяком, в юго-восточной стороне, небо порозовело, но свет еще смешивался с туманом. Хороший вид отсюда. Сэм взглянул на часы. Восемь сорок. Он сидел на деревянной ступеньке и ждал.

Горацио прислонился к его колену. Он снял перчатку, положил ладонь на собачью голову и погладил мягкую, шелковистую шерсть и замшевые уши. Весь мир, эта пустынная вселенная, принадлежал сейчас только им двоим. С небольшого возвышения мир казался бескрайним, новорожденным, невинным, словно на второй день Творения.

Он вспомнил почему-то тот день в Лондоне, когда он шел в сырых сумерках по Кингз-роуд и думал, что во всем мире нет человека, который ждал бы от него рождественского подарка. Поэтому и приехал в Криган с пустыми руками. Однако теперь нужно подумать, что в рождественское утро подарить новым знакомым. Их было четверо, а может быть, и пятеро, если считать таинственную миссис Снид, с которой он еще не успел познакомиться. Оскар, Элфрида, Люси, Кэрри.

Кэрри.

Он потерял Дебору, запер квартиру в Нью-Йорке, вернулся в Лондон, нашел новую работу и меньше всего думал о том, что в его жизнь может вторгнуться другая женщина. Новый роман и всплеск эмоций сейчас нужны ему не больше, чем дырка в голове. Но его ждала Кэрри. Она была последним звеном в потрясающей цепи совпадений, и у Сэма возникло ощущение, будто он безвольная пешка в чьей-то чужой игре. В снегопад он подошел к двери дома и нажал на копку звонка. И это Кэрри открыла ему дверь.

Кэрри с ее шапочкой гладко причесанных каштановых волос, темными выразительными глазами, хрупкостью, длинной шеей. Бровями вразлет и очаровательной родинкой у рта. Глубоким, бархатным голосом, в котором все время звучит смешинка, так что никогда не знаешь, поддразнивает она тебя или говорит серьезно. Запястья у нее узкие, пальцы длинные, ловкие, ногти без маникюра, а на правой руке кольцо с сапфирами и бриллиантами, и кажется, что какой-то безумец просто навязал ей это кольцо в сумасшедшей надежде жениться. А может быть, его оставила в наследство какая-нибудь обожавшая ее пожилая родственница.

Кэрри — сама естественность, в ней нет и следа фальши, искусственности. Если ей нечего сказать, она молчит. Если говорит, то откровенно, но взвешенно, умно. Она, по-видимому, не находит смысла в досужей болтовне, но всегда внимательно слушает. Ее отношения с Элфридой и Люси полны заботы и нежности. По отношению к девочке Кэрри покровительственна, однако давления не оказывает. Люси приходит и уходит когда и куда захочет, но ее всегда встречают приветливо, обнимают, внимательно слушают. Смеются вместе с ней.

Но Сэм не представлял, что Кэрри думает о нем. Она держалась непринужденно и всегда владела ситуацией, и в то же время была сдержанна, если не сказать замкнута. Во время их совместной поездки в Кингсферри, в местный супермаркет, Сэм надеялся, что сумеет пробить брешь в этой броне, но как только разговор заходил о самой Кэрри и ее личной жизни, она прекращала его или переводила на другую тему. Когда Сэм не без труда отыскал магазин мужского белья и одежды, он рассчитывал, что она зайдет туда вместе с ним, начнет давать советы, возможно, пошутит над его выбором того, что продавец называл «предметами интимного гардероба», или даже будет настаивать на приобретении какого-нибудь яркого галстука. Но Кэрри не сделала ничего подобного. Вместо этого она перешла улицу и направилась в хозяйственный магазин, чтобы купить Элфриде новую форму для выпечки и миску для замешивания пудинга. Так что Сэму пришлось в одиночестве покупать свой «интимный гардероб», а когда он подошел к машине, она уже сидела внутри и читала «Таймс», не слишком-то интересуясь его покупками.

Любопытно, думал Сэм, бывала ли она уже замужем. Он знал, что у него никогда не хватит духу задать ей прямой вопрос. В конце концов, его это не касается. В первый вечер, когда они сидели и ждали возвращения Оскара и Элфриды из гостей, она рассказала немного о себе — ничего особенного, никаких подробностей. После того разговора у Сэма осталось впечатление, будто между ними — запертая дверь, и ничто не сможет убедить Кэрри приоткрыть ее.

Относительно Люси она была более откровенна.

Рассказывала она и о своем отце, ее голос звучал тепло, а прекрасные глаза сияли. Она воодушевилась и поведала немало. Отца звали Джеффри. Он жил в Корнуолле со своей второй женой, которая была значительно моложе его.

— Он изумительный, — призналась Кэрри, — и я не знаю человека более доброго. Он был несчастлив с моей матерью, но оставался в семье, пока мы, моя сестра Никола и я, не стали взрослыми и самостоятельными. И только тогда он ушел и стал жить с Сереной. Если бы отец Люси был таким же, как Джеффри, все для нее сложилось бы иначе. А Джеффри всегда был для меня не только отцом. Он был моим лучшим другом. С ним обо всем можно было говорить, он меня поощрял и подбадривал. Я знала, что с такой поддержкой добьюсь всего, чего пожелаю. Всего.

Но когда-то, где-то, что-то у Кэрри пошло вкривь и вкось, и об этом она Сэму рассказывать не собиралась. И чем меньше она о себе говорила, чем больше что-то скрывала, тем сильнее он жаждал узнать. И недоумевал: может быть, то, что он так на этом зациклился, и есть начало любви? Иначе почему ее скрытность так сильно его волнует? Но какой смысл влюбляться в женщину, столь глубоко преданную своей работе и своей странной семье? Женщину, которая никогда не согласится все бросить и жить с Сэмом Ховардом в Северной Шотландии? Тем более что он еще не развелся с Деборой.

Горацио зашевелился и взвизгнул: он замерзал. Сэм тоже замерз, но не двинулся с места. Взглянув на небо, он увидел, что розовый цвет уступил место красно-золотому ореолу, из которого неудержимо рвались огненные стрелы. И над голыми холмами, окаймлявшими далекий залив, показался сегмент оранжевого солнца. Ослепительный свет коснулся морских волн, разогнал тени на песчаных дюнах и поглотил всю тьму неба, так что на глазах оно превращалось из сапфира в аквамарин.